<<<     ΛΛΛ     >>>   

кой же визуальной иллюзии после потери зрения. А в
1709 г. епископ Беркли в своем «Опыте новой теории зрения
» подверг критике абсурдность ньютоновского визуального
пространства как очевидной абстрактной иллюзии, отсеченной
от тактильных ощущений. Разобщенность чувств
и рассогласование их взаимодействия в тактильной синестезии
вполне могли быть одним из следствий технологии
Гутенберга. И к началу семнадцатого столетия, т.е. ко времени
появления «Короля Лира», этот процесс разделения и
редукции функций уже достиг критической точки. Но для
того, чтобы определить, в какой степени подобная революция
в жизни человеческих чувств имела своей причиной
Гутенбергову технологию, необходим несколько иной подход,
чем просто ряд примеров изображения формообразований
чувств в великой пьесе кризисного периода.
«Король Лир» - разновидность средневековой проповеди
или индуктивного рассуждения, показывающего безумие
и бедственность новой ренессансной деятельной жизни.
Шекспир подробно разъясняет, что сам принцип действия
означает раскол социальной деятельности и частного
чувства жизни на специализированные сегменты. Развертывается
безумная всеобщая игра сил, которая ведет к
бешеной активизации всех компонентов и людей, оказавшихся
в зоне влияния нового сотрясения.
Подобное понимание мы находим у Сервантеса, чей
«Дон Кихот» был гальванизирован новой формой книги.
Также Макиавелли оказался под гипнотическим воздействием
нового опыта, разрабатывая который, он попытался
достичь высшей ясности понимания. Макиавеллевское абстрагирование
личной власти от социальной матрицы можно
сравнить с гораздо более древним абстрагированием колеса
от животной формы. Такая абстракция позволяет значительно
ускорить движение. Но в шекспировско-сервантесовском
видении присутствует понимание тщетности такого
движения и такого действия, основанного на фрагментации
и специализации.
Здесь уместно вспомнить одну эпиграмму У.Б.ЙеЙтса, в
которой сопрягаются темы «Короля Лира» и «Дон-Кихота»
В форме загадки:
Упал в обморок Локк.
Умер сад.
26
Тогда прядильный станок
Из-за спины достал Бог.
Локковский обморок - это гипнотический транс, вызванный
появлением в опыте визуального компонента, постепенно
заполнившего все поле внимания. Психологи
определяют гипноз как заполнение поля внимания одним-
единственным чувством. В этот момент «сад» умирает.
Иными словами, сад подразумевает взаимодействие всех
чувств в тактильной гармонии. При сосредоточенности на
одном-единственном чувстве механический принцип абстрагирования
и повторения обретает эксплицитную форму.
Технология - это эксплицитность, как сказал Лайман
Брайсон. А эксплицитностъ означает артикулированность
лишь одной вещи, лишь одного чувства, лишь одного мыслительного
или психического состояния за раз. Поскольку
цель нашей книги - разобраться в истоках и формах существования
Гутенберговой конфигурации событий, полезно
рассмотреть влияние алфавита на туземцев в наше
время. Ибо их 'Иы'Иеш'Иее отношение к алфавиту подобно
нашему nрошлому.

Интериоризация технологии фонетического
алфавита перемещает человека
из магического мира звука в нейтральный
визуальный мир

Дж.к.Каротерс в статье «Культура, психиатрия и письменное
слово» (Psychiatry, Nov., 1959) привел ряд наблюдений,
которые были сделаны в процессе сопоставления туземцев,
не обученных письменной грамоте, с обученными, а
также неписьменного человека с западным человеком вообще.
ОН начинает (р.З08) с того известного факта, что
в силу типа воспитания и образования, в рамки которого
заключены африканцы с рождения и на протяжении
всей их жизни, человек рассматривает себя как довольно
незначительную частичку гораздо большего организма
- семьи или клана, но отнюдь не как независимую,
полагающуюся на свои силы единицу. Проявления лич-
27

