<<<     ΛΛΛ     >>>   

Рациональность промахивается в подлинном понимании, рассекая сущее на отдельные фрагменты и действуя методом последовательных приближений. Оттого, в частности, и в истории достигается совсем не то, чего хотели политические деятели или сам народ, хотя иные действующие лица отсутствуют. Не отсюда ли, из этого исторического бессилия достичь желаемого, возникают поистине первобытные страхи людей Нового времени, которым во тьме истории мерещатся действия тайных сил некоего «всемирного правительства», бесчисленные заговоры, происки спецслужб (это уже ближе к нашему времени), щупальца тайных организаций и прочие химеры. Все эти неконтролируемые общественностью силы представляются, разумеется, чуждыми ей, всепроникающими и могущественными. Верно здесь только впечатление неисчезающей тайны – такова действительность, в которой есть не только неизвестное, но и непознаваемое. Правда, общественное мнение успокаивает себя доступным ему образом – описывая тайну действительности в понятных образах злокозненных  и неуловимых заговорщиков, которых, хотя бы теоретически, можно обнаружить. Непознаваемое сводится к неизвестному, в принципе поддающемуся разгадке. Иными словами, представление Воланда в цирке будет всегда восприниматься публикой как выступление ловкого фокусника.

3.10. Предварительная классификация философских высказываний. Контекст интерпретаций

Множество высказываний, которые можно отнести к пустым формам мышления, неоднородно. Их предварительную классификацию проведем по критерию метафоры границы. К этому множеству нельзя относиться с точки зрения формальной логики и дать его исчерпывающее описание, поскольку его элементы сами лишены определенности. Граница здесь сама понимается как пустой термин, т.е. и буквально, и иносказательно. Это место высказываний, имеющих универсальную применимость в процессе уяснения любого рода содержательности. Совокупность всех мыслимых высказываний различной степени абстрактности – от единичных до всеобщих – образует семантический Универсум человеческого понимания, то, что можно назвать человеческим миром. То содержание, которое субъект в принципе может понять, включается в его мир. Поэтому те сферы и уровни сущего, которые ему еще неизвестны, но могут быть рано или поздно поняты, тоже входят в содержание семантического Универсума. Это, таким образом, мир человеческого присутствия – актуального или потенциального.
Однако, и логика исторического развития, и социальная практика действия, и процесс непосредственного рационального познания подводят нас к положению, в котором ускользающее присутствие не-сущего время от времени становится явно ощутимым. Граница человеческого мира очерчивает не некую пространственноподобную область, где «внутри» находится сущее, а «вне» - ничто, это слишком наглядный и потому неверный образ, но указывает на принципиальную неустойчивость и неопределенность самого сущего, на его инаковость по отношению к себе же. Ничто не «за» пределами бытия (бытие пределов не имеет), а присутствует в каждой точке, в любом месте и времени – как возможность иного видения реальности, как преодоление доминирующих форм мышления, означающее, прежде всего, умение понимать и принимать сущее вне выделения аспектов существенного и несущественного. Это, таким образом, не пространственные границы, задающие устойчивость пребывания вещей. В любом месте возможен прорыв упорядоченного и понятного бытия: в бытии сквозит ничто, а ничто оборачивается бытием. Поскольку, как оказывается, граница человеческого мира проходит везде, то она перестает быть собственно границей. Все бытие является этой сплошной пограничной, неустойчивой и тревожной областью, где пребывание сущего всегда может быть поставлено под вопрос, может быть оспорено и отвергнуто. Приверженность бытию и реальности оставляет возможность нигилизма, если видеть односторонне лишь этот отвергающий момент.
Европейский нигилизм как раз и пользуется этим правом, делая это именно односторонне, жестко разделяя сущее и не-сущее, смысл и неосмысленность. В рамках классического рационализма иной ответ не может быть найден, в нем изначально задана, заложена остановка осознания. Классическая рациональность выигрывает, можно сказать, бои местного значения, проигрывая в окончательной битве. Классическая рациональность слишком рациональна и этот гнет должен быть ослаблен, чтобы не деформировать окончательно получаемое знание. Мысль слишком много на себя берет…
Итак, граничное положение философских высказываний обусловливает их открытость по отношению к не-сущему, а тем самым, и определенную степень пустотности, внутренней подвижности, самодвижения. Эта пустота не схоластически бессодержательна, она не только пуста, но, как раз есть всецелая содержательность.

