<<<     ΛΛΛ     >>>   

С другой стороны , диалогические отношения возможны и между языковыми стилями , социальными диалектами и т . п ., если только они воспринимаются как некие смысловые позиции , как своего рода языковые мировоззрения , то есть уже не при лингвистическом их рассмотрении .

Наконец , диалогические отношения возможны и к своему собственному высказыванию в целом , к отдельным его частям и к отдельному слову в нем , если мы как - то отделяем себя от них , говорим с внутренней оговоркой , занимаем дистанцию по отношению к ним , как бы ограничиваем или раздваиваем свое авторство .

В заключение напомним , что при широком рассмотрении диалогических отношений они возможны и между другими осмысленными явлениями , если только эти явления выражены в каком - нибудь знаковом материале . Например , диалогические отношения возможны между образами других искусств . Но эти отношения выходят за пределы металингвистики .

Главным предметом нашего рассмотрения , можно сказать , главным героем его будет двуголосое слово , неизбежно рождающееся в условиях диалогического общения , то есть в условиях подлинной жизни слова . Лингвистика этого двуголосого слова не знает . Но именно оно , как нам кажется , должно стать одним из главных объектов изучения металингвистики .

На этом мы кончаем наши предварительные методологические замечания . То , что мы имеем в виду , станет ясным из наших дальнейших конкретных анализов .

Существует группа художественно - речевых явлений , которая уже давно привлекает к себе внимание и литературоведов и лингвистов . По своей природе явления эти выходят за пределы лингвистики , то есть являются металингвистическими . Эти явления – стилизация , пародия , сказ и диалог ( композиционно выраженный , распадающийся на реплики ).

Всем этим явлениям , несмотря на существенные различия между ними , присуща одна общая черта : слово здесь имеет двоякое направление – и на предмет речи как обычное слово и на другое слово , на чужую речь . Если мы не знаем о существовании этого второго контекста чужой речи и начнем воспринимать стилизацию или пародию так , как воспринимается обычная – направленная только на свой предмет – речь , то мы не поймем этих явлений по существу : стилизация будет воспринята нами как стиль , пародия – просто как плохое произведение .

Менее очевидна эта двоякая направленность слова в сказе и в диалоге ( в пределах одной реплики ). Сказ действительно может иметь иногда лишь одно направление – предметное . Также и реплика диалога может стремиться к прямой и непосредственной предметной значимости . Но в большинстве случаев и сказ и реплика ориентированы на чужую речь : сказ – стилизуя ее , реплика – учитывая ее , отвечая ей , предвосхищая ее .

Указанные явления имеют глубокое принципиальное значение . Они требуют совершенно нового подхода к речи , не укладывающегося в пределы обычного стилистического и лингвистического рассмотрения . Ведь обычный подход берет слово в пределах одного монологического контекста . Причем слово определяется в отношении к своему предмету ( например , учение о тропах ) или в отношении к другим словам того же контекста , той же речи ( стилистика в узком смысле ). Лексикология знает , правда , несколько иное отношение к слову . Лексический оттенок слова , например архаизм или провинциализм , указывает на какой - то другой контекст , в котором нормально функционирует данное слово ( древняя письменность , провинциальная речь ), но этот другой контекст – языковой , а не речевой ( в точном смысле ), это не чужое высказывание , а безличный и не организованный в конкретное высказывание материал языка . Если же лексический оттенок хотя бы до некоторой степени индивидуализирован , то есть указывает на какое - нибудь определенное чужое высказывание , из которого данное слово заимствуется или в духе которого оно строится , то перед нами уже или стилизация , или пародия , или аналогичное явление . Таким образом , и лексикология , в сущности , остается в пределах одного монологического контекста и знает лишь прямую непосредственную направленность слова на предмет без учета чужого слова , второго контекста .

