<<<     ΛΛΛ     >>>   

Отсюда вывод: обращаясь лишь к общей форме приветствия, лишь к способу его функционирования в обществе, мы не постигнем тайны обычая. Для решения подобной задачи вернее будет обратиться к некоторым вариантам самого обычая, к его отклонениям в ту или иную сторону. Поэтому давайте сначала посмотрим, что происходит, когда мы приветствуем кого-то в строгом смысле слова, выполняя это действие со всей тщательностью и во всех деталях. А затем, наоборот, постараемся вскрыть сущность данного акта в противоположной ситуации, когда мы чисто интуитивно понимаем, что можем преспокойно свести приветствие к минимуму, а то и совсем без него обойтись.

Оставим в стороне случаи, когда, питая к людям глубокое уважение, мы, по сути, используем приветствия как предлог для изъявления чувств, то есть не будем рассматривать то, что на самом деле приветствием не является. За этим исключением, можно утверждать: при приветствии мы как бы в меньшей степени здороваемся с теми, кого мы хорошо знаем и кто нам близок. И наоборот, в гораздо более формальном и адекватном смысле мы здороваемся с людьми малознакомыми, которые, собственно говоря, для нас лишь абстракция индивидов или абстрактные индивиды; другими словами, с теми, кто отмечен лишь общим знаком индивидов, ибо для нас, практически незнакомых с ними, такие люди лишены своей неповторимой индивидуальности. Следовательно, когда мы знаем кого-то хорошо, нам не составляет особого труда вполне надежно предсказывать его поступки по отношению к нам при приветствии,

639

а если бы вообще не существовало этого обычая, то мы бы и не испытывали какой-либо потребности с ним здороваться. Наоборот, чем менее определенной личной жизнью является для нас ближний, чем в меньшей степени он конкретный человек и в большей — человек вообще, представитель рода людского, тем прочнее укореняется приветствие, становясь категорическим императивом. Теперь понятно, почему слово «люди» означает абстрактного индивида, иначе говоря, человека, лишенного собственной неповторимой и уникальной индивидуальности, то есть любого безликого человека, словом, «как бы индивида».

Что ж, поскольку неизвестно, каков на самом деле этот встречный «как бы индивид», я не могу предвидеть, как он поведет себя со мной. И точно так же сам он не в состоянии предугадать мое поведение, ведь я для него тоже всего-навсего «как бы индивид». Очевидная невозможность для обоих предугадать взаимное поведение заставляет нас (прежде чем мы приступим к конкретным действиям) прийти к соглашению на общей основе; то есть мы оба вынуждены принять систему поведения, нормы и правила, имеющие силу обычаев в данной точке планеты. И только тогда мы получаем целый ряд надежных ориентиров, верных путей, которые позволяют действительно приступить к делу — начать общение. Словом, пожав друг другу руку, мы проявляем взаимное чувство доброй воли и признаём общность с другим человеком. Тем самым мы с ним «со-общаемся». В приветствии американского индейца — напомню недавний пример — данный акт состоял в том, что оба участника курили из одной трубки, называемой «трубкой мира»; теперь же можно сказать: любое приветствие всегда подразумевает в своей основе подобное взаимное изъявление доброй воли.

В прошлом, когда ни одна из устойчивых систем обычаев еще не получила достаточного распространения на сколько-нибудь большой территории, непредсказуемость поведения «других» — например, поведение «как бы индивида», которого повстречал в пустыне представитель племени туарегов, — подразумевала бесконечные возможности его реализации, включая грабеж и убийство. Поэтому приветствия туарегов и отличались такой немыслимой сложностью.

Не будем забывать: человек некогда был хищным зверем и потенциально в каком-то отношении продолжает им

640

оставаться... Поэтому любое приближение одного к другому всегда чревато возможными трагическими последствиями. То, что сейчас представляется столь простым и элементарным, — сближение двух людей — совсем недавно было опаснейшим и трудным делом. Вот почему возникла необходимость создать технику сближения, которая претерпела длительную эволюцию на протяжении всей истории человечества. И эта техника, это «устройство» для сближения и есть приветствие.

Интересно, что одновременно шел процесс упрощения приветствия. Если туарег начинал здороваться за сто метров от своего ближнего, совершая сложнейшую получасовую церемонию, то нынешнее рукопожатие есть как бы итоговая аббревиатура подобного ритуала, своего рода его стенограмма. Мы с вами расшифровали этот иероглиф, раскрыли тайну не только рукопожатия, но и вообще любого приветствия. Как таковое рукопожатие ровно ничего не значит. Оно и не какой-то определенный поступок, который чему-то служит. Просто это — признание, выражение нашей готовности подчиниться установленным обычаям, а также начало, исходный акт нашего общения, которым мы на взаимной основе заключаем договор о соблюдении всех обычаев, имеющих силу в данной социальной группе. Поэтому приветствие не имеет ценности положительного поступка, не составляет обычая, обладающего собственным полезным содержанием. Это обычай, символизирующий все остальные, это обычай обычаев, это лозунг или знак племени. Такова еще одна причина, в силу которой мы избрали приветствие как образец всего социального. Но коль скоро это так, то какова причина, в силу которой в разных и -очень многочисленных сообществах, то есть в разных странах и нациях, люди вдруг перестали пожимать друг другу руки или здороваться и вместо этого угрожающе поднимают вверх сжатый кулак или резко выбрасывают вперед руку с вытянутой ладонью, подобно тому как это делали римские легионеры? Несомненно одно: такого рода приветствия не служат — в отличие от прежнего — предложением жить в мире, не являются знаком единства, социализации и солидарности со всеми людьми. Наоборот, перед нами яркий образец воинствующей провокации.