 Пустота философских высказываний обнаруживает себя как раскрывающийся простор истины, позволяющий субъекту соприкоснуться не с фрагментами самого себя, а с истинной действительностью. Пустоту нужно увидеть как вмещающий простор, а философское высказывание – как необходимо несущее несокрытость.
С этих позиций классическая рациональность действует не в истине, ее высказывания не обладают простором, они сплошь заполнены собственной определенностью и в силу изначальной самодостаточности неподвижны, не нуждаются ни в чем ином и не хотят знать иного. В классической рациональности ощущается самодовольство и претензии на всезнание – если не сейчас, то в перспективе несомненно. Причем ее способы понимания постоянно опираются на наглядность, образность и примеры. Однако наглядность нередко ведет к поверхностному пониманию, которое только кажется очевидным, оно лишь подтверждает то, что субъекту и без того уже известно. Он, следовательно, при этом укрепляется в своей фрагментарности и слепоте. В такой практике мышления закрепляется  как раз отсутствие мысли. Много на себя взяв – фактически, все определение человека – мысль классической рациональности обращается к заменителям, муляжам, имитациям и часто начинает просто симулировать, изображать бурную интеллектуальную деятельность.
Так, ее трактовка истинного знания как совпадающего с действительностью (таково наглядное представление) ясна только по видимости. Совпадать могут только равнопорядковые в онтологическом плане объекты: знание может быть соотнесено со знанием, а действительность – с действительностью же. Кроме того, если действительность дана в рационализме только в форме знания о ней, то каким образом их можно соотнести? Как это сделать? В нашем распоряжении есть лишь одна сторона этого соотношения! Что же мы говорим, когда бездумно утверждаем некие очевидные, как кажется, вещи? Мы при этом просто односторонни. Сознание в такой ситуации спит, и субъект вращается полностью продуктах распада квазимыслительной деятельности.

Относительно границы высказывание может иметь троякую ориентацию: оно может быть направлено (т.е. иметь своим предметом или обладать значением) «вовнутрь», «вовне» и само на себя.
В последнем случае высказывание не находится нигде, только на границе удержаться нельзя, она не фиксирована и не имеет собственной определенности. Высказывание, не ориентированное в сущем, становится чистой абстракцией, оно вненаходимо – но не в положительном смысле этого же термина у М. Бахтина. Все эти высказывания в силу их принадлежности границе являются пустыми, но эта разная пустотность. Будем различать, соответственно, высказывания собственно пустые, превращенные и мнимые.
Первые имеют бесконечнозначный контекст интерпретации и являются условием понимания любого реального содержания. Эти высказывания фрагментируют действительность так, что она предстает в предметно-процессуальном виде, который может быть рационально описан и объяснен. Их буквализм минимален (контекст собственных значений практически пуст), иносказание – максимально (то, что может быть названо, имеет кардинальные условия понимания, воплощенные в этих высказываниях).
Вторые какой-либо интерпретации вообще не подлежат, им ничто из предметно-процессуальной действительности не соответствует, они не имеют значений «внутри» ее. Это не условия понимания, а способ говорить и называть. Эти формы условно-описательны, дискурс сущности в них отсутствует. Они выполняют замещающую функцию и окончательно закрывают вопрос о том, что же им соответствует в действительности. Возможность адекватной интерпретации здесь отсутствует в принципе. Что им соответствует, какая суть в них находит свое отражение – узнать невозможно, поскольку вся суть, о которой можно составить рационально определенное представление образует мир человеческого присутствия.
Когда Гегель говорит, что абсолютная идея отчуждает себя в природу, он высказывает суждение в превращенной форме, поскольку сама по себе абсолютная идея не поддается толкованию в привязке к каким-либо аспектам предметной действительности, она сама составляет начальный пункт процесса понимания. Когда Гегель описывает формы объективации мирового духа, он работает с содержательно пустыми высказываниями, которые подвергает определенной интерпретации.
И, наконец, третий вид граничных суждений предполагает их реальную и самостоятельную значимость. Субъект нередко понимает их наивно и буквально, и это тот род наивности и незрелости мышления, который свойственен рационализму. Мнимость этих суждений определяет их частую трактовку как схоластических.
Одно и то же суждение может быть отнесено к различным типам в зависимости от качества осознания понимающего субъекта. Именно соотносимость с конкретным субъектом актуализирует преимущественно тот или иной аспект высказывания и выход из гносеологически замкнутого цикла, когда познается то, что субъект фактически уже знает, заключается в его осознанном стремлении руководствоваться высоким критерием граничного понимания по отношению к любого рода содержательности.
Граничное понимание представляет собой осознание в рамках превращенных форм, т.е. субъект предполагает наличие элемента превращенности в рассматриваемом высказывании, тексте и т.д. и, далее, ищет его. Такой подход позволяет освободиться от власти описания, от тенденции придавать какому бы то ни было описанию и толкованию черты самодовлеющей достоверности, не дает забыть о всегда присутствующей в понимании доле условности.

