<<<     ΛΛΛ     >>>   

мере. Действительно, как бы ни были устремлены в будущее происходившие на континенте революции, все они в решении аграрных, социальных, семейных и даже этнических проблем так или иначе соотносились с наследием доколумбовых культур.
Внутреннее напряжение утопии возникает из-за ее двойственности — одновременной тяги к прошлому и к настоящему. К тому же современный утопизм предлагает вариант возвращения к националистическим истокам. Восходящая к веку Просвещения, эта идея присутствует в националистических утопиях романтизма, питавших идеологию американской независимости, а также в различного рода индихенистских течениях. Предки, обитатели Рая до "грехопадения", до есть до испанского завоевания, оказываются подлинными хранителями будущего. Устремленная в будущее или укорененная в прошлом, ностальгия по незапамятным временам придает особую значимость понятиям нации и родины, выработанным на протяжении XIX в.
Крайний национализм патриотического и даже шовинистического толка ратует за возвращение гармоничного, совершенного мира, сохранившего первозданную целостность. Мифы национальной независимости, родины лежат в основе поисков культурной идентичности, к которым призывают различные повстанческие и освободительные движения, сохраняющие заметную склонность к утопизму. В странах третьего мира разворачивается борьба за возврат к прошлому в пику "иностранному империализму" и правящим классам, космополитичным и отчужденным, утратившим национальную специфику. В этой борьбе миф прошлого легко сочетается с мифом будущего прогресса. Традиции и ценности Золотого века становятся составными элементами "утопии надежды". Таким образом, утопическую константу можно представить как "результат напряжения между воображаемым объектом, способным удовлетворить все желания, но навсегда утраченным (уровень бессознательного, всплывающий в мифе) и непрерывны-
48

ми поисками объекта, способного его заместить (сознательное предвидение)"1.
Между тем, если человек решил действовать с оглядкой на прошлое, он не может эти действия спроецировать в будущее. Человек способен определять характер своей деятельности в зависимости от прошлого и настоящего, но не в зависимости от будущего, что, собственно, и превращает его в субъект истории. Древний афоризм Кришны из Бхагавад-Гиты ясно выражает эту мысль:
Вам принадлежат ваши действия в настоящем, но у вас нет никакой возможности придать форму будущим событиям2.
Вот чему бросает вызов утопия, вот откуда берется ее энергия и необузданный полет воображения.
Пространственная изоляция и границы утопии
Всякое общество можно охарактеризовать в пространственных категориях — таких, как протяженность, открытость, замкнутость, связанность с внешним миром или изолированность. Пространство никогда не бывает нейтральным или второстепенным. А это означает, что отношения человека с окружающей средой отражаются в тонкой игре отголосков и соответствий между множественными компонентами природы и культуры, личности и общества. Эти отношения могут быть гармоничными или дисгармоничными3.
Аркадия, земной рай, Золотой век и прочие типы "счастливого пространства", созданные на протяжении истории  культуры,   подразумевают   полную   гармонию
1  Эту формулу предложил Эдуарде Коломбо на конференции
"L'Utopia: giornate di studio sull'immaginazione sovversiva", Milano, 26-
27, IX, 1981 — L'Imaginaire subversif. Op. cit., p. 34.
2  Indian Philosophical Quarterly, Poone University (India), vol. V, 1978,
p. 87.
3  В последние годы изучение связи человека с окружающей сре
дой приобретает все большее значение, что отразилось в появлении
такой науки, как антропология пространства, которой накоплен уже
целый ряд исследований, касающихся самых разных культур, и со
лидная библиография.
49

человека с природой. Утопический дискурс, напротив, предполагает отторженность человека от окружающей среды. Утопия и питающие ее мифы — земля обетованная, идеальный Град или "рай для бедных", вроде страны Кокань,— только и могут появиться вследствие противопоставления реального пространства, где человек ощущает себя отчужденным,— пространству желанному1, которое он выстраивает из топосов коллективного воображения. Гарантией существования идеального пространства оказывается его удаленность: эта лирическая пространственная координата выражена понятиями туда, там, а также упомянутыми- ранее "поэтически-активными архетипами" — образами острова или отрезанного от внешнего мира края, далекого и недостижимого.
Новые социальные пространства, пригодные для деятельности человека, можно создавать только посредством языка и ряда опорных символов, таких как пространственная прерывность, переход или граница. В отношении утопического пространства прерывность обретает качественное содержание. Географической удаленности и большого расстояния — еще недостаточно. Удаленное пространство должно быть в корне отличным от реального, ибо только это способно сделать его утопической моделью. Онтологическое совершенство, к которому стремится утопия, должно быть реализовано на определенной территории— в "земле обетованной", всегда отличной от того, что мы имеем "здесь и сейчас".
Инаковость утопической территории с необходимостью побуждает к бегству из реальной действительности и к преодолению ее границ в поисках альтернативы. Вот почему географические утопии тесно связаны с географическими открытиями, многие из которых были
1 Эрнст Блох посвятил одну из глав второго тома своей книги "Принцип надежды" географическим утопиям, в основу которых он кладет понятие "пространства желания", то есть желаемое пространство.
50

