ΛΛΛ     >>>   

Часть первая. ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЭТИКА ЖУРНАЛИСТА КАК НАУКА И ПРАКТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Глава I. «ЭТИЧНО, МОРАЛЬНО, НРАВСТВЕННО...
НАСОЧИНЯЛИ ВСЯКИХ СЛОВ!»

Что такое мораль?

Высказывания такого свойства я слышала много раз. И не только от студентов. Однажды пространным выступлением на эту тему разразился мой давний друг:
— До чего вы, исследователи, любите все усложнять! Я всю жизнь в журналистике и ни разу не почувствовал, что есть смысл городить тройной огород. Этика, на мой взгляд, и есть мораль в ее современном понимании. Рождается она не в кабинетах ученых, а в журналистской практике. Конечно, теоретики участвуют в разработке этических кодексов, но принимают-то их на своих форумах журналисты. И еще не факт, что в таких кодексах существует большая нужда. Хорошие законы — да, это потребность первостепенная. А кодексы...
Тогда я впервые подумала: сколь поверхностно подчас мы представляем себе мораль как социальное явление, сколь обедненно воспринимаем ее взаимоотношения с журналистикой! Профессиональная этика журналиста рассматривает лишь один аспект этих взаимоотношений. И даже он может открыться нам в полной мере только в том случае, если мы представим себе весь спектр связей между журналистикой и моралью, между моралью и жизнью людей. А это непросто! Ведь мораль нельзя разглядеть, нельзя потрогать руками. Она не «приписана» ни к какому социальному учреждению. Однако едва ли найдется человек, который не чувствовал бы на себе ее воздействия.
Что такое мораль?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, можно заглянуть в словари, можно покопаться в серьезных монографиях, посвященных данному социальному феномену, тем более что интересной литературы по моральной проблематике много. Но не лучше ли для начала поискать ответ самому, в жизни? К помощи книг можно будет обратиться тогда, когда потребуется «сверить» найденный ответ.
Наблюдая за стаей журавлей, пересекающей осенний небосвод, нельзя не поразиться согласованности их действий. Четким клином летят они на высоте, делающей неразличимыми их длинные ноги и сильные серповидные крылья. Кажется, будто кто-то вычертил черной тушью этот удивительный клин, тщательно отмерив расстояние от птицы до птицы. Ориентируясь на вожака, они преодолевают тысячи километров, не сбиваясь с пути, и ни один журавль не делает попытки оторваться от стаи, найти себе собственный остров среди болот. Природа дала им инстинкт, повелевающий держаться на чужбине вместе, чтобы можно было выжить. И они действуют в соответствии с этим инстинктом.

Жизнь волчьей стаи так не отследишь, тем более что вместе волки собираются в основном зимой, когда добывать пищу в одиночку становится трудно. Однако охотники свидетельствуют, что и у волков в эту пору очень высокая согласованность действий. Широко известны наблюдения некоего господина Рикса за ньюфаундлендскими волками1. Охотясь за оленями, они прибегают к уловке, основанной на «распределении обязанностей»: большая часть стаи прячется близ оленьих троп с подветренной стороны, а несколько волков приближаются к оленьему стаду с надветренной стороны. Спасаясь от них, олени в панике кидаются к привычным тропам, но тут-то и выскакивает из засады мощное подкрепление нападающим. Какому-то из оленей наверняка уготована гибель... Так что же: эта «производственная хитрость» волков (как, впрочем, и некоторых хищников) инстинктивна или выработана в опыте? Во всяком случае, она бесспорно подтверждает тот факт, что действия отдельных волков и коллективные действия стаи направляются общей нуждой: не дать ускользнуть добыче, «урвать» пропитание, выжить.
Современное природоведение утверждает, что многие млекопитающие, говоря словами натуралиста Альфреда Брэма, «живут обществами различной величины»2 и выполняют в них некоторые обязанности. Главная из таких обязанностей — быть вожаком. Тот, кому она достается, берет на себя заботу о безопасности всего стада, защищает его слабых членов, находит способы разрешения трудных ситуаций. Занять эту «должность» непросто: она всегда — результат победы над соперниками в упорных битвах. Как правило, вожаком оказывается старый самец, т.е. не только самый сильный, но и самый опытный в стае. Почему стая (или стадо) подчиняется ему? Да потому, что так запрограммировано природой: во имя выгоды каждого, которая одновременно является выгодой всех, — надо выжить.
У обезьян мы обнаруживаем новые особенности стадных отношений: эти животные очень чадолюбивы, способны сильно привязываться к тем, кто им делает добро, выручают попавших в беду товарищей, всегда готовы взять под свою опеку осиротевших малышей, а спасаясь бегством от более сильных врагов, стараются унести с «поля боя» не только своих раненых, но и убитых. Однако едва ли не самое интересное в жизни обезьяньих сообществ — характер наказаний, применяемых к тем, кто нарушает заведенный порядок вещей. Расшалившихся малышей наказывают за непослушание щипками, пинками, даже пощечинами. Взрослые же особи могут схлопотать за провинность более серьезные неприятности: их кусают, бьют, а то и «понижают в ранге», отдаляя от вожака. Похоже, что в опыте жизни обезьяньего стада, отмеченной растущей индивидуализацией особей, получают развитие некие дополнительные регуляторы поведения, призванные подкрепить инстинкт самосохранения биологического вида, который и задает согласованность действий внутри сообщества.
