<<<     ΛΛΛ     >>>   

Вольпе, Рокко и Боттаи. Не прогнозируя возможной эволюции идей Парето по отношению к фашизму (это было бы абсурдно), небесполезно напомнить, что Бенедетто Кроче, ставший одним из лидеров либеральной оппозиции, тоже в начале 1923 г. выразил свое согласие с новым режимом.
Что касается влияния Парето на фашизм, то оно было бесспорным, но далеко не решающим. В 1902 г. Муссолини провел некоторое время в Лозанне. Возможно, он там слушал лекции Парето, но не контактировал с ним. Вовсе не очевидно, что он в самом деле читал Парето и, уж во всяком случае, молодой ссыльный социалист-самоучка этим чтением не ограничивался. «Уроки» Маркса, Дарвина, Макиавелли и его последователей, Сореля, Морра, Ницше, Кроче, итальянского гегельянства и, конечно, писателей-националистов оказали по крайней мере такое же влияние на становление фашистской идеологии, как и уроки Парето. Доля макиавеллизма и паретизма в фашизме значительна, если только фашизму дать всеобщее определение. Остается посмотреть, целесообразно ли такое стремление к абстракции, насколько велики национальные особенности политической практики и движений, именуемых фашистскими.
Паретовское изображение плутодемократических политиков, у которых чуть ли не исключительно преобладают остатки первого класса, постигается с трудом, если не представить себе спектакль итальянской политической жизни конца прошлого — начала этого века. В 1876 г. итальянские правые, или, точнее, пьемонтисты, преемники. Кавура, теряют власть. На политической сцене последовательно доминируют в то время три человека: в 1876—1887 гг. — Депретис, затем Криспи и главным образом Джолитти — с 1897 по 1914 г. «Джо-литти, умеренный либерал в политике и в экономике, является реалистом и эмпириком. Во внутренней политике он возвращается к ме-
' тодам «трансформизма» Депретиса, разделявшего, чтобы властвовать, без грубых репрессий, искусно маневрируя между деятелями и тенденциями парламента и синдикатов. Его «диктатура» — мягкая, податливая к компромиссам, пользующаяся симпатиями, которые нейтрализуют или воссоединяют соперников, и опирается на коррупцию
во время выборов с целью заручиться большинством. Эффективный в тактическом плане, джолиттизм способствовал дискредитации парламентаризма и ослаблению идеи гражданственности в стране, где демократическая традиция еще только зарождалась» (P. Guichonnet. Mussolini et le Fascisme. Paris, P.U.F., 1966).
По мнению Буске, «Трактат по общей социологии» представляет собой «одну из самых значительных попыток человеческого разума постигнуть структуру, обществ и ценность суждений, находящих в них спрос» ("Parejo. Le Savant et e'homme". Lausanne, Payot, 1960, p.150). Ж. Гурвич писал^СТакая концепция являет собой пример того, чего надо избегать; в этом ее единственная научная ценность» ("Le concept de classes sociales de Marx a nos jours". Paris, C.D.U., 1957, p.78).
Например, большинство экономистов начала XX в. еще в 20-е гг.
считали, что в случае наступления безработицы и отсутствия сбыта экспортных товаров лучшим способом восстановления полной занятости и внешнего равновесия является содействие понижению зарплаты и цен. Кейнсианцы показали, что при структурной одеревенелости и твердо установленных издержках дефляционная политика не может восстановить полную занятость и открыть зарубежные рынки. Равновесие путем дефляции было теоретической возможностью, но, конечно, не реальной политикой — разве только ценой несоразмерных жертв. Была ли политика 30-х гг. Лаваля или Брюнинга или по-
485