3.11. Становление мышления. Современность современников

Становление мышления как процесса, направленного к пониманию, проходит не просто сложный, а практически незавершаемый путь и в обществе, и в эволюции отдельной личности. И, тем не менее, он может достичь такой ступени, когда качество мышления позволяет прийти к твердому и действительному знанию без претензий на его исчерпывающий и окончательный характер. Субъект имеет возможность перейти от фрагментарного к полному пониманию сущего с учетом неустранимого элемента условности такого понимания, что является кардинальным условием его реализации. Условность и видимость перестают быть только недостатком искомого описания, как это было с точки зрения классической рациональности.
Как только субъект в процессе самопознания последовательно переходит от пассивной и приспосабливающейся природной жизнедеятельности к различным формам активной орудийной практики, он строит вокруг себя жизненный мир. Поскольку он является законодателем этого мира, то должен, плохо или хорошо, но обязательно осознавать свои действия.  Это уже не слепота животного инстинкта, хотя в социуме человек действует по большей мере неосознаваемо-заданным образом. Социальный инстинкт в принципе может быть осознан человеком, если его настойчиво побуждать к преодолению привычного сонного состояния. Какой-либо насущной необходимости, которая постоянно подталкивала бы человека к такому осознанию, по-видимому, нет. Для успешности практической материальной деятельности достаточно набора социальных инстинктов, которые должны просто выполняться, а с осознанием их природы или нет – для общества это неважно. Вся насущность, все то, на что человек откликается непосредственно, т.е. его сугубо природная, обеспокоенная заботами сторона, проходит вне его раздумий.
Жизнедеятельность человека в своей массе преимущественно материально практична и углубление осознания само по себе не делает эту практику в каком-то принципиальном отношении лучше, скорее, даже, начинает ее разрушать. Это справедливо, по крайней мере, на достаточно длительном этапе углубления сознания. Далее оно создаст иную, более подходящую среду обитания – но поначалу следует дисгармонизация в существующих отношениях, распад жизненного мира с последующей его возможной трансформацией (или, соответственно, гибелью индивида, не сумевшего это сделать).  
Осознание плодотворно не в своем промежуточном разорванном состоянии «сомнений, шатаний и разброда», характерном для нашего образованного современника, потерявшего религиозные ориентиры и не знающего настоящей фундаментальной научной практики: его длительная неукорененность, потеря почвы, незнание «куда себя деть», акцентировка на политической болтовне и склонность к самообману – все это не в малой степени является результатом зависания и остановки процесса осознания в некой промежуточной точке. Остановка определяется позицией «я знаю», это то состояние, которое и вызывается рациональностью. Современный человек рационален…