Как видим, мир «братьев наших меньших» достаточно отчетливо демонстрирует тот факт, что согласованность жизненно важных действий программируется природой как необходимое условие выживания того или иного биологического вида, выступающее одновременно условием выживания каждой особи. Но уже там просматривается определенная взаимосвязь: механизмы, с помощью которых это условие реализуется, способны развиваться вместе с развитием вида.
А теперь перенесемся мыслью в те неимоверно далекие (и долгие!) времена, которые можно назвать рассветным периодом человечества. Процесс формирования человека и общества был процессом вызревания новых отношений между организмом и окружающей его средой. Суть этих новых отношений заключалась в том, что они приобретали все более опосредованный характер: и вещественно-энергетические, и информационно-управляющие связи начали включать в себя принципиально новый элемент — продукты деятельности, которые использовались далее в качестве инструмента этой деятельности. Вещественно-энергетические связи теперь стали осуществляться посредством орудий производства, изготовленных с помощью примитивных орудий труда; информационно-управляющие связи — посредством продуктов переработки информации, текстов3, создававшихся с помощью знаков (звуковых, жестовых и мимических, цветовых и графических). Появление во взаимодействии организма и окружающей его среды этих опосредующих звеньев означало не что иное, как возникновение человека и человечества. Что же отсюда следует?
Главным средством обеспечения выживаемости нового биологического вида «человек» становится труд. Однако в информационной программе этого вида труд задан природой лишь постольку, поскольку заданы определенные потребности и способности человека. Генетическая программа биологического вида «человек» выступает в данном случае только как фактор, предопределяющий возможности создания новых средств регуляции поведения — информационных программ, вырабатываемых самими людьми на основе отражения ими, их психикой окружающей их реальности. Когда у человека возникает необходимость самостоятельно программировать свои действия, эти возможности реализуются. В результате резко возрастает степень свободы индивида по отношению к общности, в которую он входит.
Данное обстоятельство имеет и плюсы, и минусы. С одной стороны, индивид обретает способность создавать новое и тем помогать развитию своей общности. С другой стороны, он становится опасен для общности, поскольку может нарушить согласованность действий соплеменников, которая по-прежнему остается и для него самого, и для общности генетически заданным условием выживания. Причем условием тем более важным, что появляется неведомая ранее и в высшей степени существенная сторона бытия, требующая такой согласованности, — производственная деятельность. Спасительным для возникающей социальной жизни служит то обстоятельство, что процесс выработки индивидуальных информационных программ одновременно выступает процессом выработки специфической информационной программы общности. Иначе говоря, в становящемся человеческом обществе одновременно с формированием сознания индивидов и через сознание индивидов идет формирование общественного сознания.
Представим себе, как это могло быть. События, которые переживала общность, совершались на обозримом пространстве и касались всех. Если от действий кого-то из своих членов общность выигрывала, то выигрывали все; если несла урон, то урон сказывался на каждом. Следовательно, представления, стихийно возникавшие у человека, не были произвольными. В них отражалось одно и то же происходящее, имевшее для них одинаковое значение, и это значение оказывалось их общим ориентиром: надо действовать так! В дополнение к безусловным рефлексам, получаемым с рождения, человек обретал условные рефлексы, формирующиеся в опыте. Возникали привычки, обычаи, традиции, отмеченные знаками «надо» или «не надо». На протяжении столетий складывались нравы.
Пройдет еще много-много лет, прежде чем «точки отсчета» этих «надо» или «не надо» получат научные обозначения: счастье, смысл жизни, благо, добро, зло. В тот же далекий период они, скорее всего, существовали для людей в виде определенных действий и образов этих действий. Но поскольку образы были однотипными (с однотипным смыслом), постольку они поддавались «обобществлению», т.е. становились общими, и в таком качестве закреплялись с помощью складывавшегося языка в обиходе всех, воздействуя на уклад жизни и соответственно формируя отношения членов общности.
Таким образом, сам характер возникновения сознания определил то, что составило одну из ключевых особенностей человечества: на заре социальной жизни образовался принципиально новый механизм поддержания согласованности действий в общности, основанный на совпадении интересов и доброй воле ее членов.

Он имел (и имеет) ценностную природу и представлял собой особую область складывавшихся общественных отношений.
В обстоятельствах, характерных для первых ступеней человеческого общества, этот механизм был достаточно надежным. Однако последующее усложнение жизненных обстоятельств, многократно описанное в науке, повлекло за собой ситуации, когда между интересами общности и индивида (или групп индивидов) стали возникать противоречия, не поддающиеся разрешению на добровольной основе. Найденный ранее механизм устранить их не может. Но путь, вызвавший к жизни этот первичный механизм, оказался плодотворным и для создания новых, дополнительных механизмов поддержания согласованности действий. В частности, дабы справиться с тем, что стоит за представлением о «не надо», начали складываться отношения принуждения, выступавшие в качестве антитезы (противоположности) отношениям доброй воли. В оформлявшемся сознании индивида они запечатлевались в виде представлений о требованиях общности (чаще всего пока еще в лице вожака) придерживаться определенных вариантов поведения под давлением «отрицательных санкций». А в устанавливавшейся общественной практике эти отношения претворились в создание аппарата для осуществления таких санкций.