ной инициативы и амбиций сведены к МИНимуму, и осмысленное
интегрирование человеческого ОПыта в индивиде
и, следовательно, индивидуальная ЛИния поведения
невозможны. В противовес ограничениям на интеллектуальном
уровне, на уровне темперамента допускается
большая свобода. Человеку предоставляется
возможность значительной раскованности в его жизни
«здесь И сейчас», возможность быть в высшей степени
эктравертированным и свободно выражать свои чувства.
Словом, наши представления о «раскрепощенном» туземце
игнорируют предельное закрепощение и подавление
его умственной жизни и личности, что неизбежно в бесписьменном
мире:
В то время как западный ребенок с малолетства
приучается к строительным кубикам, ключам и замкам,
водопроводным кранам и множеству вещей и событий,
которые принуждают его мыслить в терминах пространственно-
временных отношений и механической
каузальности, африканский ребенок получает образование,
которое почти исключительно базируется на
устном слове и которое в высокой степени заряжено
драмой и эмоциями (р.ЗОВ).
Это значит, что в среде западной цивилизации ребенок
окружен абстрактной, чисто визуальной технологией, задающей
однородное время и однородное континуальное
пространство, где действуют «причины», имеющие свои
следствия, где вещи движутся, а события происходят на
отдельных плоскостях и в последовательном порядке. Африканский
же ребенок живет в скрытом, магическом мире
резонирующего устного слова. Он сталкивается не с однозначными
связями причин и следствий, а с формальными
причинами в пространстве, обладающем особой конфигурацией,
как это свойственно любому бесписьменному обществу.
Каротерс снова и снова повторяет, что «африканские
туземцы живут почти исключительно в мире звука,
прямо и непосредственно обращенного к слушателю, в то
время как западный европеец в значительно большей степени
живет в визуальном мире, который в целом вполне
индифферентен по Отношению к нему». Поскольку мир уха
28
- это горячий гиттерэстетический мир, а мир глаза - относительно
прохладный и нейтральный, западные люди
кажутся представителям слуховой культуры очень холодной
рыбой-э',
Каротерс обращается к рассмотрению свойственного
бесписьменной культуре представления о «власти» слов, О
том, что звучание слов способно влиять на мысль и поведение
и о неумолимости их воздействия. Он цитирует Кеньяту
в связи с любовной магией среди кикую:
Очень важно научиться правильному употреблению
магических слов и правильной интонации, так как результативность
использования магии зависит от произнесения
этих слов в порядке, требуемом ритуалом... При
исполнении этих актов любовной магии исполнитель
должен декламировать магическую формулу ... После
этой декламации он громко называет имя девушки и начинает
обращаться к ней так, словно бы она слушала
(р.ЗО9).
Выражаясь словами Джойса, это - «магические слова в
механически заученном порядке--э. Но сегодня любой ребенок
в нашем мире вновь растет в такого рода магическом
мире повторений, где по радио и телевидению непрерывно
звучит реклама.
Далее Каротерс задается вопросом (p.301), каким образом
распространение письма в обществе ведет к переходу
от представления о слове как звучащей, живой, активной,
природной силе к представлению о нем как о «значении» И
«смысле», которые понимаются сознанием:
Я полагаю, что только когда письменное и, более того,
печатное слово появилось на сцене, создались условия,
при которых слова потеряли свою магическую силу
и свойства. Почему?
13 См. раздел об акустическом пространстве, написанный
И.С.Карпентером и Г.М.Мак-Люэном, в КН.: Explorations in Сотmunication,
рр.65-70.
14 У Джойса игра слов: «rite words in rote order» (досл.: «ритуальные
слова в механическом порядке»), При восприятии на слух
это выражение может быть также понято как «right words in wrote
order», Т.е. «правильные слова в записанном порядке». - Прим.
пер.
29