Мышление на заре становления человеческих цивилизаций вышло из наивно-неразвитого состояния, но, вместе с тем, цельного и не дошло до утверждения новой целостности и полноты, оставшись в хаотическом наборе когда-то прослушанных и забытых лекционных курсов (а бывает, что на них формулировались глубокие и точные истины, которые гасли потом в воздухе рассеянно слушающей аудитории), десятка прочитанных книг и гигантском самомнении, разрешающем субъекту без всякой ответственности безапелляционно судить и рядить обо всем на свете.
Кроме того, акцентировка на чисто теоретической деятельности, особенно в трудно проверяемых областях социально-гуманитарных дисциплин, нередко позволяет ускользнуть от результативного конкретного труда и пребывать субъекту в комфортных (с его точки зрения) условиях имитации деятельности.
К счастью, не одной необходимостью движим человек. Духовная культура есть результат ощущаемого им избытка своих сущностных сил, а не нечто внешне-принудительное. Так или иначе, но человек должен определенным образом трактовать действительность, следовательно, и понимать ее. Развитие форм и способов понимания приводит к уяснению тех условий, при которых мышление происходит и живет. Когда само мышление обращает внимание, что такие условия есть и начинает их прояснять, тогда в жизненном мире субъекта происходит фундаментальная «переоценка ценностей», смена декораций среды его обитания. И это является тем существенным этапом, на котором мышление субъекта, следовательно, и сам субъект, начинает становится опять целостным и продуктивным, и только с этого момента он может обоснованно считать себя понимающим.

Происходящая переоценка ценностей такова, что ценностная иерархия, говорящая о бoльших и мeньших ценностях, более не существует. Появляющийся простор не выделяет только одно направление восхождения, он не односторонен и, одновременно, не многостороннен, он характеризуется открытостью .
Эта открытость позволяет раскрыть внутреннее содержание наших вопросов, провести их со всей возможной основательностью. Мы видим и отметили это в начале, что современный человек рационален. Далее пришлось смотреть внимательнее, что означает современность и рациональность. Выделенное курсивом высказывание по нашей классификации суть мнимое, самодостаточное. Но его необходимо было раскрыть, определить эту мнимость в ее многообразных проявлениях.
Проблема рациональности в XX столетии явно заострилась и вошла в кризисную фазу, когда сама рациональность, ее носители (научное знание) стали ставиться под уничтожающее сомнение. Усиливающийся негативизм выбрал своим объектом критику явной недостаточности существующей формы рационализма, однако тотальная критика менее всего способна обнаружить должную меру своего объекта.
Современный как отвечающий на вызов времени не является, конечно, характерной чертой большинства наших современников. Они не современны и не хотят принимать вызов, но  не хотят и признаваться в этом. В этом их отличие от прошлых поколений, для которых вопрос о современности не отличался от знания требований текущего календарного времени. Вопрос о времени, тем не менее, достиг своей тревожащей глубины. От него уже не отказываются, но пока обходят.
Соответственно понятию современности раскрыто понятие рациональности, в котором выделены две компоненты – классическая, определяющая внешнюю и формальную правильность и неклассическая, ведущая, внутренняя, говорящая о сути, внешне не всегда представляющаяся правильной.
Ведущим звеном этих проблем является слабое место рационализма – его склонность к замкнутости, в любой эпохе  ведущей к схоластике. Выявление схоластических умствований в наше время, пустого резонерства и фокусов с терминологией есть отдельная и серьезная задача самокритики, обязательной вообще для наук, а для социально-гуманитарных дисциплин в особенности.

«Поэтому динамизация социально-исторических процессов и беспрецедентная задача искоренения социального насилия настоятельно требует смены ценностей и механизмов моральной регуляции. От того, насколько своевременно цивилизация сумеет ответить на это историческое требование, в существенной мере зависит, состоится ли XXI век» [179, 4_1].