Человеческое общество заявило таким образом о себе как о кибернетической системе повышенной степени надежности. Устойчивость этой системы обеспечивается не только генетической программой вида, но и взаимодействием еще двух регулятивных структур (в XX в. ученые назвали их «переплетенными контурами регулирования»4). Одну из них образуют автономные отношения бытия и сознания (контур саморегуляции), другую — отношения между властью, обязанной представлять интересы общности, и массами, т.е. совокупностью составляющих общность индивидов (контур управления). Исходными элементами этих структур выступают те механизмы поддержания согласованности действий, о которых мы только что говорили. Они, надо полагать, и есть зарождающаяся мораль и зарождающееся право, возвещающее о формировании государства.
Пора, однако, оставить наших далеких предков. Свидание с ними было необходимо, чтобы представить себе естественный ход возникновения морали. Но с тех времен утекло столько воды, человечество так разрослось, бытие его так усложнилось, что немудрено усомниться: действуют ли и поныне механизмы поддержания согласованности человеческих действий, сложившиеся несколько тысячелетий назад?
Оказывается, действуют. Разумеется, развиваясь вместе с обществом, они тоже достигли высокой степени сложности, утратив свой первоначальный примитивно-прагматический характер. Однако сохранилось главное — их роль и функции в регулятивных структурах общества. То помогая друг другу в разрешении общественных проблем, то вступая друг с другом в противоречие, они продолжают «работать».
Для того чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно понаблюдать хотя бы за жизнью одного конкретного человека. Пусть это будет, скажем, жизнь широко известного современной России майора В. Измайлова. Впрочем, приказом командующего Московским военным округом он уволен из Вооруженных Сил и свои отчеты об акции «Забытый полк» в «Новой газете» стал подписывать просто «Вячеслав Измайлов». С данной газетой он связан уже несколько лет, и вполне естественно, что именно сотрудники редакции «Новой газеты» сочли себя обязанными рассказать об этом периоде его жизни в письме Главнокомандующему Вооруженными Силами России Б.Н. Ельцину. Познакомимся же с их рассказом:

Десятки российских военнослужащих за последний год сумел вывезти майор Измайлов из чеченского плена.
Сложнейшие переговоры, крайний риск, когда ему самому приходилось оставаться в заложниках, работа психологов и посредников позволили Вячеславу Измайлову вернуть на родину 49 живых солдат и офицеров, оставленных в Чечне во время войны или захваченных позднее. Десятки миллионов рублей, собранных читателями «Новой газеты», закупленные на них еда и одежда позволили выжить в Чечне российским матерям, разыскивающим своих сыновей, позволили перезимовать многим чеченским детям в интернатах Грозного.
Угрозы в свой адрес и в адрес сотрудников «Новой газеты», вымогательство и шантаж, попытки покушения — все это Измайлов выдержал. Ни разу за освобождение пленных мы не платили денег. Обмен или бескорыстное освобождение наших солдат и офицеров шли на человеческой основе, во многом они строились на личном уважении к майору Измайлову и его команде. Угроза увольнения, как и угроза со стороны торговцев людьми, которым Измайлов и газета «разрушали рынок», тоже висели постоянно. Майору год не платили зарплату. Не нашли места по новому месту службы. По необъясненным причинам он, несмотря на обещания, не был зачислен в группу военных журналистов Минобороны. Решением его архисложного, видимо, вопроса занимались и в администрации президента, и в пресс-службе МО — безрезультатно. Как будто возвращение солдат на родину — личное дело Измайлова... 5.
Что же заставляло Вячеслава Измайлова действовать в таких условиях? Не было ни приказов, ни материальных стимулов, ни амбиций, напротив, — одни препоны. Но возвращение на родину жертв неправедной войны он воспринял как свой непреложный долг. Объясняется это просто. Измайлов исходил из убеждения, что благо страны состоит в том же, в чем заключается благо ее граждан — родителей, жен, сестер и детей оставшихся в плену воинов, — в сохранении их жизней. Его добрая воля в том и состояла, чтобы служить этой цели даже вопреки собственным интересам.
А что двигало армейскими чиновниками, которые всеми силами чинили препоны многодневному подвигу майора? Ориентация на групповые амбиции, неспособность подняться на уровень общественной нравственности. В моральном противостоянии одолеть Измайлова они были не в силах, поэтому решили нанести ему удар силой права.

Какой была реакция общества на их действия, показал Интернет. В подавляющем большинстве электронных откликов звучали такие ноты в поддержку Вячеслава Измайлова:
Почему чиновники все время защищают «государство», а не нас — общество и людей? Мы их наняли на свои налоги, они же еще и выступают и мешают благородным поступкам других.
При следующих выборах эта ситуация нынешним властям вспомнится. Миллионы людей знают, чем занимается Измайлов и кто ему как «помог».
Группа «За честные выборы». Москва6
Вот такие коллизии возникают в нашем сегодняшнем мире, сложном, поделенном на страны и страты, государства и нации, военных и гражданских, но по-прежнему остающемся миром людей — миром человеческого общества. Уже в силу этой «поде-ленности» в нем не могут не действовать найденные в начале его исторического пути механизмы регуляции жизни, являющиеся средствами поддержания целостности и устойчивости общественного организма.