Я уже имел случай развивать эту тему раньше в
своей статье, посвященной Африке, где сельское бесписьменное
население живет почти исключительно в мире
звука в противоположность западным европейцам, живущим
преимущественно в визуальном мире. Звуки это
в определенном смысле динамические вещи или, по
крайней мере, индикаторы динамических вещей - движений,
событий, действий, которые заставляют человека,
практически беззащитного перед опасностями жизни
среди кустарников или в степи, быть всегда настороже...
Для европейца звуки по большей части теряют это
значение, напротив, у него все больше развивается способность
не замечать их. В то время как для европейца
верить - значит видеть, для жителя сельской Африки
реальность в гораздо большей степени относится к области
слышимого и произносимого.
...Итак приходится принять то, что глаз для большинства
африканцев не столько орган восприятия, сколько
инструмент воли, в то время как главным воспринимающим
органом является ухо.
Каротерс настойчиво повторяет, что представитель Запада
в высокой степени зависит от визуального формирования
пространственно-временных отношений, без чего невозможным
было бы развитие механистического восприятия
каузальных отношений, столь необходимых для строя
нашей жизни. Но радикально иные предпосылки перцептивной
жизни заставляют его задаться вопросом (р.З11),
какой была возможная роль письменного слова впереносе
перцептивного акцента со слухового на визуальное восприятие:
Когда слова обретают письменную форму, они, само
собой, становятся частью визуального мира. Как и большинство
элементов визуального мира, они становятся
статическими вещами и как таковые теряют динамизм,
присущий звучащему слову вообще и произносимому в
частности. Они почти полностью утрачивают элемент
личной обращенности, так как слышимое слово обычно
направлено на тебя, в то время как видимое слово этого
лишено и может быть прочитано так или иначе, по желанию.
Они теряют те эмоциональные обертоны и ту
выразительность, которые были описаны, например,
Монрад-Кроном ... Таким образом, слова, становясь ви-
30
димыми, присоединяются к миру индифферентному по
отношению к зрителю, миру, из которого магическая
сила слова была исключена.
Каротерс переносит свои наблюдения в область «свободной
идеации», открытой для письменного мира и совершенно
недоступной для устных, бесписьменных сообществ:
Представление о том, что связанное со словом мышление
отделимо от действия, не переходит в него прямо
и может оставаться внутри человека ... имеет важные социокультурные
импликации, ибо только в обществе, которое
сознает, что вербальные мысли могут задерживаться
таким образом, а не появляются по самой своей
природе на крыльях силы, благодаря таким социальным
ограничениям становится возможным, по крайней мере
в теории, игнорировать мышление (р.Зll).
Потому-то во время памятных «чисток» 19ЗО-х годов в
таком устном в своей основе обществе, как Россия, где
шпионаж ведется с помощью уха, а не глаза, у многих на
Западе вызывало недоумение то, что многие признавали
себя полностью виновными не в том, что они совершили, а
в том, что они подумали. Ибо в высокоразвитом письменном
обществе соотнесенность видения и поведения открывает
индивиду возможность ухода в себя. Иначе дело обстоит
в устном обществе, где внутренняя вербализация является
эффективным социальным действием:
В таких обстоятельствах существует нео6ходUJКая,
хотя и неявная, связь между ограничениями в сфере
действия и ограничениями в сфере мысли. Поскольку
любое действие в таком обществе от самого его зарождения
руксводимо в значительной мере общественными
регулятивами и поскольку целеустремленная мысль по
самому своему существу личностна и уникальна для
каждого индивида, то тем самым подразумевается, что
эти общества не склонны при знавать саму возможность
такого мышления. Поэтому, если оно все же есть и при
этом выходит за пределы сферы практического и утилитарного,
его рассматривают как проявление дьявола
или результат внешнего злого влияния. Это то, чего
следует бояться и остерегаться как в себе, так и в других
(р.312).
31

