<<<     ΛΛΛ     >>>   

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Рикер П. Метафорический процесс как познание, воображение и ощущение // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. С.416.
2. Маккормак Э. Когнитивная теория метафоры // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. С.376-377.
3. Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. М., 1988. С.291-292.

Л.Б. Бойко

К ВОПРОСУ ОБ ОТРАЖЕНИИ КАРТИНЫ МИРА В ПЕРЕВОДЕ

Многовековой опыт перевода как гуманитарной практики в области взаимодействия культур получает перспективу нового осмысления в свете современного учения о языковой картине мира.
Положительное решение проблемы переводимости имело в своей основе предпосылку о том, что различные языки отражают в первую очередь тот опыт человечества, ту часть человеческого бытия, которая является общей для всех homo sapiens. В языковой картине мира каждого народа отображена значительно большая доля общего, чем уникального для каждой культуры, опыта. Общая картина мира служит посредником и основой как при взаимопонимании индивидов, так и целых культур [1]. Именно общая часть картин мира делает возможным существование системы стабильных (постоянных и вариативных) языковых соответствий.
Для переводчика объективная языковая картина мира условно подразделяется на две неравных части: большую, находящую адекватные соответствия в языке перевода (ПЯ), и меньшую, не имеющую таких соответствий в силу отсутствия и, следовательно, неотраженности в ПЯ определенной части культуры чужого языкового коллектива. Эта последняя, хоть и меньшая доля языковой системы, доставляет переводчику больше всего хлопот, предоставляя одновременно широчайшую творческую свободу и налагая огромную ответственность за вынужденное участие в заполнении лакун в картине мира ПЯ.
На практике переводчик имеет дело с текстом - "фрагментом картины мира, проинтерпретированным субъектом"[1, с.240]. Если рассматривать процесс порождения и декодирования текста в категориях объективности - субъективности, то уже на этапе создания текст - в нашем случае художественный - фиксирует индивидуальную, а значит, в значительной мере субъективную картину мира автора. Несомненно, однако, что соотношение объективного и субъективного в процессе коммуникации неизбежно склоняется в пользу объективного - в противном случае коммуниканты лишились бы основы для взаимопонимания. И все же это соотношение бывает особенно подвижным в случае восприятия художественного текста.
Прагматическая сущность любого коммуникативного акта состоит в попытке воздействовать на систему ценностей адресата. "Текст способен изменить модель мира в сознании получателя... Коммуникация - это вторжение в систему сознания реципиента, построение в его когнитивной системе определенной модели мира, не обязательно совпадающей с моделью мира говорящего и с онтологически существующей картиной мира" [3, с.105]. Таким образом, фрагмент индивидуальной картины мира одного субъекта (адресанта) не может не получать своеобразного преломления в сознании адресата, с поправкой на собственное миропонимание реципиента. Наглядной иллюстрацией отражения индивидуальной картины мира в творчестве могут послужить многочисленные варианты воплощения одной и той же идеи в различных семиотических системах (живопись, ваяние, кино и т.д.); в разных жанрах внутри одной семиотической системы; наконец, индивидуальные интерпретации в пределах одного жанра.
В условиях межъязыковой коммуникации между автором и читателем - адресантом и адресатом - стоит личность переводчика "медиума", в силу объективных и субъективных факторов неизбежно передающего информацию с искажениями. Помимо ожидаемых сложностей с системными несоответствиями и окказиональных проблем речевой природы на процесс творческой перекодировки чужого текста накладываются личностные, социальные и другие факторы, отраженные в миропонимании переводчика - что, собственно, и делает этот процесс творческим: "...понимание текста, относящегося к другой культуре, и автора с другим мировоззрением неизбежно связаны с утратой части информации и с привнесением новой информации и новой оценки, зависящей от эстетических, этических, идеологических установок интерпретатора" [4, с.9]. Влияние личности переводчика и стереотипов, в которых он живет, на результат его труда породило новое направление исследований в рамках переводоведения - имагологию [5].
