Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Данный вывод, ценный сам по себе, ведет к пониманию, что моя жизнь заключает огромное число предполагаемых реальностей, но это не значит, что все подобные реальности мнимы, — они лишь спорны, то есть не явлены мне очевидно и радикально. В связи с этим я и привел пример физического мира, который так отличается от моего жизненного, исходного, где не существует электронов и вообще ничего подобного. Вот отличие нового подхода от предыдущей точки зрения: в большинстве случаев предполагаемые реальности, или же реальности второго порядка, переживаются нами, как будто они первичны и радикальны. «Другой» как таковой, то есть не только его тело и жесты, но его «Я», жизнь, — это такая же реальность в моих глазах, как и моя собственная жизнь. Иными словами, я точно так же живу моей жизнью в ее исходной реальности, как и жизнью, в которой я переживаю, как исходные, многие другие реальности, хотя они, по сути, — реальности второго, а то 547 и третьего или иного порядка. Больше того, я, как правило, не сомневаюсь в подлинности моей жизни, в ее радикальном одиночестве. Но вместо этого я мнимо переживаю все мнимое, другими словами, я живу среди истолкований реальностей, созданных и накопленных моим социальным окружением, чужой традицией. Какие-то из них могут считаться истинными (я называю их реальностями второго порядка), но лишь в известном смысле, а не непреложно и окончательно. И в качестве истолкований они нередко могут оказаться ошибочными, предлагая нам откровенно ложные реальности. Действительно, то, с чем мы сталкиваемся, в большинстве случаев оказывается не только предполагаемым, но и ложным; это то, о чем упоминается, чему дается оценка; это то, что находит оправдание в человеческом обществе. Короче говоря, это все, что мы, услышав от других, без должной критики, взыскательности принимаем за подлинное, истинное, реальное. Оставим данный вопрос как он есть — до поры до времени — в упрощенном и, безусловно, малопонятном виде, поскольку все, о чем я здесь упоминаю впервые, и станет главной темой нашего курса. И все же если верно все, что я говорю (а это обнаружится на следующих лекциях), то наша повседневная жизнь — это неизбежное столкновение с pragmata, с вещами, делами, заботами, которые, по сути, таковыми не являются, будучи просто-напросто безответственными истолкованиями, делом рук либо посторонних, либо нас самих. А коль скеро в жизни мы заняты какими-то псевдопроблемами, то и все наши дела неизбежно приобретают рсевдохарактер. Стало быть, мы занимаемся тем, что обозначили выше (хотя и нестрого) выражением «делать вид, что занимаешься чем-то». Итак, мы притворяемся, что живем, а на самом деле далеки от жизни подлинной, той, которой должны были бы жить, если бы отрешились от подобных, усвоенных от других истолкований. Эти «другие» — общество — как раз и мешают нам вступить в полноценный, тесный контакт с нашей жизнью как радикальной реальностью, которая всегда есть только радикальное одиночество, только наше «Я» в одиночестве. Речь идет о потребности периодически подытоживать свою жизнь — дело, за которое каждый ответствен. И тогда неизбежно меняешь одну точку зрения (когда ты смотришь на мир как член общества) на другую (когда мир явлен тебе из твоего человеческого уединения). Человек приходит 548 к правде о себе только в одиночестве — в обществе он так или иначе подменяет себя на условное, мнимое «Я». Радикальная подлинность нашей жизни неизбежно требует постоянного возвращения к одиночеству — подоснове нашего «Я». Подобный возврат, когда от чистых кажимостей (если вообще не от обмана и иллюзий, в которых мы пребываем) мы переходим к подлинной реальности, и есть то, что называют вычурным, смешным и странным словом «философия». Философия — это отступление, anabasis*, путь к истинному себе. Философия — это пугающая нагота себя перед самим собою. Ибо перед «Другим» мы не способны до конца обнажиться: когда на нас смотрит «Другой», он неизбежно заслоняет нас от собственного взора. Именно таков феномен стыда, когда обнаженная плоть, желая укрыться, набрасывает на себя пурпурные одежды. И когда мы будем говорить о смущении, нам всерьез придется поговорить и о наготе. Итак, философия — это не наука, а, если хотите, сплошная непристойность, поскольку суть ее — в разоблачении и вещей, и себя в обнаженности — в том, что они (вещи) и «Я» суть. Вот почему философия, если она вообще возможна, представляет подлинное знание, чем никогда sensu stricto не являются науки. Последние — всего лишь техника, необходимая для наиболее полного потребления вещей. Но ведь философия — истина, грозная, отчаянная и одинокая, о вещах. Истина — это обнажение вещей, и данный смысл заложен в греческом слове «истина» (aletheia, aletheuein, то есть «обнажать»). Что же до латыни и испанского, то verifas, verum, verdad — слова, которые, по-видимому, происходят от индоевропейского корня ver, означавшего «говорить», откуда ver-bum — «слово». Но речь идет не о простом высказывании, а о самом высоком и торжественном — о таком божественном, религиозном речении, когда мы призываем Бога в свидетели, то есть о клятве. Своеобразие Бога как раз в том и состоит, что, когда мы. взываем к Нему как свидетелю наших отношений с реальностью, состоящих в ее заявлении о себе, то есть в высказывании того, что есть реально, Бог не играет роли третьего лица. Бог не может быть свидетелем, посредником между мной и реальностью, поскольку Его присутствие — это, по сути, отсутствие; Бог — тот, кто присутству- Поход (греч.). 