<<<     ΛΛΛ     >>>   

Отъезд Элоизы из дома и ее пребывание в монастыре Аржантейль дали ее дяде, канонику Фульберу, предлог обвинить Абеляра в желании постричь ее в монахини и навсегда о ней забыть: «Придя в сильное негодование, они составили против меня заговор и однажды ночью, когда я спокойно спал в отдаленном покое моего жилища, они с помощью моего слуги… отомстили мне самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались»[33]. Несмотря на то, что кастрация в данном случае противоречила неким неписаным правовым нормам (ведь пострадавший уже являлся мужем обесчещенной девицы[34]), сам Абеляр никак не комментировал незаконность действий своих противников, подчеркивая прежде всего собственные нравственные страдания от перенесенного унижения: «Особенно терзали меня своими жалобами и рыданиями клирики и прежде всего мои ученики, так что я более страдал от их сострадания, чем от своей раны, сильнее чувствовал стыд, чем нанесенные удары, и мучился больше от срама, чем от физической боли. Я все думал о том, какой громкой славой я пользовался и как легко слепой случай унизил ее и даже совсем уничтожил;… как по всему свету распространится весть о моем величайшем позоре»[35].

Тема сексуальных проступков (в частности, адюльтера) и следующей за ними кастрации виновного обыгрывалась и в средневековых нравоучительных «примерах» (exempla). Так, в сборнике Этьена де Бурбона рассказывалась история некоего развратника, столь сильно страдавшего вследствие своего поведения от боли в гениталиях, что он просил окружающих дать ему нож, дабы отрезать их и не позволять Дьяволу терзать его более[36]. В сборнике Цезария Гейстербахского приводился похожий «пример» о священнике, убитом молнией во время сильной грозы. У него оказались сожжены гениталии, хотя все тело осталось нетронутым, из чего окружающие сделали вывод, что погибший был прелюбодеем[37]. Приводящий эти истории в своем исследовании об “exempla” А.Я.Гуревич замечает, что чувство стыда, на которое делался в них особый упор, являлось важным средством социального контроля в средневековом обществе: «В “примерах”, касающихся сексуальных проступков, вина и стыд идут рука об руку»[38].

***

Кастрация мужчины, виновного в сексуальном преступлении, заставляет нас вспомнить о законе талиона, известном еще по Закону XII таблиц и представлявшем собой промежуточную ступень между правом убить человека и принять от него денежный штраф[39]. Однако, в самом Риме принцип талиона и, как следствие, система уголовных наказаний, предусматривавшая «символическое членовредительство» виновных[40], не получили особого развития[41]. Напротив, подобные наказания были широко распространены в Византии, в частности, в случае адюльтера или иных преступлений на сексуальной почве[42]. Как полагают историки, именно отсюда принцип талиона и был в целом воспринят на Западе[43].

Во Франции влияние принципа талиона ощущалось вплоть до конца средневековья не только в законодательной, но и в судебной практике[44]. В частности, практически неизменными, начиная с XII в., оставались нормы права, касающиеся случаев богохульства. Согласно ордонансам Филиппа Августа (1181 г.), Людовика Святого (1268/1269 г.), Филиппа Смелого (1272 г.), Филиппа Красивого (1293 г.), Филиппа Валуа (1329 г.), за поношение Господа, Богоматери или святых виновному должны были проколоть язык каленым железом[45]. То же наказание полагалось, если преступник оскорбил свою жертву. Так, в 1390 г. некий Шарло Конверс был приговорен к позорному столбу, прокалыванию языка и изгнанию за то, что обозвал сеньора де Турень «отродьем проститутки» (un ribaut putier)[46]. Галео де Шуасоль, экюйе и брат сира д’Эгремона, легко получил в 1380 г. письмо о помиловании за то, что отрезал кончик языка человеку, назвавшему его «сыном грязной проститутки» (filz d’une mauvaise putain)[47]. Отрезание языка за богохульство предусматривалось еще ордонансом Людовика XIV от 1666 г., правда, только в том случае, если это преступление совершалось в седьмой раз[48].

Весьма популярной мерой борьбы с воровством во Франции XIV-XV вв. считалось отрубание руки. Так, в 1357 г. Парижский парламент был вынужден рассматривать апелляцию одного из осужденных, несогласного с тем, что ему отрубили кисть правой руки, тогда как он просил отрубить кисть левой руки. В качестве возмещения причиненного ему ущерба вор требовал, чтобы его судье отрубили обе руки[49]. Принцип «око за око, зуб за зуб», похоже, был весьма популярен в средневековом обществе. Податель судебного иска считал вполне законным, например, требование отрубить палец его обидчику взамен утраченного в стычке с ним[50]. Точно так же можно было добиваться проведения пыток в отношении судьи, который прежде под тем или иным предлогом (но, конечно же, незаконно!) пытал самого истца[51].