В поэтических текстах ярко видна часть какого-то глубокого интенсивного опыта сознания. А опыт сознания у поэта и философа один…

(Мамардашвили, Эстетика мышления, беседа 20)

Структура бытия, о которой пойдет речь, не есть нечто ни совершенно объективное, независящее от мыслящего это бытие субъекта, ни, вместе с тем, и чисто субъективное, произвольное.
Можно ли из опыта узнать, что такое мысль? То есть можно ли научиться мыслить на опыте, извлекая мысль из опыта? Или такой же вопрос: можно ли научиться морали из опыта? То есть узнать из опыта, что такое нравственность? Или еще вопрос: можно ли из опыта узнать, что такое право? На опыте научиться тому, что такое право? Можно ли из опыта узнать, что такое история, и путем опыта начать историю? Частично на этот вопрос я уже отвечал.
И еще важный вопрос: что такое понимать? Помните, я рассказывал о ситуации, в которой мы что-то видим, но не можем этого испытать. Хотя явно переживаем, но совершить акт, который можно было бы назвать испытанием, не способны, если нет предварительного понимания. Здесь слово "понимание", конечно, требует разъяснения, учитывая нашу склонность понимать это слово чисто рассудочно, как иметь знание.
(Мамардашвили, Эстетика мышления, беседа 14)

4.1. Мировая полисемантика

Представляется необходимым отметить, что смысловая дихотомия, поляризация категориального содержания – того материала, который можно помыслить обоснованно, доказательно и ясно – отражает существенную сторону бытия, но эту сторону надо понимать и брать лишь в логическом движении, переходе, во-первых, в свою противоположность – в единство, а во-вторых, (это и есть скрытое и упускаемое рассудком действительно основное) в преодолении и этой противоположности.

 В конечном счете не получаем ни той, ни другой определенности –  в процессе осознания происходит, скорее, балансирование между фиксированными смыслами. От эмпирической определенности обыденного языка движемся в этом балансировании к языку символов, иносказаний – притом, что сам по себе, т.е. внешним образом,  язык остается тем же. Слова могут употребляться прежние, разве что время от времени звучит смысловой акцент на особом способе их трактовки. Всё движение происходит  в самопознающем духе, в поле интерпретаций и выражается во внутренней игре смысловых гармоний, требующих развития соответствующей чуткости восприятия.
Поэтому мы не можем остановиться на голом и жестком разграничении субъективного и объективного, субъекта и объекта, а принимаем его только как начальный, рассудочный, исходный и отправной пункт простейшего понимания.
В противном случае, остановив в мысли нескончаемо текущее бытие сущего и зафиксировав отмеченные в каком-то отношении различия как неизменную величину, мы сразу же сойдем с круга философской деятельности, оставшись в порабощающем плену видимости, в ближайшей эмпирии. Когда повседневно-обыденная сторона реальности принимается за его полноту, мышление субъекта, укоренившего себя в этом частичном бытии, получает неправомерно универсальный статус, притязающий на способность неограниченного  понимания без своего качественного изменения.
Кстати сказать, и отмеченная текучесть бытия также есть одна из односторонностей рационального представления, хотя и более высокого порядка. Но утверждать только текучесть совершенно недостаточно, ее еще требуется продумать и снять ее бытовое толкование как простой антитезы устойчивости, иначе все та же видимость понимания нам обеспечена. Противоположность текучей изменчивости есть нетекучесть, которой не очень везло в последние две сотни лет становления и торжества представлений научного позитивизма и эмпиризма. Ее пригвоздили к позорному столбу антидиалектиков-метафизиков, которые не «умеют» мыслить в противоречиях и развитии. Между тем, пребывающая форма, оказывающая субстанциальное действие, в глубокой философии всегда предполагалась. В «не умеющих рассуждать» метафизиков записывали в неутомимом рвении даже великого Парменида, учившего о неподвижном бытии. Однако прислушаемся к мыслителям с собственным опытом осознания. Интересно, что это далеко не обязательно мистический опыт совпадения с миром. Мистик – не философ, и наоборот. Например, М. Мамардашвили говорит, что такого опыта он не имеет, тем не менее, знает о нем  и включает в свои рассуждения. И это знание оказывается достоверным. Он обладает опытом полного осмысления жизненного материала, доводит его до выражения в тексте.  В таком тексте нет лакун, он целостен, и всякий раз эта целостность испытывается на разрыв, на способность вмещения иных смыслов, и так учение компонуется на протяжении всей жизни. «Мерой для прослушивания этой беседы, Сократ, служит у человека разумного вся жизнь» - говорит в одном из диалогов Платона Главкон. Мамардашвили пишет о нетекучем элементе: «…указанное неделимое и нетекучее -- это некая изначальная форма истины (не утверждение по содержанию, а какая-то форма), являющаяся источником и стихией существования истин. Содержательных, конкретных, любых» [55, беседа 9].
Основой таких утверждений является наличие у человека пусть не мистического опыта в исконном смысле, но умения трансцендировать налично данное, которое всегда ограничено. Он имеет способности, желания и интерес к превышению данного материала, к заглядыванию
Неделимое и нетекучее суть пребывающее, находящееся вне времени, вне предметности. Речь о пребывающем звучит за вербальным уровнем, в контексте, в скольжении по фиксированным значениям терминов. Парадоксально: пребывающее проскальзывает мимо устойчивости терминологических значений.