Какие же выводы можно сделать из сказанного? Их несколько.
1. Мораль возникает вместе с человеческим обществом как принципиально новый механизм обеспечения согласованности действий в общности, призванный поддержать в новых условиях генетическую установку на выживаемость биологического вида «человек».
2. Зарождение морали есть длительный процесс взаимодействия складывающейся социальной практики и формирующегося сознания индивидов — процесс, ведущий к «обобществлению» результатов этого взаимодействия посредством языка и тем самым к появлению общественного сознания.
3. Сущность морали составляет добрая воля индивида к согласованию своих действий с интересами общности. Эта добрая воля изначально обусловливается тесной связью между обстоятельствами выживания индивида и общности (следовательно, близостью их витальных, т.е. жизненных, интересов). Она восходит к общим «точкам отсчета» этих интересов, фиксируемым в общественном сознании на том или ином этапе в виде определенных ценностей, и проявляется через особые отношения индивида и общности — моральные отношения.
4. В качестве исторически первой формы общественного сознания7 мораль была поначалу идентичной ему. Она стала ценностным фундаментом, на котором, по мере необходимости, вырабатываются новые формы общественного сознания, сохраняющие с ней более или менее прочную связь одной из своих сторон. В силу этого моральные отношения не столько существуют в обществе как специфические отношения «в чистом виде», сколько проявляются в виде одного из аспектов любого другого типа общественных отношений. Вот почему мы можем говорить о нравственных основах политики, экономики, идеологии и т.д.
5. Будучи одной из сторон любого типа социальных отношений, моральные отношения определяют основу жизненной позиции личности, а оставаясь главным элементом в контуре саморегуляции общества, включаются через личность и в контур управления (в результате чего и достигается «переплетенность» контуров).
Следовательно, хотя мораль не «прикреплена» ни к какому социальному учреждению и ее нельзя «потрогать руками», тем не менее она является реальным компонентом социальной жизни. Ее реальность ощущает каждый человек: она дает знать о себе то муками совести, то повелением долга, то больно задетой честью, ввергая нас в глубокие эмоциональные переживания и нелегкие размышления, а иногда даже в опасные ситуации. Неудивительно, что уже на самых ранних этапах человеческого самопознания она привлекла к себе внимание людей и стала предметом их пристального изучения.
Первые сочинения, в которых излагались воззрения на мораль, появились более
двух с половиной тысячелетий назад — как только наметилось разделение духовно-теоретической и материально-практической деятельности. До этого разделения в общественном сознании имел место лишь обыденный уровень, который формируется непосредственно в ходе социальной практики через сознание индивидов. Теперь же, в процессе разделения, сложился уровень теоретического сознания, представляющий собой результат целенаправленных познавательных усилий людей.
Уже в трудах древнеиндийских и древнекитайских философов предпринимались попытки объяснить происхождение добра и зла — основных «точек отсчета» при ориентации (а также при оценке) поведения человека, составляющих ключевую проблему науки о морали по сей день. Стремлением обнаружить истоки добра и зла, определить их содержание, выяснить, в чем заключается истинное удовольствие для человека и что есть для него добродетель, пронизаны и ранние работы древнегреческих философов. Но сколько-нибудь целостная теория морали (равно как и само понятие «мораль») отсутствует даже у Сократа. А ведь он считал главной задачей философии создание учения о том, как следует жить, т.е. разработку практических рекомендаций морального свойства. Рассмотрением сущности знания Сократ занимался прежде всего потому, что полагал: оно должно предшествовать такой разработке.
Первым, кто создал развернутую и достаточно всестороннюю концепцию моральных отношений в обществе, систематизировав и критически осмыслив накопившиеся этические суждения, был Аристотель. Именно с появлением его книги «Нико-махова этика» исследователи связывают и рождение науки, изучающей мораль, и само название этой науки — этика.
Возникшая в лоне философии, в наши дни этика, оставаясь одним из направлений философского знания, включена в контекст социологии и психологии. Как бы ни различались позиции исследователей концептуально (а разброс концепций весьма широк), игнорировать то обстоятельство, что моральные отношения представляют собой совокупность связей, в которых проявляет себя взаимозависимость человека и общества, для современного ученого невозможно. В эту совокупность входят связи индивидуального и общественного сознания, индивидуального поведения и общественной практики, наконец, сознания и поведения как таковых. Отсюда вытекает неизбежность возникновения в этических исследованиях, наряду с философским, также социологического и психологического аспектов. В результате современная этика становится дисциплиной, развивающейся на стыке наук и богатой разнообразным исследовательским инструментарием. Она оказывается способной дать обществу то, к чему интуитивно стремился еще Сократ: во-первых, знания о сущности морали, ее природе, структуре, функционировании, а во-вторых, специально разрабатываемые нормативы — идеалы, принципы, нормы. В соответствии с целевой направленностью исследований на тот или иной тип продукта различаются теоретическая и нормативная этика.