Трудно переоценить роль и степень ответственности переводчика в процессе переадресации текста реципиенту, не владеющему языком оригинала. До какой же степени волен переводчик-толкователь вторгаться в картину мира, созданную автором исходного текста? А.Карельский, например, совершенно справедливо поднимает вопрос переводческой этики, утверждая, что "заповедью переводческого труда должно быть сознательное ограничение своей творческой индивидуальности в пользу переводимого автора" [2, с.240]. И все же вмешательство как в семантическую, так и в прагматическую субструктуры текста происходит. Действительно ли оно неизбежно? Чем мотивировано? Как сказывается на восприятии новой, переводной картины мира?
Попытаться заглянуть в суть этой проблемы позволяет контрастивное исследование перевода и оригинала художественного произведения. Наиболее наглядно и убедительно выглядят примеры несовпадения отдельных фрагментов при сопоставлении картины мира оригинала с картинами мира переводов, выполненных различными авторами, либо с разными версиями, представленными одним переводчиком. Этот последний вариант привлекателен для исследователя повышенной степенью надежности исходного материала: критический пересмотр собственного труда не может иметь иной цели, чем устранить недостатки предыдущего варианта и убедиться в правильности видения остальной картины мира оригинала. В нашем случае расчет на объективность выводов основан еще и на том, что контрастивному анализу были подвергнуты две версии перевода новеллы Д.Голсуорси "Цвет яблони", выполненные в разные годы таким признанным мастером перевода, как Р.Райт-Ковалева. Рамки статьи позволяют остановиться лишь на немногих из интересующих нас фрагментов, поэтому, оставив без внимания внесенные во второй вариант поправки, сосредоточимся только на отдельных не подвергшихся изменениям моментах, которые, очевидно, должны свидетельствовать об убежденности переводчика в их уместности в данном контексте.
Одной из отличительных черт советской переводческой школы является непременное введение пояснительных элементов при переводе библейских, мифологических аллюзий, иноязычных включений. Приемы добавления и экспликации широко применяются в мировой переводческой практике по известным переводоведению причинам лингвистического и экстралингвистического характера. Особая их распространенность на вышеуказанные области знания в переводах советских изданий объясняется, на наш взгляд, весьма утилитарной причиной: установкой на доступность литературы самому широкому кругу читателей. В зарубежных изданиях серьезной литературы упоминания античной классики, Библии и т.д. не комментируются, так как у читателя соответствующего уровня образования предполагается наличие необходимого тезауруса. В результате известных идеологических бурь и потрясений, которые претерпели советское образование и культура, даже относительно образованный читатель оказался, к сожалению, не подготовленным к самостоятельному восприятию информации, обогащенной сложными импликациями тезаурусного свойства.
Следование принципам советской переводческой школы и осознание широты (т.е. узости) кругозора потенциального массового читателя неизбежно отразилось и на характере добавлений, привнесенных в перевод Р.Райт. Так, переводчик берет на себя роль не столько толкователя, сколько наставника, когда как в эпиграфе, так и в корпусе текста ПЯ указывает источники цитирования, отсутствующие в оригинале. Отчасти просветительскую функцию выполняет и привнесенная в текст перевода характеристика мести богини любви Киприды:

"He had soon finished reading of
the Cyprian and her revenge,..."

"Он прочел о Киприде и
злой ее мести..."

Катафорическое введение негативной семы в отсутствие тезаурусного базиса подготавливает дистантную актуализацию аллюзии читателем переводного текста. Таким образом переводчик восстанавливает недостающий в ассоциативной картине мира читателя компонент.
В следующем примере добавление имеет другую природу - социально-культурного плана:

"He was seeking a branch of his London bank, and having found one, found also the first obstacle to his mood. Did he know anyone in Torquay? No."

"... Его спросили, знает ли он кого-нибудь в Торки, кто мог бы удостоверить его личность. Он никого не знал."

В силу обстоятельств социально-исторического характера современный русский читатель (был) не знаком с практикой работы с клиентами в западных банках. Квант, представленный в тексте ОЯ двумя репликами диалога несобственно-прямой речи, не имеет шанса реализовать свой пресуппозиционный потенциал в тексте ПЯ иначе, как посредством экспликации. Доступными средствами переводчик "подтягивает" картину мира потенциального реципиента к той, на которую ориентировался автор.
Примеры добавлений различной природы в тексте исследуемого перевода исчисляются десятками. Очевидно, что целью переводчика является обеспечение понимания сообщения путем максимального сближения картин мира ОЯ и ПЯ. Отчего же тогда при сравнении текста оригинала и двух версий перевода мы наблюдаем такое явление совершенно парадоксального свойства, как сохранение в последнем варианте ПЯ явных семантических несоответствий? Они обнаруживаются в переводе названий растений. Некоторые варианты очевидно ошибочны, как, например, передача сочетания "the golden furze" как "золотой боярышник". Лексема "furze" имеет в русском языке однозначное соответствие "дрок" - растение семейства бобовых, с желтыми или беловатыми цветами, что и объясняет описание куста в тексте ОЯ с помощью эпитета "golden". Боярышник же никогда не цветет желтыми цветами.
Другую ошибку переводчика обнаруживает ситуативный контекст. Действие в новелле происходит ранней весной, в апреле, когда только распускаются первые листочки и начинают цвести сады. Первыми появляются цветы на косточковых плодовых деревьях, к которым и относится "blackthorn" - "дикая слива, терн". В завязке описывается могила, на которую кто-то бросил "a blackthorn spray". Исходя из словарной дефиниции слова "spray" - a number of flowers or leaves on one stem or branch, - можно сделать вывод, что описывается цветущая ветка дикой сливы, в переводе же находим "ветку шиповника".
Не раз и не два в тексте ПЯ происходят подмены названий растений. Так, многократно упоминающаяся в оригинале лексема "thorn', обозначающая видовое понятие "колючий кустарник", как и составные с этим корнем слова достаточно произвольно конкретизируются в переводе как "терновник", "боярышник", "шиповник"; как "терновник" неожиданно переводится и "furze". "Milkwort" переводится и как "ленок", и как "истод".
Наивно было бы искать причины неточностей в несовершенстве словарей или невнимании переводчика к деталям, тем более, что у нас есть все основания полагать, что оставшиеся неизменными во второй версии варианты были выбраны переводчиком со всей ответственностью. Интерес представляет сопоставление двух вышеизложенных видов вмешательства: с одной стороны, переводчик активно вторгается в ткань повествования, чтобы "залатать" информационные пробелы, тем самым сохранить семантическую субструктуру текста и не допустить искажений в картине мира оригинала, с другой стороны, переводчик сам вносит эти искажения в отнюдь не безвыходных с точки зрения перевода случаях. Особо подчеркнем необязательный характер внесенных в текст изменений.
Ключом к разрешению этого противоречия может стать предположение об относительной релевантности информативных деталей для отражения той картины мира, которая представлена в оригинале художественного произведения. Так, среди вышеописанных можно выделить элементы семантической субструктуры тезаурусного свойства, многие из которых обладают импликационным потенциалом. Недостаточное внимание к таким семантическим компонентам может привести к разрушению не только семантической, но и прагматической субструктуры текста, в построении которой эти элементы принимают участие. В свою очередь, это приведет к неэффективной реализации когнитивной программы, заложенной в исходном сообщении. Таким образом, дополнения, внесенные переводчиком, если не обязательны, то желательны для достижения адекватности восприятия.
Удельный вес упомянутых выше семантических компонентов, представленных ботанической лексикой, оказывается весьма несущественным, в первую очередь для реализации прагматической функции сообщения. Роль отдельных элементов, не несущих конкретной импликационной нагрузки, подавляется общей функциональной значимостью описания красоты и поэтичности весенней природы, которая выступает лейтмотивом зарождающегося чувства и в данном случае является прагматически релевантным фактором в структуре текста. Осознание переводчиком приоритетной роли прагматики в содержании текста-воздействия (термин М.Чаковской) позволяет модифицировать элементы семантической субструктуры в соответствии со сложившейся слегка искаженной когнитивной программой.
Мы затронули лишь малую часть проблемы отражения картины мира в переводе, пытаясь обнаружить те факторы и мотивы, которые детерминируют стратегию переводчика при невынужденном вторжении в текст. Напрашивающийся вывод о том, что текст перевода может не пострадать от подобного вмешательства носит предварительный характер и требует дальнейшей проверки.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Серебренников Б.А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. Л.: Наука, 1988.
2. Карельский А. Творческая индивидуальность переводчика и его "стилистический слух" // Иностр. лит., 1994. № 6.
3. Тураева З.Я. Лингвистика текста и категория модальности // Вопросы языкознания. 1994. № 3.
4. Арнольд И.В. Объективность, субъективность и предвзятость в интерпретации художественного текста // Проблемы лингвистического анализа текста. Шадринск, 1993.
5. Soenen J. Imagology and Translation // Linguistica Antverpiensia XXVI, 1992.
6. Galsworsy J. The Apple Tree. - English Short Stories of the 20 Century. М: Радуга, 1988.
7. Голсуорси  Д. Цвет яблони. М.: Худ. лит., 1958.

8. Голсуорси  Д. Собр.  соч.: В16 т. М.: Худ. лит., 1962.

С.И. Болдырева

КОГИТОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА
(на материале анализа двух переводов романа М. Булгакова
"Мастер и Маргарита")