Мы беремся за разработку философского вопроса, причем весьма общего и максимально абстрактного – о бытии. О нем говорилось на протяжении всей философской традиции западной мысли и восточных учений. Дело, конечно, не в том, чтобы этот вопрос закрыть неким неожиданным поворотом мысли, который до сих пор по какой-то причине философы просмотрели . Но если не предполагается закрыть вопрос, то что с ним делать?

Требуется его продолжить. И обеспечить его продолжение далее, до выхода рационального понимания на виток своей качественной трансформации, до выработки всего потенциала рациональности, до завершающих формулировок. Возможно ли это? Это возможно, но прекращения философии отнюдь не означает, поскольку эти завершающие формулировки сами станут предметом интерпретации, т.е. движение пойдет в обратном направлении, но это будет уже встречным усилием читателя. Вызвав такое движение, философия свое дело исполнит. Философия посылает, таким образом, вызов индивиду с целью его внутреннего, сущностного пробуждения. Индивид находится в готовности понимать и философия эту готовность реализует.

Наш вопрос тянет за собой громадный пласт сопричастных проблем, причем составляющих не внешний – к данному вопросу – ряд, а именно отвечающих его сути, образующих контекст, смысловое пространство его функционирования. Такая целостностная сопричастность, необходимо гармоническая по своей природе, есть существенный признак философского уровня понимания. Потому нужно начать не прямо с данного предмета , обозначенного соответствующим именем (в данном случае – названным бытием), как это делается в естественных науках, а с того, что предваряет, питает и обусловливает наши вполне рациональные и продуманные построения – с выявления и осознания глубочайшей патологии нашего бытового, повседневного мышления, составляющей, вместе с тем, глубочайшую же его естественность. Патология оказывается естественным состоянием… Такой поворот не расходится с установленной диалектичностью мышления, но как раз выполняет ее требования. Последовательность здесь ведет к самопротиворечию – и что же? Вместо самоуничтожения перед нами возникает новое качество мысли. Итак, существующую естественность мышления, его логики предстоит увидеть теперь как патологию, обнаружить её надлом, скрытую болезнь, поражение, деструктивность.
О причинах такого поворота догадаться нетрудно. Если в XIX в., например, утверждения о деструкции разума и его логики выглядели бы странно для общественного сознания – это знание принадлежало одиночным мыслителям, то после исторического опыта века XX-го, особенно после исчезновения одной социальной  утопии и ее смены химерой «демократического» общества,  становится достаточно очевидной необходимость всмотреться в основания нашего разума максимально пристально и прояснить, наконец, исторический опыт его завершением в философском со-обобщении.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Таким образом

Простых линейных объяснений