моделей в высокой степени устного, слухового сообщества
как «руководимого В значительной мере общественными
регулятивами» несколько неожиданна. Дело в том, что нет
ничего, что могло бы выйти за рамки устного, бесписьменного
сообщества в его безличной коллективности. И когда
представители письменной культуры Запада сталкиваются
с различными «примитивными», или аудиокультурами, каких
еще немало в мире, это дает повод к недоразумениям.
Например, такие страны, как Китай и Индия, по-прежнему
остаются во многом аудиотактильными, Фонетические, так
сказать, способы коммуникации, пронизывающие эти сообщества,
претерпели очень мало изменений. Даже Россия
сохраняет глубокую наклонность к устному типу. Письменность
лишь постепенно изменяет субструктуры языка и
чувственной организации.
Александр Инкелье в своей книге «Общественное мнение
в России» (р.137) дает ценное описание того, как общераспространенная
и бессознательная установка даже среди
письменно образованных слоев приводит к неприятию
всего, что для письменного общества с долгой традицией
кажется «естественным». Русским, как и любому устному
обществу, свойствен совершенно иной взгляд на вещи:
В Соединенных Штатах и в Англии ценится именно
свобода самовыражения, абстрактное право как таковое...
В Советском Союзе же на передний план выдвигаются
резулътаты свободы, а о свободе как таковой заботятся
уже во вторую очередь. Именно по этой причине
дискуссии между представителями советской и англо-
американской культур совершенно не в состоянии
достичь согласия по специфическим вопросам, хотя обе
стороны утверждают необходимость свободной прессы.
Американец обычно говорит о свободе са.м.овыраже'Н.u.я.,
праве говорить или не говорить определенные вещи,
праве, по его словам, существующем в США и не существующем
в Советском Союзе. Советский же человек
обычно говорит о доступе к средствам самовыражения,
а не о праве говорить нечто в принципе, и именно этого
доступа, как он утверждает, лишены многие в Соединенных
Штатах, в отличие от Советского Союза.
Советская озабоченность резулътатамu для средств
32
массовой информации естественна для любого устного общества,
где взаимозависимость есть результат взаимодействия
причин и следствий во всеобщей структуре. Это вполне
в характере деревни или со времени электрификации
информационных средств глобальной деревни. Лучше
всего это новое базовое измерение глобальной взаимозависимости
понимают работники рекламных агентств. Подобно
Советскому Союзу, они также озабочены доступом к средствам
массовой информации и резулътата.мu. Их также
вовсе не занимает проблема самовыражения, и их шокировала
бы любая попытка использовать, скажем, рекламу
масла или кока-кольт как средство выражения частного
мнения и личных чувств. Точно так же советские бюрократы
не могут представить себе, чтобы кто-нибудь пожелал
использовать средства массовой информации в частном порядке.
И тут ни при чем ни Маркс, ни Ленин, ни коммунизм.
Это - естественная коллективистская установка любого
общества устной культуры. Советская пресса в этом
смысле - эквивалент нашего Мэдисон-авеню в плане воздействия
на производство и социальные процессы.

Шизофрения, по-видимому, является
закономерным следствием распространения
письменности

Каротерс подчеркивает, что до того, как фонетическое
письмо расщепило надвое мысль и действие, единственно
возможным было положение, при котором любой человек
нес ответственность в равной степени и за свои мысли, и за
свои поступки. Заслуга Каротерса именно в том, что он
указал на раскол магического мира слуха и нейтрального
мира глаза и, как следствие, на появление индивида, выделившегося
из рода. Поэтому владеющий письменной грамотностью
человек, каким мы находим его в античном мире,
- это расколотый человек, шизофреник, и такими были
все письменные люди со времени изобретения фонетического
алфавита. Однако само по себе письмо еще не обладает
той специфической силой фонетической технологии,
которая способна выделить человека из рода. Лишь
33