литика Черчилля в 1925 г., поддержанная тем не менее выдающимися учеными и выглядевшая убедительной, примером нелогического поведения на том же основании, что и магические действия сторонников Воду? (Воду — первобытный религиозный культ жителей Антильских островов. — Прим. ред.)
Библиография
Произведения Вильфредо Парето
«Le Traite de sociologie generale». Paris, Payot, 1933.
«Fatti e teorie». Florence, Vallechi, 1920;
«Transformazioni delia democrazia». Milan, Corbaccio, 1921;
«Mon Journal». Padoue, C.E.D.A.M., 1958;
«Le Mythe vertuiste et la litterature immorale». Paris, Riviere, 1911.
La Librairie Droz de Geneve a commence la publication, sous la direction de G. Busino, des ?uvres completes; 7 volumes sont actuellement (juin 1966) parus:
«Cours d'economie politique». I vol., 1964;
«Le Marche financier italien (1891 —1899)». I vol., 1965;
«Ecrits sur la courbe de repartition de la richesse». I vol., 1965;
«Libre-echangisme, protectionnisme et socialisme, I vol., 1965;   
«Les Systemes socialistes». I vol., 1965;        
«Mythes et ideologies de la politique». I vol., 1965;
«Manuel d'economie politique». I vol., 1966.
Работы о Вильфредо Парето       
L. Amoroso et P. Jannaccone. Vilfredo Pareto economiste e sociologo, Rome, Bardi, 1948.
R. Aron. La sociologie de Pareto. Zeitschrift fur Socialforschung, 1937.
F.   Borkenau. Pareto. Londres, Chapman  Hall, 1936.
С.-H. Bousquet. Precis de sogiologie d'apres Vilfredo Pareto. Paris, Payot, 1925.
G.-H. Bousquet. Vilfredo Pareto, sa vie et son oeuvre. Paris, Payot, 1928.
G.-H. Bousquet.   Pareto   (1848—1923).   Le   savant  et  l'homme.   Lausanne, Payot, 1960.
J. Bumham. Les Machiaveliens defenseurs de la liberte. Paris, Calmaim-Levy, 1949.
T. Giacalone-Monaco.    PaTeto    e    Sorel.    Riflessioni    e    ricerche.    Padoue, C.E.D.A.M., t. I, 1960; t. II, 1961.
T. Giacalone-Monaco.   Le   «Cronache»   politiche   e   economiche   di   Pareto. Padoue, C.E.D.A.M., 1961.
L.J. Henderson. Pareto's General Sociology. A Physiologist's Interpretation. Cambridge, Harvard University Press, 1935.
G.   La Ferla. Vilfredo Pareto, filosofo voHeriano. Padou, C.E.D.A.M., 1958.
486

James H. Meisel. Pareto and Mosca, New Jersey. Prentice Hall, 1965.
James H. Meisel. The Myth of the Ruling Class. Ann Arbor, Michigan Press, 1958.
Finnin Oules. L'Ecole de Lausanne. Textes choisis de L. Walras et V. Pareto, presentes et commentes par F. Oules, Paris, Dalloz, 1950.
T. Parsons. The Structure of Social Action. New York, Mac Graw Hill, 1937.
G. Perrin.  Sociologie  de Pareto.  Paris,  P.U.F.,   1966   (importante bibliographie).
G: Pitou. Les Theories de l'equilibre economique. Walras et Pareto. Paris, Domat-Montchrestien, 1938, 2 ed.
J. Schumpeter. Ten Great Economists. New York, Oxford University Press, 1965.

Универсализация знания об условиях и связях общественно объединяющих действий не только не ведет к их рационализации но, скорее, наоборот. «Дикарь» знает неизмеримо больше об экономических и социальных условиях своего существования, чем «цивилизованный» человек в обычном смысле слова,
Макс Вебер

Творчество Макса Вебера значительно и разнообразно. Поэтому мне не представляется возможным комментировать его по тому же методу, что Дюркгейма и Парето.
В целом труды Вебера можно разделить на четыре категории:

религиозных убеждений .
488

4. И наконец, главный труд Вебера — трактат по общей социологии,' который он назвал «Хозяйство и общество», — был опубликован уже после смерти автора. Вебер продолжал работать над ним, даже заболев испанкой, вскоре после окончания первой мировой войны .
Содержание исключительно богатого творчества Макса Вебера невозможно резюмировать на нескольких страницах. Поэтому я начну с анализа его главных идей, отнесенных мною к первой категории, и постараюсь изложить основные концепции Вебера, касающиеся науки, политики и взаимосвязи между ними. Интерпретация взаимосвязей между наукой и политикой выводит нас на определенную философию, которую в то время еще не называли экзистенциалистской, но которая, по сути, относится именно к тому, что действительно сейчас так называют. Затем я кратко изложу главные темы чисто социологических исследований и уже в третьей части перейду к анализу той интерпретации, которую Вебер дал современной эпохе с тем, чтобы провести параллель между двумя предыдущими и этим последним разделом.
1. Теория науки
Для рассмотрения веберовской теории науки можно придерживаться того же метода, что и в предыдущей главе, и в качестве отправного пункта взять классификацию типов социального поведения. Парето исходит из антитезы: логическое — нелогическое. Что касается Вебера, то он исходит — хотя это и не классическая форма изложения — из подразделения понятия «поведение» на четыре типа: целерациональное (zweckrational), ценностно-рациональное (wertrational), аффективное, или эмоциональное, и, наконец,традиционное.
Рациональный по отношению к цели, целерациональный поступок приблизительно соответствует «логическому» поступку Парето. Это действия инженера, который строит мост; спекулянта, который- стремится заработать деньги; генерала, который хочет одержать победу. Во всех этих случаях целерациональное поведение определяется тем, что субъект ставит перед собой ясную цель и применяет соответствующие средства для ее достижения.
Однако Вебер не утверждает, как Парето, что поступок, совершаемый с применением неадекватных способов из-за ошибочности в  знаниях,   нерационален.   Целерациональность
489