Лингвистические дисциплины, объектом которых является текст, прошли за последние пять десятилетий длинный путь от размежевания до интеграции. Cовременная лингвистика текста - это комплексная интердисциплинарная наука, в центре которой находятся проблемы изучения языковой личности и морфологии словесного искусства. В своей статье "Лингвистика текста и категория модальности" З.Я. Тураева выделяет восемь магистральных линий исследования, находящихся на стыке различных наук, объединенных принципом антропоцентричности [1]. Это и психология творчества и восприятия, и культурология, социолингвистика, прагматика, исследование языка как системы, воплощающей культуру народа.
Художественный текст представляет собой субъективный образ объективного мира и как таковой является индивидуальной опосредованной картиной мира, выраженной языковыми средствами. Художественный текст - артифакт, носитель как фактических знаний о мире, так и контрфактических картин мира. Подход к тексту с позиций когитологии, т. е. с позиций структуры знаний, носителем которой является текст, расширяет рамки исследования, позволяя рассматривать текст не только как отражение языковой личности писателя, но и как срез "духовного этимона" - истории, культуры нации. Это, в свою очередь, близко к герменевтическому подходу, когда смысл текста раскрывается в универсуме духовной культуры [2]. Филологическая герменевтика рассматривает текст как слепок мира, в тесной связи с субъектом, как единство субъективного и объективного бытия. Художественный текст, накладываясь на личностный тезаурус читателя в процессе декодирования, взаимодействует с его когнитивной системой, в результате чего происходит своеобразная "трансформация онтологий мира" [1, c.109]. При этом особое значение приобретают социальный и историко-культурный контексты восприятия и лингвистические средства создания таких контекстов. На первый план при таком подходе выходят проблемы соотношения структуры языковой личности автора и ее социального воздействия на реципиента и совпадение картины мира автора и читателя.
Эти проблемы всегда интересовали исследователей. Традиционно в качестве объекта выступал исходный текст, оригинал. В данной статье предпринимается попытка рассмотреть трансформации проявления языковой личности художника и созданной им субъективной картины объективного мира при переводе на другой язык.
Объектом исследования послужил "закатный роман" М. Булгакова "Мастер и Маргарита", над которым автор работал более 12 лет. В настоящее время известно более восьми редакций романа, каждая из которых, по существу, представляет собой частично измененную картину мира. Данный роман - сложное философско-лирическое произведение, поэма в прозе о любви и нравственном долге, произведение, в котором царит "счастливая свобода творческой фантазии и одновременно строгость композиционного архитектурного замысла"[3]. В то же время этот "роман о дьяволе" является блестящим примером гротескно-фантастического обнажения пороков человеческой природы и социального устройства общества на заре социализма.
Общеизвестно,что истинный талант всегда неповторим и как бы ни был хорош перевод, потери всегда неизбежны. Интересным в этой связи представляется замечание Р. Гари, который писал на французском и сам переводил некоторые свои произведения на английский язык, и наоборот. "Переводческий труд - сущая мука. Я написал "Леди Л" за полтора месяца, а пять лет спустя работал над французским вариантом девять месяцев"[4, c.227]. Подобные же трудности испытывал В. Набоков при переводе на русский язык с английского романа "Лолита". А. Пушкин считал перевод "самым трудным родом литературы"[5]. Частично это объясняется тем, что каждый язык представляет собой своеобразную систему, элементы которой находятся в отношениях, специфичных только для этой системы. Поэтому внутрилингвистические значения, присущие единицам ИЯ, обычно исчезают и заменяются внутрилингвистическими значениями, свойственными единицам ПЯ. Особая сложность возникает при переводе прагматических значений. Сами понятия, предметы, ситуации для носителей различных языков могут быть соотносимыми, однако отношения к ним могут быть различными. Потеря или искажение прагматических значений ведут к коституативным сдвигам, но наряду с этим, происходят индивидуальные сдвиги, которые в системе составляют поэтику переводчика. В результате конфронтации индивидуальной поэтики оригинала и поэтики переводчика происходит искажение картины мира оригинала. Проблемы переводимости, адекватности и эквивалентности перевода являются ключевыми в теории и практике перевода. Согласно определению А.Д. Швейцера динамическая эквивалентность предполагает, что содержание исходного сообщения передается таким образом, что реакция иноязычного получателя во всех существенных чертах соответствует реакции получателя сообщения на исходном языке [6]. Но, как справедливо считает В.Н. Комиссаров, эквивалентность содержания двух текстов еще не означает их адекватности [7]. Наиболее уязвимыми при переводе являются историко- и социокультурные компоненты значения слов, то, что и составляет дух нации, дух эпохи.