совершены в поисках "блаженной страны",— золотоносного края, далекого и затерянного, но предвозвещенного в текстах и обретенного.
Реальное пространство отделено от идеального границей — она обозначает предел одного мира и начало иного. В то же время, "очерчивая определенное пространство с его характерными особенностями и особыми феноменами"1, граница олицетворяет предельную ситуацию, область напряжения.
Пограничное пространство представляет собой "зону повышенной чувствительности для всякого народа: нечто вроде кожи его коллективного тела"2. Иное пространство, лежащее за периметром границы, составляет противо-образ родного пространства. Географическая граница — не что иное, как стабилизировавшаяся линия фронта. Предел функционирует как начало иного места. Политическая граница — " это предел, до которого простирается власть"3.
При этом предел становится экспериментальным полем, позволяющим рассмотреть, сравнить и использовать иной набор ценностей. Пограничные взаимоотношения, возникающие на этом поле, обычно полны культурного и исторического драматизма, вообще свойственного утопической проблематике. Напряжение между "реальной действительностью" и "парадигмой будущего" придает утопии историзм и укореняет ее в соответствующей эпохе с ее верованиями, фобиями и надеждами.
Поблизости от границы расположена окраина. Это понятие относительное, ибо то, что для одних окраина, для других ею вовсе не является, и тем не менее оно лежит в основе картографии: сверху — Север, снизу — Юг. Понятия близости и удаленности — столь же относи-
1 Хорхе Маньяч в книге "Теория границы" (Manach Jorge. Teoria de la frontera. Puerto Rico, Editorial Universitaria, 1970) утверждает, что граница имеет не только функцию защиты, но и сохранения традиционных ценностей (р. 55).
2 Ibid.,p.41.
3 Ibid., p. 31.
51

тельны, но они выдают абсолютный европоцентризм географических представлений западной цивилизации, о чем свидетельствуют такие названия, как Ближний Восток, Средний Восток и Дальний Восток.
Граница необходима утопии для того, чтобы отделить свое пространство от реального, но при этом утопия избегает границы, ибо это зона трений, место возникновения споров и столкновения интересов.
Изолированность позволяет утопии избежать тлетворного влияния "другого" мира и исключает приграничные контакты— следствие территориальной близости. Этим обусловлены пространственные архетипы утопии: остров, далекие и предпочтительно недоступные территории (внутри лесной чащи, на вершине горы), Ханаан, земля обетованная. Во всех случаях изолированность должна гарантировать неприкосновенность предложенной модели и предотвратить зависимость от другого пространства или его воздействие.
Утопии бегства и утопии реконструкции
Итак, главная проблема утопии— обретение собственного пространства. Как мы уже отмечали, утопия в отличие от идеологии, в силу своей теоретической основы, требует некоего географического пространства, где находилось бы "иное место", далекий инаковый мир, отделенный от "здесь и сейчас" границей возможного. Границей, обозначающей пес plusultra1*, горизонтом, за которым открывается то новое, к чему стремится homoutopicus.
Оскар Уайльд сказал: "Атлас, на котором нет утопии, не стоит внимания", — но при этом он с грустью добавил:
Старая земля, старый покинутый остров утратили звание Утопии. Утопия манит нас вдаль по великолепию волн, на золотой песок неведомого, не обозна-
1* Дальше некуда (лат.) — слова, сказанные Гераклом при возведении Геракловых столпов, обозначающих край ойкумены.
52

ченного на карте острова. Даже если прогресс — реализация утопии, он включает в себе также историю наших страданий и грез1.