Самый факт наличности двояко направленных слов , включающих в себя как необходимый момент отношение к чужому высказыванию , ставит нас перед необходимостью дать полную , исчерпывающую классификацию слов с точки зрения этого нового принципа , не учтенного ни стилистикой , ни лексикологией , ни семантикой . Можно без труда убедиться , что , кроме предметно направленных слов и слов , направленных на чужое слово , имеется и еще один тип . Но и двояко направленные слова ( учитывающие чужое слово ), включая такие разнородные явления , как стилизация , пародия , диалог , нуждаются в дифференциации . Необходимо указать их существенные разновидности ( с точки зрения того же принципа ). Далее неизбежно возникает вопрос о возможности и о способах сочетания слов , принадлежащих к различным типам , в пределах одного контекста . На этой почве возникают новые стилистические проблемы , стилистикой до сих пор почти не учтенные . Для понимания же стиля прозаической речи как раз эти проблемы имеют первостепенное значение [114] .

Рядом с прямым и непосредственным предметно направленным словом – называющим , сообщающим , выражающим , изображающим , – рассчитанным на непосредственное же предметное понимание ( первый тип слова ), мы наблюдаем еще изображенное или объектное слово ( второй тип ). Наиболее типичный и распространенный вид изображенного , объектного слова – прямая речь героев . Она имеет непосредственное предметное значение , однако не лежит в одной плоскости с авторской речью , а как бы в некотором перспективном удалении от нее . Она не только понимается с точки зрения своего предмета , но сама является предметом направленности как характерное , типичное , колоритное слово .

Там , где есть в авторском контексте прямая речь , допустим , одного героя , перед нами в пределах одного контекста два речевых центра и два речевых единства : единство авторского высказывания и единство высказывания героя . Но второе единство не самостоятельно , подчинено первому и включено в него как один из его моментов . Стилистическая обработка того и другого высказывания различна . Слово героя обрабатывается именно как чужое слово , как слово лица , характерологически или типически определенного , то есть обрабатывается как объект авторской интенции , а вовсе не с точки зрения своей собственной предметной направленности . Слово автора , напротив , обрабатывается стилистически в направлении своего прямого предметного значения . Оно должно быть адекватно своему предмету ( познавательному , поэтическому или иному ). Оно должно быть выразительным , сильным , значительным , изящным и т . п . с точки зрения своего прямого предметного задания – нечто обозначить , выразить , сообщить , изобразить . И стилистическая обработка его установлена на чисто предметное понимание . Если же авторское слово обрабатывается так , чтобы ощущалась его характерность или типичность для определенного лица , для определенного социального положения , для определенной художественной манеры , то перед нами уже стилизация : или обычная литературная стилизация , или стилизованный сказ . Об этом , уже третьем типе мы будем говорить позже .

Прямое предметно направленное слово знает только себя и свой предмет , которому оно стремится быть максимально адекватным . Если оно при этом кому - нибудь подражает , у кого - нибудь учится , то это совершенно не меняет дела : это те леса , которые в архитектурное целое не входят , хотя и необходимы и рассчитываются строителем . Момент подражания чужому слову и наличность всяческих влияний чужих слов , отчетливо ясные для историка литературы и для всякого компетентного читателя , в задание самого слова не входят . Если же они входят , то есть если в самом слове содержится нарочитое указание на чужое слово , то перед нами опять слово третьего типа , а не первого .

Стилистическая обработка объектного слова , то есть слова героя , подчиняется как высшей и последней инстанции стилистическим заданиям авторского контекста , объектным моментом которого оно является . Отсюда возникает ряд стилистических проблем , связанных с введением и органическим включением прямой речи героя в авторский контекст . Последняя смысловая инстанция , а следовательно , и последняя стилистическая инстанция даны в прямой авторской речи .

Последняя смысловая инстанция , требующая чисто предметного понимания , есть , конечно , во всяком литературном произведении , но она не всегда представлена прямым авторским словом . Это последнее может вовсе отсутствовать , композиционно замещаясь словом рассказчика , а в драме не имея никакого композиционного эквивалента . В этих случаях весь словесный материал произведения относится ко второму или к третьему типу слов . Драма почти всегда строится из изображенных объектных слов . В пушкинских же « Повестях Белкина », например , рассказ ( слова Белкина ) построен из слов третьего типа ; слова героев относятся , конечно , ко второму типу . Отсутствие прямого предметно направленного слова – явление обычное . Последняя смысловая инстанция – замысел автора – осуществлена не в его прямом слове , а с помощью чужих слов , определенным образом созданных и размещенных как чужие .

