<<<     ΛΛΛ     >>>   

Мы здесь неизбежно логизируем и несколько искажаем карнавальную амбивалентность , говоря , что в смерти « провидится » рождение : ведь мы этим все же разрываем смерть и рождение и несколько отдаляем их друг от друга . В живых же карнавальных образах сама смерть беременна и рожает , а рожающее материнское лоно оказывается могилой . Именно такие образы порождает творческий амбивалентный карнавальный смех , в котором нераздельно слиты осмеяние и ликование , хвала и брань .

Когда образы карнавала и карнавальный смех транспонируются в литературу , они в большей или меньшей степени преобразуются в соответствии со специфическими художественно - литературными заданиями . Но при любой степени и при любом характере преобразования амбивалентность и смех остаются в карнавализованном образе . Однако смех при определенных условиях и в определенных жанрах может редуцироваться . Он продолжает определять структуру образа , но сам приглушается до минимума : мы как бы видим след смеха в структуре изображенной действительности , но самого смеха не слышим . Так , в « сократических диалогах » Платона ( первого периода ) смех редуцирован ( хотя и не вполне ), но он остается в структуре образа главного героя ( Сократа ), в методах ведения диалога , но главное – в самой подлинной ( а не риторической ) диалогичности , погружающей мысль в веселую относительность становящегося бытия и не дающей ей застыть в абстрактно - догматическом ( монологическом ) окостенении . Но там и сям в диалогах раннего периода смех выходит из структуры образа и , так сказать , прорывается в громкий регистр . В диалогах позднего периода смех редуцируется до минимума .

В литературе эпохи Возрождения смех в общем не редуцируется , но некоторые градации его « громкости » и здесь , конечно , есть . У Рабле , например , он звучит по - площадному громко . У Сервантеса уже нет площадного звучания , причем в первой книге « Дон - Кихота » смех еще достаточно громок , а во второй значительно ( по сравнению с первой ) редуцируется . Это редуцирование связано и с некоторыми изменениями в структуре образа главного героя и в сюжете .

В карнавализованной литературе XVIII и XIX веков смех , как правило , значительно приглушается – до иронии , юмора и других форм редуцированного смеха .

Вернемся к редуцированному смеху у Достоевского . В первых двух произведениях второго периода , как мы сказали , смех еще явственно слышится , причем в нем сохраняются , конечно , и элементы карнавальной амбивалентности [106] . Но в последующих больших романах Достоевского смех редуцируется почти до минимума ( особенно в « Преступлении и наказании »). Но след художественно - организующей и освещающей мир работы амбивалентного смеха , впитанного Достоевским вместе с жанровой традицией карнавализации , мы находим во всех его романах . Мы находим этот след и в структуре образов , и во многих сюжетных положениях , и в некоторых особенностях словесного стиля . Но самое главное , можно сказать , решающее свое выражение редуцированный смех получает в последней авторской позиции : она – эта позиция – исключает всякую одностороннюю , догматическую серьезность , не дает абсолютизироваться ни одной точке зрения , ни одному полюсу жизни и мысли . Вся односторонняя серьезность ( и жизни и мысли ) и весь односторонний пафос отдаются героям , но автор , сталкивая их всех в « большом диалоге » романа , оставляет этот диалог открытым , не ставит завершающей точки .

Следует отметить , что карнавальное мироощущение тоже не знает точки , враждебно всякому окончательному концу : всякий конец здесь только новое начало , карнавальные образы снова и снова возрождаются .

Некоторые исследователи ( Вяч . Иванов , В . Комарович ) применяют к произведениям Достоевского античный ( аристотелевский ) термин « катарсис » ( очищение ). Если понимать этот термин в очень широком смысле , то с этим можно согласиться ( без катарсиса в широком смысле вообще нет искусства ). Но трагический катарсис ( в аристотелевском смысле ) к Достоевскому неприменим . Тот катарсис , который завершает романы Достоевского , можно было бы – конечно , не адекватно и несколько рационалистично – выразить так : ничего окончательного в мире еще не произошло , последнее слово мира и о мире еще не сказано , мир открыт и свободен , еще все впереди и всегда будет впереди .