Неужели подобный факт сводит на нет всю теорию приветствия, которую мы с таким трудом и старанием здесь отстаивали? Однако прежде, чем ринуться на ее защиту, выскажу одно предположение, пусть даже оно и по-

641

кажется надуманным. Буду краток, поскольку мое предположение сводится к одной простой и четкой мысли. И хотя, повторяю, моя гипотеза основана на чистом воображении, она вполне способна пролить свет на многие явления.

Допустим, что все люди, собравшиеся вместе по какому-то случаю, считают (причем каждый пришел к этой мысли самостоятельно), что пожимать руки в знак приветствия глупо — хотя бы потому, что это негигиенично, и, следовательно, здороваться таким образом нет необходимости. Что ж, подобный вывод все-таки оставляет сложившемуся обычаю всю свою значимость. Пусть эти люди так думают — остальные все равно будут пожимать друг другу руки. Иначе говоря, обычай будет продолжать безлико, жестоко и механически воздействовать. Чтобы действительно упразднить обычай, нужно, чтобы личное мнение каждого передалось от одного человека к другому, иначе говоря, каждый должен удостовериться, что и все остальные решительно настроены против такой формы приветствия. Не значит ли это, что вместо ранее существовавшего обычая введен новый? В новой ситуации тот, кто по-прежнему протягивает руку для приветствия, станет нарушителем нового обычая — не здороваться посредством рукопожатия, — и все отличие сведется лишь к тому, что новый обычай будет казаться осмысленней.

Ясность сказанного, свойственная чисто схематическому построению, позволяет без особых усилий построить строгую абстрактную модель любого обычая: его истоки, постепенное одряхление и замену другим. Кроме того, мы в очередной раз убедились, что, хотя обычай живет и бытует только в самих индивидах и исключительно благодаря им, он тем не менее имеет непреложную силу воздействия, оказывая на людей небывалое давление, словно слепая, безликая власть, словно физическая реальность, управляющая нами, притягивающая и отталкивающая нас, будто инертные тела. Ни одна индивидуальная воля — моя, твоя или его — не вольна упразднить обычай. Для этого нужно приложить такое же колоссальное массовое усилие, какое требуется, чтобы свернуть гору или возвести пирамиду. Нужно — одного за другим — привлечь на свою сторону каждого, а также завоевать симпатии «всех остальных», этих загадочных «остальных», таинственную подоплеку всего социального.

Однако в моей гипотезе я для простоты допустил две неточности; теперь настала пора их исправить. Во-первых,

642

я утверждал, что для отмены приветствия все собравшиеся в гостях люди должны были прийти к согласию. На самом деле обычаи не формируются на такого рода мероприятиях, к тому же столь малолюдных, а в конечном счете только берут там свое начало. В строгом смысле слова обычаи формируются только в достаточно больших объединениях, то есть исключительно в обществе. И кроме того, для установления обычая вовсе не требуется общего согласия. Скажу даже, что еще никогда все индивиды какого-либо общества не договаривались между собой с целью учредить какой бы то ни было обычай, поскольку обычаи вообще не имеют отношения к договору. Ошибка XVIII века заключалась в прямо противоположной точке зрения: считалось, что и само общество, и его основные функции — обычаи — формируются в результате договора, а для этого якобы достаточно, чтобы пришло к соглашению — не важно, сознательно или нет — какое-то определенное число людей. Но каково это число? Может быть, большинство? Такова была по преимуществу ошибка тех, кто считал, что главное — большинство. Иногда большинство действительно все решает; но иногда, точнее, почти всегда, именно меньшинство — хотя порой и достаточно многочисленное, — принимая определенный образец поведения, добивается (с удивительным автоматизмом, суть которого трудно передать в двух словах) того, что данное поведение, носившее до сих пор особый, частный характер, превращается в колоссальную, непреложную социальную силу — обычай.

Таким образом, дело здесь не в количестве. Иногда один человек, то есть индивид, применив какой-то обычай на практике, гораздо больше содействует его учреждению, чем если бы его одобрили миллионы. Например, сейчас во всем мире носят пальто — обычай, которым мы обязаны графу д'0рсе. Однажды—примерно в 1840—1850-х годах — граф д'0рсе, известный французский dandy, обосновавшийся в Лондоне, попал под ливень, возвращаясь со скачек на своей грациозной серой лошади. У него не оставалось иного выхода, как одолжить у проходившего мимо рабочего плотный плащ с рукавами (именно такой тип верхней одежды был тогда широко распространен у низших слоев английского общества). Так д'0рсе «изобрел» пальто, и ему это удалось, поскольку он считался самым элегантным человеком в Лондоне, а, как известно, в слове «элегантный» явственно слышится наше elegir—«выбирать»,

643

иначе говоря, элегантен тот, кто умеет выбирать. В результате уже через неделю жители Британских островов облачились в пальто, а ныне их примеру следуют и все прочие.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

ОртегаиГассет Х. Человек и люди современной философии 3 приветствие
Есть реальность
У женщин оно достигает крайней степени
Независимое от человека бытие есть такая же гипотеза
Перед нами другой человек