поступка определяется опытом субъекта, а не наблюдателя. Но таким должно быть скорее определение Парето5.
Рациональный по. отношению к ценности, ценностно-рациональный поступок совершил, например, немецкий социалист Лассаль, убитый на дуэли, или капитан, который утонул, отказавшись покинуть свое судно. Поступок оказывается ценностно-рациональным в таком случае не потому, что направлен на достижение определенной, внешне фиксируемой цели, а потому, что не принять вызова или покинуть тонущий корабль было бы бесчестием. Субъект поступает рационально, идя на риск не ради достижения внешне фиксируемого результата, а из верности собственному представлению о чести.
Поступок, который Вебер называет аффективным, обусловлен исключительно душевным состоянием или настроением индивида. Мать может ударить своего ребенка, потому что его поведение невыносимо, футболист наносит удар в ходе матча другому игроку, потеряв контроль над собой. В этих случаях поступок определяется не целью или системой ценностей, а эмоциональной реакцией субъекта в определенных обстоятельствах.
И наконец, традиционное поведение диктуется привычками, обычаями, верованиями, ставшими второй натурой. Субъект поступает по традиции, ему нет нужды ни ставить перед собой цель, ни определять ценности, ни испытывать эмоцио-v нальное возбуждение — он просто подчиняется укоренившимся в нем за долгую практику рефлексам.
Эта классификация типов социального поведения обсужда-' лась и уточнялась на протяжении полувека. Я ограничусь упоминанием о ней и подчеркну, что она некоторым образом освещает все умозаключения Вебера. Действительно, он не раз обращается к ней в своих трудах.
Социология — наука, восприимчивая к социальному поведению. Восприимчивость подразумевает осмысленность, которую субъект придает сзоему поведению. В то время как Паре-то судит о логичности поступков, ссылаясь на знания другого лица (наблюдателя), Вебер задается целью понять смысл, придаваемый каждым субъектом своему поведению. Осознание субъективных значений тех или иных поступков подразумевает необходимость классификации категорий или типов социального поведения. Оно приводит нас к пониманию структуры их осмысления.
Классификация типов социального поведения оказывает в определенной степени воздействие на веберовское толкование современной эпохи. Характерная черта мира, в котором
490

мы живем, — рациональность. При первой оценке она соответствует расширению сферы целерациональных поступков. Хозяйственное предприятие — рационально, управление государством при помощи бюрократического аппарата — тоже. Все современное общество также стремится к целерациональ-ной организации, а философская проблема нашего времени, проблема в высшей степени экзистенциалистская, заключается в том, чтобы определить границы той части общества, где продолжает существовать и должно существовать поведение другого типа.
Наконец, эта классификация видов поступков связана с тем, что составляет дух философских размышлений Вебера, а именно понимание путей взаимодействия и размежевания науки и политики.
Макса Вебера страстно увлекало стремление получить ответ на вопрос: каков идеальный тип политика, ученого? Как можно быть одновременно человеком действия и преподавателем? Эта проблема была для него одновременно и личной, и философской. Хотя Вебер никогда не был политическим деятелем, он всегда мечтал об этом.· В жизни его чисто политическая активность оставалась связанной с преподавательской деятельностью, в редких случаях с журналистикой, иногда он привлекался в качестве советника государя, к чьим советам не прислушивались. Так, в момент, когда военные и гражданские власти Германии готовились объявить тотальную подводную войну, рискуя тем самым заставить вступить в войну американцев, он направил в Берлин секретный меморандум, где изложил причины, по которым это решение должно привести к катастрофе Германии. Вебер входил также в состав германской делегации, направленной во Францию для принятия условий мира. Однако Вебер, который хотел бы стать руководителем партии, вести за собой людей, был прежде всего, преподавателем и ученым. Наделенный ясным мышлением,, „глубоким интеллектом и честностью, он не переставал задзвдть себе вопрос: при каких условиях историческая и социологическая науки могут быть объективными, какие условия позволили бы политической деятельности соответствовать своему предназначению?
Свои тезисы по этому вопросу Макс Вебер кратко изложил в двух лекциях: «Политика как призвание и профессия» и «Наука как призвание и профессия»6.
Поведение ученого — целерационально. Ученый ставит перед собой цель найти подтверждение суждения фактами, оп-
'     491