Здесь и кроется основная причина распространенного заблуждения, будто «этика и есть мораль в современном смысле». Оно порождается двумя обстоятельствами. Одно из них — этимологическое тождество греческого слова «этика», получившего статус научного понятия со времен Аристотеля, и латинского слова «мораль», введенного в научный оборот несколько позже Для обозначения предмета этики. Второе (и главное!) — традиционное стремление нормативной этики влиять на моральную практику человечества, настойчиво рекомендуя ему, как жить. Тем самым она вроде бы претендует на ту роль, для которой в процессе становления человеческого общества была вызвана к жизни мораль.
Однако тождества между моралью и нормативной этикой нет и быть не может. Ведь мораль есть объективно сложившийся механизм в регулятивных структурах общества как кибернетической системы. Он «рассчитан» на развитие и основывается на субъективных проявлениях включенной в общественные отношения личности.

Часть первая. ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЭТИКА ЖУРНАЛИСТА КАК НАУКА И ПРАКТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Глава I. «ЭТИЧНО, МОРАЛЬНО, НРАВСТВЕННО...
НАСОЧИНЯЛИ ВСЯКИХ СЛОВ!»

Для каждой профессии — «свой устав»?

Причины возникновения профессиональной морали — весьма интересный предмет для размышлений, тем более что достойного внимания к себе он еще не привлек. Общая этика касается этих проблем как бы «между прочим», а профессиональная этика в силу своего исторического пути21 до сих пор является не столько теоретической дисциплиной, сколько неким собирательным понятием. Она объединяет этические воззрения, характерные для конкретных видов деятельности, конкретных профессий. Причем связаны эти воззрения главным образом с обоснованием или разработкой норм и правил поведения, которые могли бы помочь при разрешении типичных для данной деятельности нравственных коллизий.
Исследователь журналистской этики Д.С. Авраамов довольно пристально рассмотрел обстоятельства, определяющие тот факт, что «развитие нравственности ведет к отпочкованию от нее особых, профессиональных норм»22. Опираясь, вслед за Э.А. Гришиным и Ю.В. Согомоновым23, на концепцию трудового происхождения морали, он считает возникновение профессиональной морали результатом конкретизации трудовой морали под воздействием процесса общественного разделения труда, вызывающего дифференциацию условий труда. С такой точки зрения профессиональная мораль выступает в качестве призмы, сквозь которую преломляются общеморальные требования к деятелю в силу соответствующей специфики деятельности, сохраняя, однако, свою суть.
Вместе с тем Д.С. Авраамов поддерживает и подкрепляет серьезными аргументами еще одно утверждение. Согласно этому утверждению, в профессиональных группах, где объектом труда является человек, мораль имеет определенную специфику, отчетливо проявляющуюся «как в наличии дополнительных требований, не являющихся эквивалентами требований общих, так и в кардинально иной расстановке нравственных ценностей в сознании специалистов»24.
Эти соображения исследователь развивает в рамках представлений о месте и роли профессиональной морали, суть которых заключается, по его мнению, в следующем:
Профессиональная мораль не претендует на роль универсального регулятора поведения специалиста. Сфера ее влияния ограничена трудовыми отношениями, а требования локальны... Мотивы, цели, приемы и результаты профессионального труда мораль постигает тоже только с одной, но очень важной стороны — в их ценностных значениях. Она представляет собой особый оценочно-императивный способ освоения специалистом целей и содержания своей профессиональной деятельности25.
Не оспаривая роли труда в формировании морали и соглашаясь с характеристикой сферы влияния профессиональной морали, заметим, однако, что едва ли на первой ступени своего существования мораль могла иметь специализированный характер, т.е. быть именно трудовой моралью, ориентированной лишь на регламентацию трудового процесса. Естественно предположить, что и сам труд на том этапе еще не выделился в самостоятельную сферу деятельности, а, как все неразвитые явления, был стороной, моментом, аспектом синкретического (соединенного, объединенного, единого) процесса жизнедеятельности возникающего социума. И тот факт, что эта сторона (момент, аспект) обозначилась, вовсе не отменил существования других сторон, таких, скажем, как взаимодействие полов в целях воспроизводства рода или взаимодействие поколений. Отсюда следует, что мораль, возникновение которой действительно во многом инициировалось потребностью согласовывать действия людей во время трудовых процессов, тем не менее, как регулятивный механизм должна была обслуживать систему жизнедеятельности социума в целом. Моральная установка, формировавшаяся у каждого индивида, но фактически оказывавшаяся общей, была еще и целостной: нравственный долг предписывал поведение «на благо себе и всем» в любой ситуации Этот момент принципиально важен, поскольку позволяет зафиксировать исходный (и вечный!) компонент моральных отношений как того регулятивного механизма общественной жизни, которому предстояло в процессе саморазвития социума претерпеть многократные преобразования, приведшие к тому, что и сам он обрел системный характер.
Первое такое преобразование, надо полагать, было задано структурированием жизнедеятельности социума На определенном этапе, в соответствии с направленностью активности в ней обозначились три относительно самостоятельных элемента: сфера труда, сфера быта и сфера «гражданских отношений»26. Это должно было повлечь за собой (и повлекло!) усложнение моральной установки. Процесс такого усложнения — длительный, многовековой, но неизбежный. Ведь в разных сферах жизнедеятельности предписываемое долгом поведение «на благо себе и всем» требовало от людей разных проявлений. Они (проявления) отражались в психике человека как неодинаковые, но позитивно окрашенные поведенческие модели и закреплялись в общественной практике в виде трудовых, бытовых, гражданских обычаев. В конце концов, они осознавались, добавляя к исходной моральной установке три новых блока предписаний, конкретизирующих ее.