Что же касается кастрации, то ее использование в качестве наказания за сексуальные преступления было известно уже салическим франкам: «Если раб причинит насилие чужой рабыне и вследствие этого преступления рабыня умрет, раб должен или уплатить господину рабыни 240 ден., что составляет 6 сол., или же должен быть кастрирован»[52]. То же наказание полагалось насильникам (mulierum oppressores) в XI в.[53] Позднее, как видно из приведенных выше примеров, такая мера применялась почти исключительно в парасудебных ситуациях – в случае самосуда, хотя и считалась вполне допустимой: именно поэтому месть оскорбленных родственников так легко извинялась королевским судом.

Интересно, что в качестве нормы права (безусловно, также под влиянием византийского законодательства) кастрация прелюбодея рассматривалась в городах средневековой Италии: Флоренции, Перудже, Венеции. Здесь, как мне представляется, особое звучание приобретало «теоретическое» обоснование членовредительства, разработанное византийскими теологами. В основе его лежало понятие “porneia”, обозначающее любые незаконные сексуальные отношения и, в частности, адюльтер[54]. С религиозной точки зрения, “porneia” являлась грехом телесным (а не духовным), что делало само тело опасным для окружающих, особенно, когда бывало обнажено и прекрасно[55]. Именно поэтому в качестве единственного действенного средства для борьбы с данным грехом (или преступлением) византийские правоведы рассматривали членовредительство[56].

Ту же картину мы наблюдаем и в средневековой Италии: если мужчину, виновного в адюльтере, ждала кастрация, то женщине отрезали нос, дабы своей красотой она не привлекала более мужчин[57]. И в том, и в другом наказании прежде всего подчеркивался производимый им диффамационный эффект, позволявший за счет унижения преступников восстановить честь и достоинство не только непосредственных жертв, но и всего городского сообщества[58]. Таков был основной принцип итальянского судопроизводства, особенно, как отмечает Гвидо Руджеро, в отношении преступлений, совершенных на сексуальной почве[59]. Тот же принцип, насколько можно судить, доминировал и в представлениях итальянцев о страданиях грешников в загробном мире. Изображая мучения, уготованные им в аду, художники, по мнению специалистов, часто воспроизводили знакомые из повседневной жизни сцены наказания преступников[60]. Так, на картине Джотто «Страшный суд» перед зрителями представала некая пара, очевидно, признанная виновной в адюльтере: мужчина был подвешен на веревке, привязанной к члену (намек на кастрацию), а женщина висела на крюке, зацепленном за вагину (Ил. 2) Только в XV в. под влиянием гуманистических идей в итальянской системе уголовных наказаний произошли видимые изменения: «символическое членовредительство» начало постепенно уступать место денежным штрафам[61].

В отличие от Италии, во Франции – при всем понимании унизительности кастрации – на первый план выходил все же не ее диффамационный эффект, но, как ни странно, ее близость к смерти (убийству) виновного мужчины. Убийство действительно являлось здесь наиболее «популярным» в случае самосуда наказанием за адюльтер[62]. Например, в 1392 г. письмо о помиловании было даровано Симону де Ламуа из Котентена, на протяжении восьми лет терпевшему сожительство собственной жены с местным кюре Робером Жильбером и даже согласившемуся взять на воспитание девочку, родившуюся от этой связи. Симон пытался обратиться в арбитражный суд, где заключил со своим соперником соглашение, и «упомянутый Жильбер пообещал и поклялся на святых евангелиях, а также пообещал принести клятву перед распятием, что более никогда не придет к истцу и к этой женщине в дом и не оскорбит ее»[63]. И все же «перемирие» длилось недолго: застав любовников на месте преступления, Симон убил их обоих.

Однако понимание равноценности двух возможных в случае адюльтера наказаний – убийства и кастрации – прослеживается и по нормативным документам, например в «Салической правде». Так, за кастрацию свободного мужчины полагалось заплатить точно такой же штраф, как за его убийство или кражу его жены – 8000 денариев[64]. Наличие гениталий таким образом вполне логично связывалось с самой возможностью жизни, поскольку их отсутствие лишало мужчину надежды на продолжение рода, на отцовство[65].

Любопытную параллель к такому восприятию мужских половых органов мы находим в Библии. В книге Бытия упоминается интересная форма клятвы, имевшая хождение у евреев: «И сказал Авраам рабу своему, старшему в доме его, управляющему всем, что у него было: положи руку твою под стегно мое, и клянись мне Господом Богом неба и Богом земли, что ты не возьмешь сыну моему жены из дочерей Хананеев, среди которых я живу. Но пойдешь в землю мою, на родину мою, и возьмешь жену сыну моему Исааку… И положил раб руку свою под стегно Авраама, господина своего, и клялся ему в сем»[66]. Таким образом, если дело касалось продолжения рода (т.е. самой жизни), клятву приносили на пенисе того, кто, собственно, являлся наиболее заинтересованным лицом[67].

В более поздних, по сравнению с «Салической правдой», правовых документах кастрация в понимании как потерпевших, так и судей также приравнивалась к смерти (убийству). Судя по уголовным регистрам Парижского парламента, возмещение ущерба за кастрацию или надругательство над мужскими половыми органами составляло 10000 парижских ливров[68] – столько же, сколько обычно требовали за создание угрозы жизни истца или за убийство[69]. В некоторых случаях за «незаконной» кастрацией могла последовать казнь совершившего ее преступника. Именно такой приговор был вынесен в 1376 г. с целой группе обвиняемых, напавших на свою жертву ночью, около его дома. По свидетельству потерпевшего, они приехали к нему, когда уже стемнело и все спали, выпустили привезенную с собой курицу и заставили ее кричать. Истец, думая, что это лиса залезла в его курятник, вышел безоружным во двор, где был схвачен и кастрирован – всего лишь потому, что незадолго до того выиграл у своих обидчиков несколько судебных процессов[70].