ределить причинные связи и всеобъемлющие толкования, которые были бы общезначимыми.
Научное исследование, таким образом, — прекрасный пример целерационального поведения, конечная цель которого — истина. Но сама эта цель определяется ценностным суждением, т.е. суждением о ценности истины, доказанной фактами или аргументами общезначимого характера.
Наука как действие является, следовательно, целерацио-нальной и ценностно-рациональной по отношению к истине. Рациональность здесь — следствие соблюдения законов логики и науки, необходимого для того, чтобы полученные результаты имели значимость.
Наука, какой ее видит Вебер, — один из аспектов процесса рационализации, характерного для современных западных обществ. Вебер замечал, а иногда даже категорично утверждал, что историческая и социологическая науки нашего времени представляют собой с исторической точки зрения нечто феноменальное, поскольку в других культурах не могло быть такого рационального осмысления жизни и такого развития общества, как на Западе7.
Позитивная и рациональная наука, с которой Вебер Teert связал себя, — составная часть всего исторического процесса рационализации. Она имеет два характерных признака, которые определяют смысл и значение научной истины: незавершенность в своей основе, а также объективность, которая определяется обоснованностью науки для всех тех! кто стремится к такого рода истине, не прибегая к оценочным суждениям8. Человек науки с одинаковой непредвзятостью рассматривает шарлатана и врача, демагога и государственного деятеля.
Незавершенность, по Веберу, — фундаментальная характерная черта современной науки. Он никогда бы не упомянул, как любил делать Дюркгейм, о том времени, когда создание социологии будет наконец завершено и будет существовать целостная система социальных законов. Нет ничего более чуждого образу мысли Вебера, чем дорогое Конту представление о науке, которой удалось создать полную и завершенную картину фундаментальных законов. «Науку» прежних времен еще можно было в определенном смысле представить себе как завершенную, потому что она стремилась к понятию принципов бытия. Современная же наука по своей сути находится в стадии становления; она не знает объяснений, касающихся смысла вещей, она стремится к цели, находящейся в беско-
492

нечном пространстве, и вновь и вновь беспрестанно задает вопросы природе.
Для всех направлений естественных наук, как и наук о культуре, познание — лишь одна из побед, которая никогда не может быть окончательной. Наука сегодня — это основа науки завтра. Можно все время идти дальше в анализе, продолжать исследования в направлении двух противоположных бесконечностей.
Однако что касается наук о человеческой действительности, об истории и культуре, то здесь добавляется и другое. Познание тут зависит и от вопросов, которые ученый ставит перед самой действительностью. По ходу истории, с обновлением системы ценностей и памятников человеческого разума, у историка или социолога немедленно — в свете актуальных событий и фактов — возникают новые вопросы. Поскольку история как реальность неизменно вызывает интерес у историка или социолога, то завершенность исторической науки или социологии немыслима. История или социология смогут стать окончательными только, если судьба человечества достигнет своего конца. Человечеству нужно потерять способность к творчеству, чтобы наука о человеческом творчестве оказалась завершенной9.
Может показаться, что такое обновление исторических наук, благодаря постоянно возникающим перед историками проблемам, ставит под вопрос универсальную значимость науки. Однако, по мнению Вебера, дело обстоит совсем не так. Универсальная значимость науки требует, чтобы оценочные суждения ученого не вторгались в его исследования, т.е. чтобы он не выражал в них свои эстетические или политические вкусы. То, что его предпочтительное отношение влияет на ориентацию его научного интереса, не исключает универсальной значимости исторических наук и социологии. Мы даем универсально значимые ответы, по крайней мере теоретически, на вопросы, закономерно ориентированные нашим интересом или тем, что мы считаем нашими ценностями.
Мы обнаруживаем, что историческая и социальная науки, характерные черты которых рассматривает Вебер, глубоко отличаются от естественных наук, хотя и имеют общее рациональное начало. Назовем три характерные и отличительные черты этих наук: понимание, историчность и связь с культурой.
Термин «понимание» представляет собой классический перевод с немецкого verstehen. Идея Вебера заключается в следующем: в области феноменов природы объяснить наблюдае-
493