В сознании общества содержание усложнявшихся моральных установок обобщалось, фиксировалось, обрастало соответствующими критериями и эталонами поведения, детализировалось до конкретных норм. Тем самым закладывалось начало новых, относительно самостоятельных звеньев в моральных отношениях социума. Эти звенья и получили в этике названия «трудовая мораль», «бытовая мораль», «гражданская мораль».
На уровне кажимости отчужденные и детализированные моральные установки обретали характер надличностных требований, а на самом деле становились в обществе эталонами моральности при оценке поведения человека в той или иной сфере его жизнедеятельности — такова была их главная функция.
История человечества свидетельствует: последующее развитие сфер труда, быта и гражданских отношений на протяжении длительного периода определялось дальнейшей дифференциацией общественной жизни. Причем оснований для дифференциации было много: родоплеменные образования расселялись по земному шару27, и у них соответственно менялась среда обитания, начиналось сословное деление внутри родов, вызывая несовпадение многих (прежде всего экономических) интересов; набирал силу процесс общественного разделения труда
Все это означает, что в какие-то моменты человек вновь и вновь оказывался в кризисных ситуациях, когда в разных условиях ему приходилось искать для реализации какой-либо грани своей моральной установки разные варианты поведения, и в конечном счете она опять должна была быть конкретизирована. Для того чтобы понять, так ли это происходило, рассмотрим сферу труда, поскольку именно в этой сфере родилась профессиональная мораль — предмет нашего непосредственного интереса.
Как могло звучать для наших далеких предков предписание нравственного долга, конкретизированное в «трудовом блоке» моральной установки? К сожалению, подлинных исторических свидетельств на этот счет нет. Первые литературные памятники, в которых отражены моральные отношения в сфере труда, воссоздают более поздние времена. Попробуем найти ответ с помощью современной науки, вникнув для начала в смысл понятия «труд».
Согласно распространенной научной традиции, труд есть целенаправленная активность (т.е. деятельность), ориентированная на производство общественно полезных продуктов вещественно-энергетической или информационной природы. Следовательно, общественно полезный продукт, будь то собранное с возделанной делянки зерно или приспособление для его размельчения, ритуальный танец перед охотой или наставление вождя племени, является элементом деятельности, который замечателен тем, что:
во-первых, делает опосредованными связи организма со средой и тем самым превращает биологическую жизнедеятельность в социальную деятельность, а «дочеловека» — в человека;
во-вторых, удовлетворяет насущные потребности отдельных членов общества и общества в целом;
в-третьих, накапливаясь, образует ресурсы жизнеобеспечения общества;
в-четвертых, предопределяет взаимозависимость членов общества, а значит, укрепляет его целостность и устойчивость;
в-пятых, содержит в себе в свернутом виде все составляющие и все отношения трудового процесса, «умирающего» в продукте.
Суммируя сказанное, можно заключить, что продукт труда воплощает в себе виталъный (жизненно важный) смысл трудового процесса и потому не только является его результатом, но и выступает в качестве его основного критерия. Изначально для общества он есть благо, добро, и все, что способствует его производству, тоже есть благо и добро, а все, что мешает, — зло28. Что же именно в трудовом процессе может играть роль стимула или, наоборот, тормоза?
Факторами, влияющими на течение трудового процесса, психологи считают внешние и внутренние условия деятельности, т.е. обстоятельства природного, социального или личностного плана, на фоне которых разворачивается деятельность. Эти обстоятельства могут быть благоприятными или неблагоприятными (обратим внимание на этимологию слова!), иначе говоря, способствующими или мешающими созданию блага. Внешние обстоятельства в малой степени зависят от субъекта деятельности. На внутренние же обстоятельства он, естественно, способен воздействовать. А как раз в этом ряду мы обнаруживаем моменты, которые в современной этике признаются основой трудовой морали. Имеются в виду три типа отношений субъекта деятельности, характерных для любой профессии в любые периоды и рассматриваемых как нравственные, а именно:
• отношение к обществу в целом или отдельным его группам, с которыми субъект деятельности взаимодействует;
• отношение к самому процессу деятельности,
• отношение к другим ее участникам.
Получается, что достижение успеха в производстве продукта зависит от того, настроен человек на такое отношение к обществу, процессу деятельности и другим его участникам, которое однозначно было бы благоприятным, или не настроен. А успех крайне важен. Следовательно, возможные «нет», «не настроен» необходимо нейтрализовать. Но для этого требуется особый стимул.
Отсюда вывод: уже в пору возникновения трудовой морали смысл представлений, составлявших «трудовой блок» моральной установки индивида, должен был содержать в себе подобный стимул. Иначе говоря, этот блок моральной установки изначально должен был заключать в себе категорическое предписание такого отношения к трудовому процессу, его участникам и обществу, которое однозначно ведет к созданию блага. Для краткости на современном языке данное предписание, по-видимому, может быть обозначено так: «Добросовестный труд на пользу себе и людям!»