Человек обычно искал счастье либо вне своего пространства, либо в прошлом и в будущем, и крайне редко "здесь и сейчас". С иным пространством связана надежда найти убежище от всякого рода бедствий — это земля, куда совершается исход, земля-приют.
Как пишет Эрнст Блох: "Нет ничего естественнее желания покинуть то место, "где все плохо", даже если побег не так просто осуществить, поскольку необходимо отыскать путь, а, значит, есть опасность не суметь этого сделать или заблудиться. Такова плата за обретение нового: нужно "нырнуть... В неведомого глубь, чтоб новое обресть",— как сказал Бодлер [Пер. М.Цветаевой].
Именно расстояние между двумя мирами — одним, реальным, и другим, удаленным во времени и пространстве, придает утопический характер иному месту, ибо идеализация далекого края прямо пропорциональна его отдаленности. То, что далеко, всегда кажется лучшим — неопределенное "где-то" имеет глубокие мифологические корни и вписывается в давнюю литературную традицию. Как мы уже отмечали, пространство идеализируется не только в силу своих достоинств, но и в силу удаленности. Земной рай, Золотой век, страна Кокань, Ханаан или земля обетованная представляют собой идеал, благодаря именно своей удаленности.
Что касается Америки, то ее статус иного, далекого края предопределила географическая оторванность от Европы. Атлантический океан, разделяющий континенты, изначально придал Америке качественную обособленность. Океан сформировал архетипический образ и
1 Il pensiero utopico. Ed. Massimo Baldini, Roma, Citta Nuova Editrice, 1974, p. 10-11.
53

превратил Америку в символический остров с обширными утопическими коннотациями. Расстояние между землей исхода и землей обетованной, с которой отождествят Новый Свет сразу после его открытия, — это не просто пространственный разрыв (границей земель служит океан), но также разрыв сущностный, не видимый невооруженным глазом и не сводимый к природным реалиям, легко позволяющий представить за культурной, социальной и политической границей нечто в корне иное, противоположную картину мира, другое общество.
Отсюда значимость "поэтически-активных архетипов" в подтексте утопических картин. Вспомним "Приглашение к путешествию" Бодлера:
Голубка моя, Умчимся в края, *   Где все, как и ты, совершенство, И будем мы там Делить пополам И жизнь, и любовь, и блаженство.
[Пер. Д.Мережковского]
Тема путешествия как бегства — одна из констант поэзии Бодлера. Порой в связи с этой темой возникает образ земли обетованной, как в стихотворении "Эмигрант из Лэндор Роуд": "Мой корабль отправится завтра в Америку, / И я никогда не вернусь / С деньгами, заработанными в лирических прериях / Бродить слепою тенью по этим любимым улицам".
Малларме в стихотворении "Ветер с моря" тоже восклицает: "Бежать!", призывая к бегству в экзотический край — образ, рожденный из противопоставления тягостной реальности радостному плаванию. "И плоть скучна, увы, и книги надоели", — констатирует поэт, прежде чем решает: "Бежать!", ибо он чувствует, что / "птицы опьянели / От пены и небес, от пены в небесах". / Решение принято окончательно, ничто не может его изменить: "Уеду! Пироскаф, дразня твоей свободой, / Идет;
54

он свидится с неслыханной природой!" / [Пер. О. Седаковой].
Подобные устремления близки Жерару де Нервалю, чувствующему притягательность экзотики "другой жизни": "Пусть в другой жизни, если она есть, меня примут тропики". В опереточном варианте эти мотивы звучат у Оффенбаха в "Парижской жизни":
Он там, вдали, тот край желанный, Где нас одно блаженство ждет. Туда, к земле обетованной Попутный ветер нас влечет!
(Пер. Е.Гречаной)
Утопия, уже существующая в далеком ином краю, отождествленном с землей обетованной, кажется более привлекательной, нежели рискованные попытки кардинально изменить нравы и устои своей страны.
Утопия в образе пространства "за границей" выражает надежду освободиться от настоящего, но освободиться не слепой верой в будущее, а путешествием к земле обетованной, земле благостной, где можно немедленно создать новую действительность в соответствии со своими желаниями. Вообще всякий исход interramutopicamпредполагает расставание с res finita.1*, ибо он вдохновляется надеждой встретить "новое-возможное", novum, скрытое в иной действительности, на другой земле. Чтобы сделать народ счастливым, нужно уйти "подальше от земли", туда, где есть лишь море, как это предлагает Дидро в "Беседах о "Побочном сыне": "Ах, друзья мои! Если бы мы когда-нибудь отправились в Лампедузу и основали далеко от земли, посреди морских волн, маленькую счастливую страну...".
Классификация произведений в жанре утопии должна учитывать двойственность, свойственную "терапии ухода". Различают утопии бегства и утопии реконструкции. Первые утверждают необходимость бегства от реальности и создания в ином месте страны мечты, вторые
1* Зд.: завершенное (лат.).
55