Степень объектности изображенного слова героя может быть различной . Достаточно сравнить , например , слова князя Андрея у Толстого со словами гоголевских героев , например Акакия Акакиевича . По мере усиления непосредственной предметной интенциональности слов героя и соответственного понижения их объектности взаимоотношение между авторской речью и речью героя начинает приближаться к взаимоотношению между двумя репликами диалога . Перспективное отношение между ними ослабевает , и они могут оказаться в одной плоскости . Правда , это дано лишь как тенденция , как стремление к пределу , который не достигается .

В научной статье , где приводятся чужие высказывания по данному вопросу различных авторов , одни – для опровержения , другие , наоборот , – для подтверждения и дополнения , перед нами случай диалогического взаимоотношения между непосредственно значимыми словами в пределах одного контекста . Отношения согласия – несогласия , утверждения – дополнения , вопроса – ответа и т . п . – чисто диалогические отношения , притом , конечно , не между словами , предложениями или иными элементами одного высказывания , а между целыми высказываниями . В драматическом диалоге или в драматизованном диалоге , введенном в авторский контекст , эти отношения связывают изображенные объектные высказывания и потому сами объектны . Это не столкновение двух последних смысловых инстанций , а объектное ( сюжетное ) столкновение двух изображенных позиций , всецело подчиненное высшей , последней инстанции автора . Монологический контекст при этом не размыкается и не ослабляется .

Ослабление или разрушение монологического контекста происходит лишь тогда , когда сходятся два равно и прямо направленных на предмет высказывания . Два равно и прямо направленных на предмет слова в пределах одного контекста не могут оказаться рядом , не скрестившись диалогически , все равно , будут ли они друг друга подтверждать , или взаимно дополнять , или , наоборот , друг другу противоречить , или находиться в каких - либо иных диалогических отношениях ( например , в отношении вопроса и ответа ). Два равновесомых слова на одну и ту же тему , если они только сошлись , неизбежно должны взаимоориентироваться . Два воплощенных смысла не могут лежать рядом друг с другом , как две вещи , – они должны внутренне соприкоснуться , то есть вступить в смысловую связь .

Непосредственное прямое полнозначное слово направлено на свой предмет и является последней смысловой инстанцией в пределах данного контекста . Объектное слово также направлено только на предмет , но в то же время оно и само является предметом чужой авторской направленности . Но эта чужая направленность не проникает внутрь объектного слова , она берет его как целое и , не меняя его смысла и тона , подчиняет своим заданиям . Она не слагает в него другого предметного смысла . Слово , ставшее объектом , само как бы не знает об этом , подобно человеку , который делает свое дело и не знает , что на него смотрят ; объектное слово звучит так , как если бы оно было прямым одноголосым словом . И в словах первого и в словах второго типа действительно по одному голосу . Это одноголосые слова .

Но автор может использовать чужое слово для своих целей и тем путем , что он вкладывает новую смысловую направленность в слово , уже имеющее свою собственную направленность и сохраняющее ее . При этом такое слово , по заданию , должно ощущаться как чужое . В одном слове оказываются две смысловые направленности , два голоса . Таково пародийное слово , такова стилизация , таков стилизованный сказ . Здесь мы переходим к характеристике третьего типа слов .

Стилизация предполагает стиль , то есть предполагает , что та совокупность стилистических приемов , которую она воспроизводит , имела когда - то прямую и непосредственную осмысленность , выражала последнюю смысловую инстанцию . Только слово первого типа может быть объектом стилизации . Чужой предметный замысел ( художественно - предметный ) стилизация заставляет служить своим целям , то есть своим новым замыслам . Стилизатор пользуется чужим словом как чужим и этим бросает легкую объектную тень на это слово . Правда , слово не становится объектом . Ведь стилизатору важна совокупность приемов чужой речи именно как выражение особой точки зрения . Он работает чужой точкой зрения . Поэтому некоторая объектная тень падает именно на самую точку зрения , вследствие чего она становится условной . Объектная речь героя никогда не бывает условной . Герой всегда говорит всерьез . Авторское отношение не проникает внутрь его речи , автор смотрит на нее извне .

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Это внутренне диалогизованное изложение все время перебивается вопросами
Этическая незавершенность человека до его смерти
Рожденного от идеи человека из подполья
Разобраться в мире значило для него помыслить все его содержания как одновременные
Войдя в роман