Надо полагать, что императив, заключенный в этом предписании, имел большую силу, поскольку оно давало себя знать даже в первых рабовладельческих государствах, где труд в его вещественно-энергетической ипостаси был преимущественно уделом порабощенных. Рабы, зачастую отторгнутые от привычного мира, от близких, поставленные в положение одушевленных орудий труда, тем не менее производили такие шедевры, которыми мы восхищаемся и поныне. Эти шедевры — результат того нравственного отношения к труду, которое уже успело войти в плоть и кровь человека. Никакому надсмотрщику было бы не под силу добиться от строителей таких точных, согласованных и выверенных движений, благодаря которым возникли греческий Парфенон и римский Колизей, если бы эти движения не направлялись еще и Внутренним Голосом. Именно этот Внутренний Голос побуждал рабов созидать во имя уже постигнутой социумом ценности — Добросовестного Труда, преодолевая до поры до времени ненависть к поработителям.
Возникает вопрос: ну, а что же рабовладельцы — те свободные граждане античного полиса, которых принято считать классом эксплуататоров? Они что, были свободны и от моральной установки на добросовестный труд? Довольно убедительное объяснение на этот счет позволяет получить Библия. В Книгах царств, Евангелии, Псалтири, да практически в любом библейском тексте, обнаруживаются два ряда весьма любопытных обстоятельств. Первый ряд — многократные высказывания о ценности знания, «обдумывания», мудрости, т.е. атрибутов деятельности, которую сегодня мы определяем как умственный труд. Второй ряд — эпизоды использования знаний и мудрости во благо людям. Субъектами деятельности в большинстве таких случаев оказываются свободные29.
По всей вероятности, Библия зафиксировала два очень значимых момента в истории человечества: во-первых, отделение умственного труда от физического (это принято считать важной вехой общественного разделения труда), а во-вторых, распределение обязанностей по жизнеобеспечению социума между возникающими классами. Эксплуатируемые оказывались обречены преимущественно на физический труд, эксплуататоры занимались преимущественно умственным трудом: управлением, врачеванием, судопроизводством, свободными науками и искусствами. Причем рабы, обладавшие способностями к умственной деятельности и знаниями (ведь многие из них прежде были свободными), ценились и нередко получали возможность реализовать свои данные, но, увы, чаще всего — без права на признание полноценными людьми. Фактические сведения из истории древних государств рисуют весьма красочную картину развития отношений в обществе того периода, когда складывалось упомянутое «распределение обязанностей»30.
Все это дает основания предположить, что именно тогда и произошла существенная трансформация «трудового блока» моральной установки индивида. Свою роль в этом сыграли два обстоятельства: с одной стороны, постепенное осознание того, что в принципе труд может быть умственным и физическим, а с другой — непосредственное влияние распределения трудовых функций между разными слоями общества, образовавшими его классовую структуру. Императив «Добросовестный труд на пользу себе и людям!» должен был приобрести разные значения в зависимости от положения индивида в системе общественного разделения труда, что в сложившихся условиях одновременно означало — и в зависимости от его места в формирующейся классовой структуре общества. Из этого вытекает по меньшей мере три очевидных следствия:
• Отныне моральные установки индивидов, оставаясь проявлением единого для общества нравственного закона, начинают различаться по содержанию предписаний «трудового блока». Четко определяются две модификации моральных установок: одна ориентирована на умственный труд, другая — на физический. В совокупности с изменяющимися предписаниями «гражданского» и «бытового» блоков31 это создает предпосылки для привнесения в мораль момента классовой ориентированности. Осуществляется такое привнесение путем направленного информационного воздействия на сознание человека со стороны управленческих структур государства.
• В общественном моральном сознании (а оно к этому времени существует не только через сознание индивидов и социальную практику, но и фиксирование, в виде текстов социума) накапливаются критерии и эталоны трудового поведения, ориентированного на тот и другой варианты моральной установки, давая начало двум разным системам ценностей. Доминирующими оказываются ценности, представляющие духовный труд32, прежде всего в силу закрепленного законом «верховного» социального положения лиц, освободившихся от физического труда.
• В общественной практике на века закрепляется пренебрежительное отношение к физическому труду, инициирующее постоянные поиски возможностей передать тот объем человеческой деятельности, который связан с вещественно-энергетическими преобразованиями, специальным орудиям труда. Сначала в этой роли выступают рабы (и до известной степени крепостные при феодализме), потом машины и механизмы и, наконец, автоматы и роботы — детища научно-технического прогресса, которые в равной степени заставляют человечество и восхищаться ими, и опасаться их33.
Фактически отделение умственного труда от физического рвыступало предвестником осознания того важного обстоятельства, что социальная деятельность неизбежно существует в двух вариантах: как творческая и как репродуктивная (воспроизводящая). Однако фактором, определившим дальнейшую организацию общественного производства, на тот момент оказалось отнюдь не данное обстоятельство.
Дело в том, что ни один потребный обществу и созданный в нем продукт не может считаться результатом исключительно умственного или исключительно физического труда, поскольку он таковым не является. Производство продукта любой природы — это процесс, в котором обнаруживает себя сущность социальной деятельности, представляющей собой диалектическое единство опосредованных информационно-управляющих и вещественно-энергетических процессов. Нельзя соорудить ветряную мельницу, не смекнув сначала, как она может быть устроена; нельзя создать стихотворение без энергетических и хотя бы минимальных физических усилий, нужных для того, чтобы оно стало объективной реальностью. Другой вопрос, что разная природа продуктов диктует разную меру приложения умственных и физических усилий и разные принципы их комбинации. Именно это и оказалось решающим, когда потребности общества в разнообразных продуктах возросли настолько, что всерьез назрела необходимость в общественном разделении труда. Магистральным направлением такого разделения стало развитие двух относительно самостоятельных потоков производства. Они хорошо нам известны как материальное и духовное производство (или, говоря строже, производство вещественно-энергетических продуктов и производство информационных продуктов).