подвергают существующую модель мира политической и социальной критике, предлагая некую альтернативу. По мнению Роже Бастида, утопии бегства в той мере, в какой они позволяют обрести лучшую жизнь в иных краях, могут иметь позитивные экономические и социальные аспекты1. Между тем зададимся вопросом, не в каждой ли утопии есть элементы бегства и реконструкции? Ведь и бегство, и реконструкция— следствие критического взгляда на действительность и желания преобразовать ее,— результат недовольства традиционным экономическим укладом и стремления создать новый, отличный от прежнего, мир.
Получается так, что время и пространство как бы способствовали практическим опытам создания утопий. Но подобные попытки зачастую предпринимались, исходя лишь из стечения конкретных обстоятельств, без учета теоретических наработок касательно утопии. Диалектическая связь теории с практикой позволяет преодолеть абстрактное теоретизирование и понять суть исторического процесса взаимодействия утопии с реальностью.
Та же диалектика определяет методологию нашего исследования утопий.
1 Bastide Roger. Le prochain et le lointain. Paris, Editions Cujas, 1970, p. 285.
56

3. ИСТОРИЧЕСКАЯ СУЩНОСТЬ УТОПИИ

Томас Мор задумывал "Утопию" как альтернативу английской действительности и кончил жизнь на эшафоте, казненный режимом, с которым боролся в бытность свою канцлером. Кампанелла написал "Город Солнца" в тюрьме в ответ на волнения крестьян в Калабрии, чье бедственное положение вдохновило его на создание модели теократического общества. Джеймс Гаррингтон опубликовал "Океанию" (1656) как вызов Англии Кромвеля и подвергся преследованиям в царствование Карла II. Фрэнсис Бэкон, также бывший канцлером Англии, создал "Новую Атлантиду" и изобрел "Дом Соломона", утопию, породившую вполне реальное "Королевское лондонское общество", а затем Философский колледж.
Случай Бэкона интересен: в отличие от традиционного для утопии изоляционизма, "Новая Атлантида" ратует за открытое, ориентированное на внешний мир общество — ему присущи научный пафос и ориентация на эволюцию и прогресс.
"Дом Соломона", это "прозревающее око" королевства   Бенсалем,   расположенного   на   острове   в   юго-
57

западной части Тихого океана, неподалеку от побережья Перу, организует зарубежные научные экспедиции с целью "обрести свет знаний со всех концов мира"1. "Имперские" притязания "Дома Соломона" не носят ни территориального, ни политического, ни коммерческого характера, это чисто научная гегемония. Как объясняет один из "отцов" Дома:
Цель нашего учреждения — познать тайны сути и движения вещей и расширить пределы власти человеческой вплоть до границ возможного2.
Идейный центр произведения Бэкона,. "Дом Соломона", стал опорой его политической деятельности. Относительно невозможное превращается в реализованную возможность. Как многие утописты XVII в., Бэкон чувствовал себя скрытым законодателем, а его книга была написана ad usum Delphini [на пользу Дофину], то есть с целью найти монарха, способного воплотить ее идеи в жизнь. С той же целью позднее И.В.Андреэ создаст "Христианополис", а Д.Гаррингтон — "Океанию".
Все это показывает определяющую роль взаимоотношений утопии с реальностью: сколь бы нереальной и фантастической ни казалась утопия, она неизбежно соотнесена с эпохой ее автора. Следовательно, при изучении утопии всегда нужно учитывать особенности менталитета и идеалов эпохи. Одушевляющие утопию ключевые идеи тесно связаны с философской мыслью, литературой, символами, мифами, общественными движениями и даже религиозными верованиями того или иного времени. Одним словом любая утопия, даже самая невероятная, определена своим историческим контекстом.
В истории были периоды утопического напряжения, когда особенно остро проявлялись необходимость перемен. Очевидно, что всякому времени открыт разнообразный выбор тем, но так же очевидно, по словам М.Фуко,
1 Bacon Francis. La Nueva Atlantida. Buenos Aires, Hachette, 1945,
p.151.
2 Ibid., p.161.
58