мые закономерности мы можем только посредством математических по форме и характеру посылок. Другими словами, нам нужно объяснить явления суждениями, подтвержденными опытом, чтобы иметь ощущение, что мы их понимаем. Понимание, таким образом, носит опосредованный характер, оно достигается через понятия и связи. Что же касается человеческого поведения, то понимание в некотором роде оказывается непосредственным: профессор понимает поведение студентов, которые слушают его лекции, пассажир понимает, почему шофер такси не едет на красный свет. У него нет необходимости фиксировать, сколько водителей останавливаются у светофора, чтобы понять, почему они это делают. Человеческое поведение представляет собой внешне проявленную осмысленность, связанную с тем фактом, что люди наделены разумом. Чаще всего определенные осмысленные связи между действием и целями, между поступками одного и поступками другого индивида воспринимаются непосредственно. Социальное поведение содержит осмысленное построение, которое наука о человеческой действительности способна понять. Эта осмысленность ни в коей мере не означает, что социолог или историк постигли поведение интуитивно. Наоборот, они реконст-| руируют их постепенно, используют тексты и документы. Для^ социолога субъективно подразумеваемый смысл воспринимается одновременно и как непосредственно понятный, и как вызывающий сомнение.
Понимание, по представлению Вебера, ни в коей мере не" связано с какими-либо загадочными, заумными или сверхразумными способностями, сверхъестественными свойствами, не поддающимися логике естественных наук. Осмысленность поступка не является непосредственно, т.е. мы не можем понять сразу, без предварительного исследования, значение поведения других. Даже когда речь идет о наших современниках, мы почти всегда можем немедленно дать какую-то интерпретацию их поступков или их деятельности, но мы не можем знать без исследования и без доказательств, какая интерпретация правильна. Короче говоря, лучше сказать «внешне обнаруживается осмысленность», чем «непосредственная осмысленность», и вспомнить о том, что эта самая «осмысленность» по своей сути двусмысленна. Субъект не всегда знает мотивы своего поступка, исследователь еще меньше способен интуитивно постигнугь его: он должен искать, чтобы отличить истинные мотивы от правдоподобных.
Веберовская идея понимания в большой мере заимствована К. Ясперсом и отражена в работах, посвященных им в
494

молодости психопатологии, а также в его «Трактате», который частично перевел Ж. П. Сартр10. В центре внимания психопатологической концепции Ясперса — различение между объяснением и пониманием. Психоаналитик проникает в суть сна, улавливая связь между событием, имевшим место в детстве, и рожденным на этой почве комплексом, видит ход развития невроза. Таким образом, говорил Ясперс, осознаются внешние проявления смысловых значений, опыт пережитых событий. Но такому осознанию есть предел. Мы все еще очень далеки от понимания связи между тем или иным душевным состоянием и патологическим симптомом. Мы понимаем суть невроза, но не понимаем сути психоза. В какой-то момент осознание патологических явлений исчезает. Кроме того, мы не понимаем рефлекторных действий. В общих чертах скажем, что поведение людей понятно в каких-то пределах; за этими пределами связи между душевным состоянием и физическим или психологическим перестают быть ясными, даже если они поддаются объяснению.
Это различие, по моему мнению, — отправная точка для мысли Вебера о том, что социальное поведение представляет собой для социолога обширную область деятельности в плане его понимания, сравнимого с тем, какого достигает психолог. Само собой разумеется, что социологическое понимание ни в коем случае не следует смешивать с пониманием психологическим. Автономная сфера социального понимания не покрывает сферы психологического понимания.
Основываясь на нашей способности понимать, мы приходим к выводу, что можем также объяснить единичные явления без посредства обобщающих посылок. Между пониманием внешне фиксируемого момента человеческих феноменов и исторической ориентацией наук имеется связь. Не в том, что науки, изучающие человеческую действительность, всегда выбирают объектом однократное или проявляют интерес исключительно к особым сторонам явлений. А в том, что мы понимаем единичное постольку, поскольку в науках о человеческой действительности истинно исторические масштабы приобретает то, "что в естественных науках не может иметь такого значения.
В науках о человеческой реальности следует различать две ориентации: историческую, изучающую факты, свидетелями которых мы не можем быть дважды; и социологическую, которая концептуально реконструирует социальные институты и изучает их функционирование. Обе ориентации дополняют друг друга. Никогда Вебер, в отличие от Дюркгейма, не сказал
495