Ни один из этих потоков нельзя свести только к умственному или только к физическому труду, ибо в каждом из них непременно присутствуют и тот, и другой, но в разной степени, в разных сочетаниях, часто с разными исполнителями. В таких случаях возникает кооперация трудовых усилий.
И ни один из этих потоков нельзя свести к деятельности только творческой или только репродуктивной. Каждый из них включает в себя и ту, и другую, поскольку они равно необходимы для нормального течения общественной жизни. Если творческая деятельность создает новые реалии, то деятельность репродуктивная обеспечивает ими общество в требующемся количестве.
Однако самоопределение творческой деятельности как ключевого звена производственного процесса под воздействием растущих потребностей неминуемо должно было произойти и в том, и в другом потоке. И оно произошло, повлекши за собой новую волну дифференциации общественного производства — теперь уже внутри потоков. Один за другим возникали виды творческой деятельности, специфика каждого из которых определялась спецификой нового продукта, запрашиваемого обществом. Они давали начало новым отраслям материального и духовного производства, стимулируя развитие репродуктивной деятельности и делая очевидным процесс интенсивного общественного разделения труда.
В этих условиях конкретные проявления «труда на благо» (равно как и конкретные виды блага) неизбежно становились множественными. Отражая их, сознание индивида сталкивалось с проблемой невозможности вобрать в себя их все, а тем более адаптировать к ним сложившуюся традиционным путем моральную установку.
Механизм моральной регуляции общественной жизни вновь оказался в кризисной ситуации. На этот раз она разрешилась, судя по всему, возникновением в «трудовом блоке» моральной установки индивида такого предписания, которое хотя и было категоричным, однако давало большую степень свободы воли и предопределяло тем самым серьезные сдвиги в моральных отношениях общества. Это предписание хорошо прочитывается и в поведении современных молодых людей с нормальным нравственным развитием, когда наступает пора их вступления в трудовую жизнь: ими движет стремление уяснить для себя смысл жизни, свою роль в ней, определить «свое дело». Надо полагать, это стремление и есть ответ на категоричный Внутренний Голос, обязывающий человека к самоопределению, требующий от него «найти свое место в общем строю».
Вполне естественно, что это предписание обозначилось в сознании индивида в пору интенсивного развития промышленного производства, когда стало нормой постоянное возникновение новых профессий. Историки связывают данный процесс с формированием капиталистических отношений. Во всяком случае, ни при рабовладельческом строе, ни в эпоху раннего феодализма модели поведения, которые направлялись бы таким императивом, не были массовыми: сословные отношения сами по себе определяли место человека в общественном производстве.
Если допустить возникновение этого императива в данный период, то открывается возможность по-новому взглянуть на два зафиксированных в истории обстоятельства. Первое из них заключается в том, что как раз тогда возникла достаточно разветвленная сеть специальных учебных заведений, обязанных решать задачи не только образовательного, но и воспитательного характера. Второе обстоятельство состоит в том, что одновременно с этим в городах Западной Европы появились многочисленные уставы, регламентировавшие жизнь и деятельность работников ремесленных цехов и мастерских. В совокупности эти факты показывают, что значительная часть видов деятельности в рассматриваемый период уже достигла той степени развития, при которой можно говорить о вполне сложившемся способе деятельности и довольно высокой степени ее самопознания.
Понятие «способ деятельности», впервые введенное в научный оборот философом Э.С. Маркаряном34, представляется нам первостепенно важным для осознания того, что происходит в развитии морали как регулятивной структуры общества в рассматриваемый период. Оно не тождественно понятию «метод деятельности», хотя в обиходе часто принимается за его синоним. Суть в том, что понятием «способ деятельности» обозначается совокупность всех процессуально-инструментальных особенностей конкретного вида деятельности, задаваемых спецификой производимого ею продукта. Сегодня эти особенности можно выстроить в четыре ряда:
• комплексы задач, последовательно решаемых в ходе акта деятельности и операциональной35 структуры; определяющих специфику его
• набор методов, необходимых для решения данных задач;
• технический инструментарий, используемый при этом;
• стандарты профессионального поведения, рекомендуемые для достижения успешного результата деятельности.
Таким образом, способ того или иного вида деятельности воплощает в себе ее специфику. А поскольку формируется способ деятельности вместе с самой деятельностью, через осмысление удач и промахов, как селекция (отбор) условий, при которых достигается успех, то он оказывается и «копилкой» ее позитивного опыта. А это означает, что он может быть освоен, поддается изучению36.

 ΛΛΛ     >>>   

Материально-практической деятельности
Его несут в себе книги журналистов о своей работе
История журналистской деятельности
В процессе выделения журналистики в самостоятельную отрасль трудовой деятельности складывалось

Королько В. Основы паблик рилейшнз электронная библиотека журналистики