что "невозможно говорить, о чем угодно, в любую эпоху"1.
Между реальным топосом и воображаемой утопией происходит диалектическое взаимодействие. Утопия не ограничивается вымышленной конструкцией возможного мира; она является также средством постижения и анализа современной действительности. Именно эта противоречивая дуальность реального и идеального позволяет говорить об утопической направленности, то есть о характерной для утопий тенденции замещать картину настоящего картиной возможного будущего. Таким образом, можно без преувеличения утверждать, что границу, за которой начинается "утопическое", устанавливает не реальная действительность, а утопическое напряжение, в конечном итоге питающее историческое развитие.
Критика существующей модели
Все виды "воображаемого счастья", даже те, что переворачивают реальность, являются средством постижения настоящего и, парадоксальным образом, способны повлиять на него с целью трансформации. В этом отличие утопии от действующей государственной идеологии.
Карл Маннгейм в книге "Идеология и утопия" (1929) рассматривает утопию как надежду, знак возможного диалектического изменения, тогда как идеология, по его мнению, питается политическими идеями, вдохновленными или поддержанными господствующей системой. Если утопия подвергает власть критике и противостоит ей, то идеология всегда статична и консервативна. Утопия "превосходит реальность и, определяя поведение человека, направлена на частичное или полное разрушение господствующего порядка вещей".
Динамичная и прогрессистская утопия может стать синонимом революции. В любом случае заключенная в ней альтернатива придает ей подрывной характер.
1 L'Imaginaire subversif. Op. cit., p. 77.
59

Таким образом, в утопии можно выделить два аспекта: критику существующей реальности и проект должного. В этом смысле утопия предстает как один из древнейших литературных жанров, поскольку она отражает две существенные черты человеческого сознания: желание узнать будущее и потребность в надежде, ведь утопизм — это " мысль, рожденная надеждой"1.
Диалектическая связь настоящего и будущего ярче всего проявляется в критической направленности большинства утопий. Критика позволяет преодолеть настоящее во имя будущего и превратить надежду в огромный, неисследованный континент, подобный Антарктиде.
Утопическая мечта неизбежно исходит из картины современной автору эпохи, а также из априорных возможностей исторической альтернативы. Только внутри определенного исторического процесса обретают реальность заявленные утопией возможности. Следовательно, если утопическая функция остается неизменной на протяжении веков, то предлагаемые решения и модели меняются. Их суть зависит от порождающей их исторической ситуации, иначе говоря, как пишет Эдуард Коломбо:
Утопия — это форма или конкретное содержание идей, напрямую связанных с историко-социальным контекстом2.
Именно напряжение между "реальной действительностью" и "парадигмой будущего" наилучшим образом характеризует утопию. Хотя историзм утопии часто оспаривается, очевидно, что:
Автор утопии укоренен в своей эпохе, зависит от нее и воссоздает верования, надежды и противоречия своего общества3.
Тот факт, что утопия предлагает парадигму, побуждающую общество двигаться вперед, еще не означает, что
1 IL pensiero utopico. Op. cit., p. 12.
2 L'Imaginaire subversif. Op. cit., p. 33.
3 Maravall Jose Antonio. Utopia y Reformisme en la Espana de los
Austrias. Madrid, Siglo XXI, 1982, p. 74.
60

она должна "выходить" за рамки истории или отрицать ее. Даже утопии XVIII в., на первый взгляд наиболее удаленные от исторической реальности, наталкивают на размышления о своей эпохе и приводят в действие механизм социального воображения. Как сказал Виктор Гюго:
Пусть вязнет мир в привычной топи, Поэт — пророк иных времен. Он на земле — творец утопий И в будущее устремлен.
(Пер. Е.Гречаной)
Революционные изменения и изменение вымысла
Протестуя против исторически сложившегося несправедливого порядка, автор утопии порой трезвым взглядом оценивает современное ему общество и противопоставляет его "воображаемой реальности". Поскольку главный порок общественного устройства проявляется в положении неимущих классов, ряд исследователей полагает, будто нищета неимущих побуждает автора утопии к творчеству, дает ему необходимый материал, питает его мысль.
Возбуждение бедных— генератор исторических событий: толпа лихорадочно жаждет построить другой мир, здесь и немедленно. Это она вдохновляет утопии, и ради нее они создаются1.
При таком видении истории получается, что ее ход определяют периферийные слои общества — "варвары", существующие внутри любой культуры, то есть, маргиналы, угнетенные и разного рода меньшинства. Выходит, всякое стремление к новому идет не от привилегированных слоев общества, а от тех, кто оспаривает установленный порядок в силу каких-то своих потребностей или "неудовлетворенных желаний". Об этом хорошо сказал Бенжамен Констан в "Основах политики":
1 Cioran Е.М. Histoire et utopie. Op. cit., p. 106.
61