549 ет именно как отсутствующий. Это великое отсутствие, блистающее во всяком присутствии, блистающее отсутствием. Роль Бога, когда мы призываем Его в свидетели во время клятвы, состоит в том, чтобы оставить нас наедине с реальностью, когда между вещами и нами никого и ничего нет, что могло бы их заслонить или скрыть. Отсутствие чего бы то ни было между вещами и нами и есть истина. Поэтому гениальнейший европейский мистик Майстер Экхарт и называет Бога «безмолвной пустыней». Другое дело, что подобное восхождение от нашей условной жизни к подлинной реальности, которая и составляет предмет философии, требует точнейшей техники мысли, неведомой какой-либо из наук. А значит, философия, среди прочего, — это научная техника, но второстепенная и нужная только затем, чтобы исполнить свое первое, извечное назначение. Конечно, в середине прошлого века, да и в начале этого, философия под видом позитивизма ни с того, ни с сего попыталась вдруг стать наукой, иначе, решила «ею притвориться». Но такую попытку нельзя принимать всерьез; то был краткий припадок ложной скромности, охватившей бедняжку! Итак, философия — это критика условной жизни, в том числе личной, та критика, на которую время от времени обречен человек, то есть тот, кто предал условную жизнь суду подлинности, суду своего неумолимого одиночества. Можно даже сказать, что философия — это двойная бухгалтерия. И человек обречен ее вести, чтобы занятия, дела, увлечения, которым он посвятил жизнь, не обернулись для него слишком большим соблазном. Наоборот, только в сопоставлении с эталоном радикальнной реальности каждое из дел может получить соответствующий индекс какой-либо реальности. В нашем курсе лекций мы подвергаем суду реальности, то есть подлинной человеческой жизни, все, что называется «социальным»; наша цель — обнаружить, что это на самом деле. Иначе говоря, мы постепенно отступаем от нашей условной, привычной жизни, от соответствующей ей перспективы к жизни исходной, к ее перспективе — грозной, суровой, тревожной. Мы продвигаемся шаг за шагом по этому пути. начиная с элементарнейшего примера с яблоком. Вышеупомянутому суду яблоко предстало отчасти обманчивым: выяснилось, что одна из его половин всегда отсутствует, в то время как другая — присутствует. А значит, как явленная нам, видимая, присутствующая реаль- 550 ность яблоко не существует, то есть оно не реально. Позднее мы пришли к выводу, что и большая часть нашего чувственного мира тоже не явлена нам. Больше того: та его часть, которая постоянно присутствует перед нами, заслоняет собой остальное, превращая его в со-присутствующее. Так, зал, где мы находимся, скрывает от нас город. И, тем не менее, мы живем, зная, что этот зал находится в городе, а город — в государстве, а государство— на Земле и т. д. Но самый главный виновник, привлеченный к суду отсутствия, — «Другой». Конечно, тело и жесты другого явлены, но его человеческий характер, его «я», его «другая» человеческая жизнь открыта нам только как реальность уже истолкованная, как догадка, гипотеза. В ходе нашего курса именно он — «Другой» — и составил главную реальность, ибо в поисках очевидных фактов, которые со всей бесспорностью можно было бы назвать «социальными», мы терпели один провал за другим. Наши действия с камнем или растением и отдаленно не напоминали общение. Но в наших отношениях с животными, и в отношениях между животными то и дело возникает нечто похожее на него. Почему? Да потому, что, совершая какое-то действие с животным, мы всегда учитываем, что оно так или иначе его предвосхитит и ответит нам. Здесь явлен новый тип реальности: наш поступок, чьей составной частью заранее выступает ответное действие другого существа. Но нечто подобное происходит и с вышеупомянутым существом; таким образом, возникает своеобразное действие, берущее начало не из одного, а сразу из двух существ. Вот подлинное взаимодействие! Я предвижу брыкание мула, и это брыкание «взаимодействует» с моим поведением, заставляя меня держаться на некотором расстоянии. В данном акте мы считаемся друг с другом, иначе говоря, взаимно существуем или сосуществуем — я и мой мул. Как видно, здесь заранее подразумевается наличие другого существа, о котором мне известно — с той или иной степенью вероятности, — что оно мне ответит. Вот что заставляет меня предвосхищать его ответ в моем замысле или же (что все равно) заранее ответить на возможную реакцию! Другое существо делает то же; итак, наши действия проникают друг в друга — они взаимны. Это взаимодействия в собственном смысле слова. Вся языковая, этимологическая традиция придает общению, общественному подобный смысл. Остается лишь согласиться с ним. Можем преспокойно свести приветствие к минимуму |
|
|
|
|