Рассмотрим на примере двух переводов романа "Мастер и Маргарита", сделанных М. Гинзбург и М. Гленни, как прагматическая адаптация сказывается на уровне передачи картины мира [10;11].  Важнейшую роль в создании сатирического и комического эффекта в романе играют антропонимические средства. Одновременно с этой ведущей функцией имена собственные (ИС) выполняют характеристическую функцию и создают неповторимый национальный и социальный контекст. Большинство ИС в романе являются говорящими именами, предикативными по своей сути, именами с прозрачной семантикой. К таким ИС можно отнести, например: Лиходеев, Богохульский, Босой, Бездомный, Семейкина, Загривов, Пролежнев, Варенуха, Куролесов, Канавкин, Бескудников, Двубратский, Полмесяц, Соков (буфетчик) и другие. Оба переводчика передают все ИС методом транслитерации, за исключением единственной попытки М. Гинзбург сохранить семантическую наполненность фамилии (псевдонима) одного из центральных действующих лиц малообразованного поэта Понырева - Бездомный (Homeless). Преобладающая пейоративность ИС полностью утрачивается, происходит нейтрализация оценочных сем, персонажи в переводах становятся безликими. Но наибольший ущерб наносится оригиналу на уровне передачи атмосферы мещанского быта, духовной убогости окололитературной и околотеатральной среды времен нэпа, где царит взяточничество, угодничество, где истинному таланту нет другого места, как в сумасшедшем доме. В обоих переводах ИС выполняют только назывную функцию. Представляется, что частичная компенсация могла быть достигнута путем перевода исходных значений, лежащих в основе ИС прилагательных или имен существительных и их дальнейшей трансформации в ИС (по аналогии Набатов - alarm - Alarmov) [8].
Обратимся к именам персонажей. Часть из них имеют выраженный национальный компонент: Дуся, Груня, Пелагея, Никанор, Прасковья и другие. Как правило, национальному компоненту значения соответствует социальный - эти имена типичны или для сельской местности, или для рабочей среды низких социальных групп. Им контрастируют претенциозные имена и отчества псевдоинтеллигентов, которые в сочетании с простонародными отчествами или неблагозвучными фамилиями производят комический эффект и являются языковым строительным материалом создания неповторимого образа жизни страны 20-х - 30-х годов. К таким именам можно отнести: Адельфина Буздяк, Аркадий Апполонович, Иероним Поприхин, Арчибальд Арчибальдович, купеческая сирота Настасья Непременова, мадам Семплеярова,мадам Дунчиль, профессор психиатрии Стравинский, финдиректор Римский, конферансье Дисорис Бенгальский, артистка разъездного районного театра Мелица Андреевна Покобатько, архитектор Семейкина-Галл. Особо выделяется своей неблагозвучностью группа ИС, прямо или косвенно связанных с писательской организацией (массолитом): Шпичкин, Буздяк, Желдыбин, беллетрист Бескудников, Абабков. При элементарной транслитерации этих ИС полностью утрачивается и предикативность, и образность, и эффект звуковой аранжировки оригинала. Перед англоязычным читателем предстает безликая, бесцветная картина, лишенная красок и оттенков, дыхания времени. В романе есть и топонимы, которые обладают мощным ассоциативным потенциалом. Например, в неблагозвучном, "вовсе непонятном", топониме Перелыгино, где располагаются вожделенные дачи и дома творчества, отчетливо угадывается Переделкино, излюбленное место отдыха известной творческой интеллигенции. Однако в обоих переводах ассоциативное поле утрачено.
Таким образом, рассмотрев элементы системы ИС оригинала и их вариантов в двух переводах, можно сделать вывод о том, что реакция англоязычных читателей не может соответствовать реакции читателей оригинала. Упрощение, нейтрализация национального, культурного, социального компонентов значения изменяют сетку координат, с помощью которой читатель переводов воспроизводит картину неизвестного ему общественного строя и образа жизни.Это же относится к переводу так называемых советизмов: примус (primuses) у М. Гленни и primus stoves у М.Гинзбург, корыто (basin), общая кухня, грольная лампочка, освещающая коммунальную квартиру, червонец и др.
Обобщая вышесказанное, можно сделать вывод, что ценность, эквивалентность и адекватность перевода следует решать системно, с позиций передачи картины мира оригинала.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Тураева З.Я. Лингвистика текста и категория модальности // Вопросы языкознания. 1994. № 3.
2. Арнольд И.В. Читательское восприятие  интертекстуальности и герменевтика // Интертекстуальные связи в художественном тексте. Спб.: Образование, 1993.
3. Булгаков М. Избранное / Предисловие Е.Сидорова. М., 1988.
4. Гари Р. Ночь будет спокойной // Иностр. лит. 1994. № 12. С.227.
5. Топер П. Перевод художественный. М., 1968.
6. Швейцер А.Д. Перевод и лингвистика. М., 1984.
7. Комиссаров В.Н. Теория перевода. М., 1988.
8. Newmark P. A Textbook of Translation. Prentice Hall, 1988. P. 215.
9. Булгаков М. Избранная проза. М., 1988.
10. Bulgakov M. The Master and Margarita. Translated by Mirra Ginsburg. L., 1967.
11. Bulgakov M. The Master and Margarita. Translated by Michael Glenni. G.B., 1967.