Таким образом в позднесредневековой Франции кастрация воспринималась, скорее, как преступление, нежели как достойное наказание виновного. Не удивительно, что все рассмотренные выше случаи представляли собой ситуации парасудебного разрешения конфликта. Система французских судебных наказаний за сексуальные преступления и, в частности, за адюльтер вообще довольно долго оставалась слабо разработанной и, в связи с этим, сильно различалась в зависимости от провинции, где рассматривалось то или иное дело. Например, в Арле обычным наказанием за измену было изгнание виновных из города[71]. В Тоннерре, напротив, адюльтер наравне с изнасилованием и убийством расценивался как тяжкое уголовное преступление и карался смертью[72]. Неверных жен также весьма охотно заключали в монастыри[73]. Кастрация же прелюбодея в качестве нормы права была известна, как кажется, только обычному праву Тулузы, о чем свидетельствует хорошо знакомая историкам миниатюра. (Ил. 3) Однако, как следует из документов судебной практики, на деле такая процедура не применялась[74]: чиновники Тулузы (как и их коллеги в других городах Южной и Северной Франции) предпочитали иные наказания за адюльтер – имевшие, впрочем, также значение в первую очередь в плане диффамации, унижения достоинства преступивших закон мужчин.

***

Прежде всего к ним относился т.н. «бег» (course), известный нам по многочисленным документам, происходящим из Тулузы, Ажена, Периго, Эг-Морта, Сен-Бернара, Драгиньяна, Лурда и других городов.[75] Суть этого наказания состояла в следующем.

Мужчина и женщина, признанные виновными в адюльтере, обязаны были пробежать через весь город по заранее установленному или определенному местной кутюмой пути – обычно от одних ворот до других[76]. Впереди них бежал глашатай, трубивший в трубу и призывавший жителей насладиться зрелищем. Естественно, что, как и любое иное публичное наказание, «бег» проводился исключительно днем – “non de nocte sed de die”.

Для нас особенно важным представляется то обстоятельство, что очень часто претерпевающие наказание любовники должны были бежать по улицам города голыми. Схваченные на месте преступления “nudus cum nuda”, в точно таком же виде они расплачивались за свой проступок[77]. Судя по документам, чаще всего они бывали раздеты полностью[78]; иногда мужчина был раздет, а женщина одета[79]; иногда мужчине оставляли его брэ, а женщине – нижнюю рубашку[80]. При этом бегущая впереди женщина должна была держать в руках веревку, второй конец которой привязывали к гениталиям (per genitalia) ее любовника[81]. В некоторых случаях, насколько можно судить по миниатюре из «Кутюм Тулузы», веревка бывала пропущена между ногами женщины, доставляя ей тем самым дополнительные мучения. (Ил. 4) «Бег» также мог сопровождаться публичным бичеванием, иногда – «до появления крови»[82].

Такое наказание оставалось популярным в городах Южной Франции весьма долго - собственно, на протяжении всего позднего средневековья. В Тулузе «бег» использовали не только в XIII в., но и в конце XIV в. и даже в начале XV в.[83] В XIV в. он упоминался в материалах судебной практики Драгиньяна, Периго, Руэрга, Фуа, Гурдона[84]. И даже в конце XV в. он еще применялся в Кордесе[85]. И хотя Жан-Мари Карбасс, посвятивший этому типу уголовного наказания специальную работу, настаивал на том, что в данном случае мы имеем дело исключительно с южнофранцузской практикой[86], недавнее исследование Сирила Понса показало, что точно так же «бег» был популярен и в некоторых городах Северной Франции, например, в Труа, в Лионе и его окрестностях[87].

В отдельных, правда, весьма редких случаях наказанием за адюльтер вместо привычного «бега» в Южной Франции могла стать смертная казнь виновного в преступлении мужчины. Как отмечает Ж.-М.Карбасс, происходило это только тогда, когда виновным в адюльтере признавался ученик или подмастерье, а соблазненной им женщиной была жена его мастера. Такое дело в конце XIII в. рассматривалось, в частности, в Тулузе, где перед судьями предстали ученик булочника (приговоренный затем к казни через повешение - “ad perdendum capud”) и его хозяйка[88].

Однако, в плане диффамации виновного, «бег» был, безусловно, значительно более эффективным наказанием, нежели смертная казнь[89]. Пробежка по городу в голом виде, в компании собственной любовницы, под градом ударов вела к публичному осмеянию, унижению мужчины, к превращению его в преступника – и не только.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Подробнее см средневековой аспекты
Тогоева О. Униженные и оскорбленные мужская честь и мужское достоинство в средневековом суде история права 1 благодарна
О существовании подобного наказания в клюни в xii в