Нетерпимость, придав силу вере, наделяет сомнение смелостью [...] Преследование порождает сопротивление. Всякий духовный гнет вызывает в человеке чувство протеста. Это чувство может превратиться в ярость, но оно умеряется благородством, сокрытым в глубине нашей души1.
Таким образом, можно без преувеличения утверждать, что утопия составляет суть любой социальной теории2. Можно даже говорить о "религиозной функции утопии", хотя ее исходные образы и архетипы трансформируются в процессе развития социологии и политологии. Вместе с тем утопическая функция всегда остается категорией сознания и как таковая ориентирует человека на поиски элементов, отсутствующих в настоящем.
Итак, мятеж должен узаконить функцию утопии3. Утопия рождается из сопротивления тирании и несправедливости, из надежды на лучший миропорядок. Широко бытующее представление об утопии как о "глобальной картине нового Града, полностью порвавшего с существующим обществом, означает отказ от всякой преемственности и попытку начать историю с нуля"4.
Подобное представление проявляется даже в некоторых мифах и легендах, которые подспудно влияли на рациональный дискурс утописта. Мы имеем в виду, в частности, царства изобилия, переполнявшие воображение голодных крестьян в Средние века,— страну Помоны, Лубберланд, Шалараффенланд, Сахарную гору и знаменитую страну Кокань. Утопическую основу этого рая для бедных составляет "образ воистину желаемого", насущная необходимость. Царства изобилия воплощают противо-образ голодной и скудной реальности, создан-
----------------------------------------
1 Constant Benjamin. Oeuvres. Paris, La Pleiade, p. 122.
2   Эту точку зрения отстаивает Жорж Дюво в своей книге
"Социология утопии" (Duvaud George. Sociologie de l'utopie. Paris, PUF,
1961).
3 Mucchielle Roger. Le mythe de la cite ideale. Paris, PUF, 1960. 151.
4 Baczko Bronislaw. Lumieres de l'utopie. Paris, Payot, 1978, p.30.
62

ный "отчаявшимся" или "мятежным сознанием", порождающим дискурс социальной утопии1.
Противостояние действительности и протест могут привести к репрессиям или спровоцировать революцию. Повторим, в таких случаях "утопия — это форма или конкретное, определенное содержание идей, напрямую связанных с их историко-социальным контекстом"2. В утопиях воплощаются социальные, индивидуальные или коллективные мечтания, образующие последовательную картину идей-образов иного общества, противопоставленного господствующему порядку. При этом может сложиться парадоксальная ситуация, когда "реальность превосходит вымысел", как это произошло в эпоху Великой французской революции3, в период борьбы за независимость латиноамериканских колоний или во время русской революции 1917 г.
В эти особые периоды истории усиливается диалектическая связь между реальным и идеальным, между сущим и должным. Только взрыв воображения позволяет замыслить и свершить революцию. Только величественные, будоражащие грезы способны привести массы в движение, вырвать их из-под власти старых верований и рутины и ввергнуть в бурный исторический поток. Никакое революционное изменение невозможно без одновременного изменения социального воображения. При этом нередко случается, что историческая реальность выходит за рамки утопического проекта, быстро превращая его в анахронизм.
В периоды тесного взаимодействия реального и идеального утопическая константа выражается достаточно отчетливо даже при отсутствии утопических текстов. Она проявляется во всеобщем лихорадочном возбуждении умов, в зачастую экстремистских или химерических про-
1 См.: Morton A.L. Las utopias socialistas. Buenos Aires, Ediciones
Martinez Roca, 1952. Автор видит исток утопии в понятиях "рай для
бедных", "принцип отчаяния" и "принцип мятежа".
2 L'Imaginaire subversif. Op. cit., p. 33.
3 См.: Baczco Bronislaw. Op. cit., p. 404.
63

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Пылкой устремленностью к будущему
Аинса Ф. Реконструкция утопии политологии 3 будущее
История утопии самым тесным образом связана с историей американской реальности