бы, что исторический интерес должен быть подчинен исследованиям признаков общего характера. Когда человечество становится объектом познания, совершенно закономерно проявлять интерес к особым чертам индивида, индивидуальным характеристикам какой-либо эпохи, той или иной общности людей, так же, как к законам, по которым живут и развиваются те или иные человеческие общества.
Науки о человеческой реальности — это, наконец, науки о человеческой культуре. Они стремятся понять и объяснить творения человека за время его жизни, и не только произведения искусства, но также законы, социальные институты, формы политического устройства, религиозные верования, научные теории. Веберовскую науку можно определить, таким образом, как усилие, направленное на то, чтобы понять и истолковать те ценности, которые люди считали своими, и творения, ими созданные.
Человеческие деяния, создающие ценности, носят творче
ский характер или определяются таковыми через соотнесение
с ценностями. Каким образом в таком случае можно сделать
науку объективной, т.е. не искаженной нашими оценочными
суждениями и нашими деяниями, имеющими собственные цей-
ности? Специфическая цель науки — общепринятая значи
мость. Наука, по Веберу, — это целерациональное действие,
цель которого — суждения, основанные на фактах, имеющих4
общезначимый, универсальный характер. Каким образом мож
но сформулировать такого рода суждения о творениях, опре-
деляемых как ценности?     
На этот вопрос, который находится в центре философских и исследовательских размышлений Вебера, он отвечал разграничением двух фактов — ценностное суждение, или оценка (Werturteil), и отнесение к ценности (Wertbeziehung).
Смысловое    значение    понятия    «ценностное    суждение»
представить легко. Гражданин, считающий, что свобода суть
нечто важное, и утверждающий, что свобода слова или свобо-
да  мысли  —  это   фундаментальные  ценности,   высказывает
суждение, в котором выражается его личность. Другой чело-
век может не согласиться с этим суждением и придерживать-
ся мнения, что свобода слова особого значения не имеет. Оце-
ночные  суждения — личны и субъективны,  каждый имеет
право признать свободу в качестве позитивной или негативной
ценности,  первостепенной или второстепенной важности,  в
качестве ценности, которую следует защитить прежде всего
или же пожертвовать ею ради какой-либо другой. Напротив,
формулировка «отнесение к ценностям»,  если использовать
                                                              496

уже приведенный пример, означает, что социолог политики будет рассматривать свободу как объект, как причину споров и конфликтов между людьми и между партиями и будет изучать политическую реальность прошлого, соотнося ее с ценностью свободы. Она окажется в центре исследования социолога, который может быть не очень-то привязан к ней. Но ему достаточно того, что свобода станет одним из понятий, с помощью которых он выделит ту историческую часть действительности, изучение которой он намерен провести. Эта работа требует, чтобы политическая свобода была ценностью для лю- дей, которые с ней жили. Короче, мы не формулируем оценочного суждения, мы относим исследуемый материал к цен- ности, каковой служит политическая свобода.
Оценочное суждение — это утверждение морального или жизненного порядка, тогда как отнесение к ценностям — это процесс отбора и организации, имеющий отношение к  объективной науке. Макс Вебер, преподавая, хотел быть  ученым, а не политическим деятелем. Разграничение между ценностным суждением и отнесением к ценностям позволяло ему обозначить разницу между научной работой и политической деятельностью и одновременно — общность интересов ученого и политика.
Такое разделение, впрочем, не очевидно и ставит ряд проблем.
В чем необходимость использования такой методологии — «отнесения исторического или социологического материала к ценностям»? В самой элементарной форме ответ на этот вопрос заключается в том, что ученый для разработки объекта своего исследования вынужден сделать реальный выбор, поскольку отбор фактов и формирование понятий требуют такого рода процедуры, как отнесение к ценностям.
В чем необходимость отбора? Ответ Вебера носит двойственный, характер. Он может быть или в духе Кантовой трансцендентальной критики, или на уровне научно-методологического исследования без каких-либо философских или критических выкладок.!}
Что касается трансцендентальной критики, то Вебер заимствовал ее у неокантианского философа Риккерта* *, для которого то, что первоначально дано человеческому сознанию, представляет собой бесформенный материал, а наука — это завершенная разработка или конструкция из него. Риккерт, кроме того, развивал мысль о существовании двух видов науки, наличие которых зависит от формы лепки этого первородного материала. Разработка, характерная для естественных на-
497

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Пэры франции поручили найти в истории доказательства
350 но почему общество становится объектом веры
Современное развитие
Постижение умом современного ему капиталистического общества
Ныне самому обществу