Но ведь таков и очищающий смысл амбивалентного смеха .

Пожалуй , нелишним будет еще раз подчеркнуть , что мы говорим здесь о Достоевском - художнике . Достоевский - публицист вовсе не был чужд ни ограниченной и односторонней серьезности , ни догматизму , ни даже эсхатологизму . Но эти идеи публициста , войдя в роман , становятся здесь только одним из воплощенных голосов незавершенного и открытого диалога .

В романах Достоевского все устремлено к несказанному еще и не предрешенному « новому слову », все напряженно ждет этого слова , и автор не загромождает ему путей своей односторонней и однозначной серьезностью .

Редуцированный смех в карнавализованной литературе вовсе не исключает возможности мрачного колорита внутри произведения . Поэтому и мрачный колорит произведений Достоевского не должен нас смущать : ведь это не последнее их слово .

Иногда в романах Достоевского редуцированный смех выступает наружу , особенно там , где вводится рассказчик или хроникер , рассказ которых почти всегда строится в пародийно - иронических амбивалентных тонах ( например , амбивалентное прославление Степана Трофимовича в « Бесах », очень близкое по тону к прославлению Москалевой в « Дядюшкином сне »). Выступает этот смех и в тех открытых или полускрытых пародиях , которые рассеяны по всем романам Достоевского [107] .

Остановимся на некоторых других особенностях карнавализации в романах Достоевского .

Карнавализация – это не внешняя и неподвижная схема , которая накладывается на готовое содержание , а необычайно гибкая форма художественного видения , своего рода эвристический принцип , позволяющий открывать новое и до сих пор невиданное . Релятивизуя все внешне устойчивое , сложившееся и готовое , карнавализация с ее пафосом смен и обновления позволила Достоевскому проникнуть в глубинные пласты человека и человеческих отношений . Она оказалась удивительно продуктивной для художественного постижения развивающихся капиталистических отношений , когда прежние формы жизни , моральные устои и верования превращались в « гнилые веревки » и обнажалась скрытая до этого амбивалентная и незавершимая природа человека и человеческой мысли . Не только люди и их поступки , но и идеи вырвались из своих замкнутых иерархических гнезд и стали сталкиваться в фамильярном контакте « абсолютного » ( то есть ничем не ограниченного ) диалога . Капитализм , как некогда « сводник » Сократ на афинской базарной площади , сводит людей и идеи . Во всех романах Достоевского , начиная с « Преступления и наказания », совершается последовательная карнавализация диалога .

В « Преступлении и наказании » мы находим и другие проявления карнавализации . Все в этом романе – и судьбы людей , и их переживания и идеи – придвинуто к своим границам , все как бы готово перейти в свою противоположность ( но , конечно , не в абстрактно - диалектическом смысле ), все доведено до крайности , до своего предела . В романе нет ничего , что могло бы стабилизироваться , оправданно успокоиться в себе , войти в обычное течение биографического времени и развиваться в нем ( на возможность такого развития для Разумихина и Дуни Достоевский только указывает в конце романа , но , конечно , не показывает его : такая жизнь лежит вне его художественного мира ). Все требует смены и перерождения . Все показано в моменте незавершенного перехода .

Характерно , что и самое место действия романа – Петербург ( его роль в романе огромна ) – на границе бытия и небытия , реальности и фантасмагории , которая вот - вот рассеется , как туман , и сгинет . И Петербург как бы лишен внутренних оснований для оправданной стабилизации , и он – на пороге [108] .

Источниками карнавализации для « Преступления и наказания » служат уже не произведения Гоголя . Мы чувствуем здесь отчасти бальзаковский тип карнавализации , отчасти и элементы авантюрно - социального романа ( Сулье и Сю ). Но , пожалуй , самым существенным и глубоким источником карнавализации для этого романа была « Пиковая дама » Пушкина .

Мы остановимся на анализе только одного , небольшого эпизода романа , который позволит нам раскрыть некоторые важные особенности карнавализации у Достоевского и одновременно пояснить наше утверждение о влиянии Пушкина .

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Конструируется его изображение
Непривлекательный я человек
Ее постановка в целом диалога совершенно аналогичны разобранным нами явлениям в записках из подполья