 
Т.Д. Алексеева

МОДЕЛИ СИНХРОННОГО ПЕРЕВОДА

В последнее время все большее внимание психологов и психолингвистов стал привлекать синхронный перевод (СП) как разновидность устного перевода и как вид коммуникативной деятельности. После экспериментального подтверждения синхронности процессов слушания и говорения СП в начале 70-х годов незамедлительно возник вопрос о психологических и психолингвистических механизмах, обеспечивающих одновременность слушания сообщения на исходящем языке (ИЯ) и собственно говорения переводчика на языке перевода (ПЯ). Решение данной проблемы вызвало появление ряда психологических и психолингвистических моделей механизмов СП. В настоящее время предложено совсем немного моделей, в том числе модели Д.Гервера и Б.Мозер, которые могут быть признаны чисто психологическими, и модели А.Ф.Ширяева и Г.В.Чернова как психолингвистические. В данной статье излагается краткое содержание этих моделей.
Основываясь на модели речевого восприятия М.Халле и К.Стивенса, модели "анализа через синтез", Д.Гервер рассматривает проблемы памяти и ее видов, проблемы распределения внимания и выделяет важный, по его мнению, этап контроля за порождаемым переводчиком текстом на ПЯ. Автор пытается доказать это благодаря наличию множественных поправок, которые выступают не иначе как определенной формой обратной связи. Переводчику во время перевода приходится сравнивать или проверять степень соответствия сегмента на выходе с ранее поступившим на входе. Это возможно как на поверхностном, так и на глубинном уровнях, и в случае принятия решения о несоответствии извлекаемого значения исходному переводчик поправляет только что произнесенный им сегмент перевода [7]. В психологическом описании механизма СП процесс перевода выглядит следующим образом.
Переводчик получает определенную порцию исходного сообщения до заполнения кратковременной буферной памяти на основании имеющихся данных о слуховом объеме памяти. Далее распознанная информация поступает на хранение в кратковременную рабочую память, чем, собственно, и объясняется способность переводчика осуществлять перевод в период приема новой порции информации. Оперируя информацией на обоих языках, он занят умственными действиями между восприятием сообщения на ИЯ и вокализацией последнего на ПЯ. Наличие возможности контролировать собственное сообщение предполагает кратковременную буферную память на выходе. При удовлетворительном соответствии извлекаемого значения исходному переводчик приступает к переводу нового сегмента на ИЯ. В противном случае он делает правку только что произнесенного им сегмента на языке перевода. И наконец, Д.Гервер выделяет долговременное хранилище лексико-грамматических эталонов на ИЯ и ПЯ, взаимодействующее со всеми процессами, участвующими при восприятии, обработке и речепроизводстве [6].
Другая модель, предлагаемая Б.Мозер, показывает последовательную обработку акустического сигнала по этапам, на которых происходит пошаговое укрупнение воспринимаемой информации, постоянно взаимодействующей со знаниями, хранимыми в долговременной памяти (ДП). В ее модели ДП представлена следующей информацией: акустические характеристики, фонологические правила ИЯ, синтаксическая, семантическая и контекстная информация ИЯ, концептуальная сеть и концепты, узлы, связи, контекстуальные знания, общие знания, синтаксическая, семантическая и контекстуальная информация ПЯ, фонологические правила ПЯ [8].
Выделенная стадия "производной абстрактной памяти" (GAM), эквивалентная, по мнению автора, кратковременной памяти, призвана хранить поступающую информацию, которая непрерывно разбивается на абстрактные "куски", заключающие в себе суть значений меньших единиц. Чем больше переводчик занят декодированием поступающей информации, иначе - ее трансформацией в большие фразовые единства, тем меньше у него остается возможностей для хранения уже декодированной информации. Автор указывает на то, что семь кусков в виде отдельных слов занимают приблизительно такой же объем хранения, как и семь кусков в виде несколько больших образований, таких как словосочетания или короткие фразы. Синтаксическая и семантическая информация играет решающую роль в этом процессе. Она хранится в ДП, куда возможен доступ в различные периоды времени на следующих этапах обработки: синтаксическая и семантическая обработка слова, поиск концептуальной базы, активация концептуальных связей. На последующих этапах обработки для выхода сообщения на ПЯ также имеется доступ к тем же структурным компонентам, хранящимся в ДП [8].
На этапе переработки семантической информации значительную роль может сыграть генеративная семантика, способная показать пути порождения значения на ПЯ. Б.Мозер полагает, что семантическая информация, которой располагает переводчик, представлена концептами, концептуальной сетью и концептуальными связями. Под "концептом" понимается узел в памяти, соответствующий тому или иному объекту или идее, которые могут быть названы или описаны. Концепты не являются словами или определениями слов. Они содержат не только семантическую информацию, которая не зависит от языковой структуры, но также сенсорную, фонетическую и синтаксическую информацию, определяемую структурой языка. Следовательно, можно допускать, что эквиваленты ИЯ и ПЯ хранятся в пределах одного и того же концепта, причем взаимосвязаны друг с другом. Связи существуют между различными узлами в пределах одного концепта, между отдельными концептами, между группами концептов. Число концептов в ДП неограниченно, отсюда неограниченно число связей, имеющихся между ними. По мере беспрерывного приобретения опыта и знаний постоянно устанавливаются новые концептуальные связи. Поэтому, заключает автор, в целях ускорения процесса перевода переводчику приходится строить как можно больше концептов и концептуальных связей [8].
На этапе синтаксической и семантической обработки сообщения на ПЯ и перед включением фонологических правил ПЯ функционирует механизм прогнозирования, который позволяет отбрасывать входную информацию, поскольку переводчик уже знает, о чем, собственно, идет речь. Б.Мозер подчеркивает, что чем больше знает переводчик, тем больше он может предсказать, и чем лучше он знает что-либо, тем быстрее он может предсказать. Также указывается на роль глагола, который несет наибольшее количество информации в силу большего числа связей с другими концептами, что существенно облегчает процесс прогнозирования [8].
Автор утверждает, что переводчик слышит не только голос выступающего, но и свой собственный голос, который звучит очень тихо, так как сообщение на ПЯ поступает через наушники в оба уха. Обработка своего собственного выхода (как второго поступающего сообщения) является функцией механизма, занятого к тому времени обработкой ранее поступившего сообщения на ИЯ. Если объем GAM полностью занят обработкой первого сообщения, то второе сообщение попадает на хранение в синтезируемую слуховую память. Если сообщение на ИЯ не заняло весь объем GAM, выход сообщения на ПЯ обрабатывается подобно сообщению на ИЯ и также хранится в GAM для дальнейшей обработки или сравнения в течение 15-20 секунд. Свои предположения автор иллюстрирует примерами из собственных наблюдений, когда в течение 45 минут переводчиками было сделано всего пять поправок, причем лишь в первые 15-20 секунд интервала, указанного выше [8].
Как видим, в отличие от модели Д.Гервера, в модели Б.Мозер уделяется гораздо больше внимания семантической стороне переводимого материала, а также делается попытка указать на роль прогнозирования, обусловленного прошлым опытом переводчика.
В психолингвистической модели А.Ф.Ширяева указывается на одновременность протекания процессов слушания речи на одном языке, решения переводческих задач и говорения на другом языке. Автор предлагает различные механизмы, обеспечивающие координацию рассматриваемых процессов в зависимости от степени владения синхронным переводом. Так, при низком уровне СП параллельность трех процессов носит условный характер и обеспечивается механизмом попеременного осуществления восприятия сообщения на ИЯ и порождения сообщения на ПЯ. При этом внимание переводчика периодически переключается и попеременно направляется то на воспринимаемое сообщение, то на поиск переводческих решений и реализацию сообщения на языке перевода. При профессиональном уровне владения СП параллельность указанных процессов обеспечивается механизмом синхронизации, который "регулирует распределение уровней осознавания (от актуального осознавания до бессознательного контроля) между компонентами деятельности переводчика. Ведущий уровень осознавания направляется при этом на творческие компоненты деятельности, каковыми обычно являются обработка, сопоставление и анализирование информации, необходимой для совершения адекватного действия, и особенно принятие решения о выборе одного варианта из множества возможных. Нижележащие уровни регулирования управляют техническими компонентами деятельности, к которым можно отнести и реализацию принятого решения"[5]. Автор подчеркивает, что механизм синхронизации успешно функционирует в условиях бесперебойного действия целого ряда речевых навыков, функционирующих без актуального осознавания, то есть при самых низких уровнях регулирования. Такие навыки обеспечивают "звукообразование, морфологические и словообразовательные аспекты переводческих действий и иногда выбор лексических и синтаксических средств" [5].
В целом психолингвистическая модель Ширяева содержит ряд ценных экспериментальных данных, имеющих немаловажное значение для совершенствования обучения синхронному переводу. В частности, была исследована проблема параллельности процессов восприятия исходного текста на ПЯ, а также темпоральные характеристики деятельности переводчика. Были рассмотрены некоторые проблемы компрессии речи в СП.
Предлагаемая последняя модель, разработанная Г.В.Черновым, избирает в качестве ведущих механизмов вероятностного прогнозирования (ВП) при восприятии сообщения на ИЯ и механизм упреждающего синтеза (УС) при порождении переводчиком сообщения на ПЯ [4; 2; 3].
В модели также постулируется лингворечевой механизм кумулятивно-динамического анализа (КДА) поступающего сообщения, который обеспечивает постоянное укрупнение смысловых единиц в оперативной памяти синхрониста, а также преодоление смысловых пробелов при восприятии сообщения. Предполагается, что результатом КДА семантико-смысловой структуры (ССС) поступающего сообщения на ИЯ является внутренняя программа высказывания как начальный этап порождения речи синхронистом. В силу эвристического и индивидуального характера КДА и в силу различий субъективной смысловой избыточности поступающей информации соотношение ССС сообщения на ИЯ и внутренней программы порождаемого высказывания на ПЯ не могут быть однозначны [3].
В основе понятия вероятностного прогнозирования лежит фундаментальное методологическое понятие опережающего отражения действительности и событий внешнего мира в живом организме [1]. Поскольку выделяемый механизм ВП считается “многоуровневым", иерархически организованным", в модели также исследуются уровни его иерархии, которые основаны на возрастании избыточности речевых единиц: слог, слово, синтагма, высказывание, связное сообщение [3]. При этом последние распределены по четырем ярусам по типу ВП: просодический, синтаксический, семантический и импликативно-смысловой. Семантический ярус модели следует считать ведущим, центральным ярусом механизма ВП, поскольку именно здесь выявляется семантико-смысловая структура сообщения как предмет и продукт деятельности СП. Все остальные ярусы механизма ВП служат тому, чтобы повысить надежность прогноза и содействовать эвристическому решению главной задачи - осмыслению с целью последующей передачи на ПЯ семантико-смысловой структуры сообщения на ИЯ [3]. Значение этих "вспомогательных" ярусов весьма существенно: без восприятия звуковой стороны речи не было бы и сообщения, отсутствие интонации отрицательно сказалось бы на восприятии смысловых отношений, определенное синтаксическое структурирование несет семантику и организует речевой дискурс.
В ходе развития сообщения (в период первых высказываний) строится поле вероятностного прогноза на все сообщение (или заданную подтему) и уровни механизма ВП все время взаимодействуют. При отсутствии взаимодействия происходят сбои, пробелы и ошибки в переводе [3]. Одновременно с развитием кумулируется семантико-смысловая структура сообщения и сужается поле вероятностного прогноза. С возникновением в сообщении новой подтемы процесс начинается снова.
Г.В.Чернов подчеркивает, что процесс ВП облегчается, если программы высказываний (или синтагм) исполняются на уровне автоматических операций и требуют незначительного внимания на самоконтроль, то есть обратную связь. В случае затруднений в восприятии и осмыслении (неразборчивость речи оратора, сложный синтаксис, появление незнакомых слов или терминов) внимание синхрониста полностью переключается на восприятие и осмысление поступающего сообщения и контроль за речью на ПЯ временно прекращается. В этом случае возможны ошибки и сбои в речи на ПЯ, которые остаются без исправлений. При восприятии в благоприятных условиях и при нормальном уровне избыточности внимание синхрониста может поглощаться контролем за речью на ПЯ.
Автор также решает проблему эквивалентности СП, предлагая считать инвариантом в переводе наиболее информативную в семантико-cмысловом плане часть семантико-смысловой структуры сообщения (его рематическую часть).
Таким образом, краткий обзор рассмотренных выше моделей Д.Гервера, Б.Мозер, А.Ф.Ширяева, Г.В.Чернова позволяет вскрыть важные моменты, характеризующие психологические и психолингвистические механизмы СП. В моделях Д.Гервера и Б.Мозер вскрывается многоканальный характер обработки информации, роль различных видов памяти, участвующих в СП, семантика высказывания как общая концептуальная основа при восприятии сообщения на ИЯ и его порождении на ПЯ, прогнозирование на некоторых этапах обработки информации как способ компенсации перегрузки механизмов переработки информации. Данные исследования осуществлялись в рамках психологической науки, они не ставили целью изучить собственно лингвистические особенности механизмов СП.
В психолингвистических моделях А.Ф.Ширяева и Г.В.Чернова описываются распределение внимания и уровней осознаваемости умственных действий и ведущий многоуровневый механизм вероятностного прогнозирования, благодаря которому достаточно убедительным является объяснение одновременности осуществления восприятия сообщения на ИЯ и его порождения на ПЯ. Данный механизм предполагает задействование нескольких ярусов (просодический, синтаксический, семантический, импликативно-смысловой), в ходе которого выявляются наиболее информативные опорные пункты сообщения, прежде всего в семантико-смысловом плане.
Постулируемый Г.В.Черновым лингворечевой механизм кумулятивного динамического анализа обеспечивает анализ поступающего сообщения и постоянное укрупнение смысловых единиц в оперативной памяти переводчика.
Резюмируя вышеизложенное, можно полагать, что основные положения рассмотренных выше моделей послужат основой дальнейших исследований синхронного перевода.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Анохин П.К.. Опережающее отражение действительности // Избр. тр. Философские аспекты теории функциональной системы. М.: Наука, 1978. С.7-26.
2. Чернов Г.В. Лингвистические основы синхронного перевода: Автореф. дис. д-ра филол. наук. М., 1980. 41 с.
3. Чернов Г.В. Текст лекций к спецкурсу: Психолингвистические основы синхронного перевода. М.: МГПИИЯ, 1984. 79 с.
4. Чернов Г.В. Теория и практика синхронного перевода. М.: Междунар. отнош. 1978. 208 с.
5. Ширяев А.Ф. Синхронный перевод: Деятельность синхронного переводчика и методика преподавания синхронного перевода. М.: Воениздат, 1979. 183 с.
6. Gerver D. Empirical Studies of Simultaneous Interpretation: A Review and a Model // Translation. Application and Research. New York: Gardner Press, 1976. P.165-207.
7. Gerver D. A Psychological Approach to Simultaneous Interpretation. META. 1975. Vol. 20. № 2. P.119-128.
8. Moser B. Simultaneous Interpretation: a Hypothetical Model and its Practical Application // Language Interpretation and Communication. New York and London: Plenum Press, 1978. P. 353-368.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Так как метафора является универсальным способом познания
Оказывается композиционным фокусом высказывания
Где их значение подвергается дальнейшему ухудшению