фонетический алфавит с его абстрагированием значения
от звука и переводом звука в визуальный код создает
условия для трансформации человека. Ни пиктографическая,
ни идеограмматическая или иероглифическая формы
письма не обладают расщепляющей силой фонетического
алфавита. Никакой другой вид письма, кроме фонетического,
никогда не мог бы изъять человека из властного мира
тотальной взаимозависимости и взаимодействия, представляющего
собой сплошную аудиосеть. Из этого магического
звучащего мира симультанных отношений, из его
устного, акустического пространства есть только один путь
к свободе и независимости человека, вышедшего из племенного
общества. Это путь 'Через фонетический алфавит,
который сразу же сообщает человеку ту или иную степень
дуалистической шизофрении. Вот как описывает это состояние
родовых корч дихотомии И травмы, нанесенной письменностью,
в Древней Греции Бертран Рассел в книге «История
Западной философии» (р.39):
в своем большинстве древним грекам были свойственны
страстность и недовольство собой. Они разрывались
между интеллектом, с одной стороны, и страстями,
с другой, между воображением, устремленным к небесам,
и волей к самоутверждению, ведущей прямо в ад.
Их любимой максимой было «ничего сверх меры», однако
в действительности мы во всем наблюдаем у них
чрезмерность: в чистом мышлении, в поэзии, в религии
и в грехе. Именно сочетание страсти и интеллекта придавало
им величие, там, где они были великими... В действительности,
Древняя Греция знала две стихии: одну
- страстную, религиозную, мистическую и другую мирскую,
светлую, эмпирическую, рационалистическую,
устремленную к познанию разнообразия мира...
Разделение способностей в результате технологического
гиперразвития и экстернализации того или иного чувства
стала столь всепроникающим фактором в прошедшем
столетии, что сегодня мы впервые в истории наконец осознали
явления, которым обязаны этими культурными мутациями.
Те, кому приходится принять на себя первый удар
новой технологии, будь то алфавит или радио, наиболее сильно
реагируют на нее, поскольку соотношения между
чувствами, изменяющиеся вследствие технологического
34
расширения возможностей глаза или уха, помещают человека
в новый, полный неожиданностей мир, образующий
новую мощную «связку», новую схему взаимодействия
между всеми чувствами. Но по мере того как сообщество
усваивает новый способ восприятия во всех сферах труда
и общения, начальный шок постепенно ослабевает. И однако
именно здесь, в этой более поздней и длительной фазе
«приспособления» всей личной и социальной жизни к новой
модели восприятия, выдвинутой новой технологией, и
совершается подлинная революция.
Именно римляне осуществили обусловленный алфавитной
технологией перевод культуры в визуальные термины.
Греки же, древние или византийцы, в большей степени были
привязаны к устной культуре с ее недоверием к действию
и прикладиому знанию. Ведь прикладное знание будь
то в военной области или промышленности - немыслимо
без однотипности и гомогенизации населения. «Нет
сомнений в том, - как писал символист Эдгар Аллан По,
- что акт письма в значительной степени подразумевает
логикализацию мысли». Линейное, алфавитное письмо сделало
возможным изобретение «грамматик» мысли и науки
древними греками. Эти грамматики, или артикулированное
выражение индивидуальных и социальных процессов,
представляли собой визуализацию не визуальных функций
и отношений. Сами эти функции и процессы были не новы.
Но средства пристального визуального анализа, а именно
фонетический алфавит был для древних греков таким же
новшеством, каким в наш век стала кинокамера.
Позже мы рассмотрим вопрос, почему фанатичная
страсть финикийцев, вытесавших алфавит из иероглифов,
к специализации не пробудила их к какой-либо дальнейшей
интеллектуальной или художественной деятельности.
А покамест уместно вспомнить о том, что Цицерон, энциклопедически
обобщивший опыт древнеримского мира, говоря
о греках, упрекал Сократа за то, что тот первый внес
раскол между сердцем и умом. Культура досократиков в
основном была еще бесписьменной. Сократ находится на
грани между устным миром и миром визуальной письменности.
Но он не написал ничего. В средние века на Платона
смотрели как на писца, или секретаря Сократа. А Фома
Аквинский считал, что ни Сократ, ни наш Господь не оста-
35

вили своего учения в письменной форме, поскольку то
взаимодействие умов, которое происходит в процессе обучения,
недостижимо на письме l 5 .

Ведет ли интериоризация таких средств
коммуникации, как буквы, к изменению
соотношения между чувствами и изменениям
в ментальности?

Цицерона как практичного римлянина заботило то, что
греки усложнили реализацию его программы doctus отаtor
16. В разделах XV-XXII третьей книги своего трактата
«Об ораторе» он набрасывает историю философии от ее
возникновения и до его времени, пытаясь объяснить, как
случилось, что профессиональные философы оторвали
красноречие от мудрости, Т.е. практическое знание - от
того знания, к которому следует стремиться ради него самого.
До Сократа наука «одинаково учила и красному слову,
и правому делу». Но начиная с Сократа язык и сердце
расходятся между собой. И то, что из всех людей именно
Сократ с его даром красноречия развел мудрость мысли и
умение красиво говорить, казалось необъяснимым: «Во
главе их был тот самый Сократ, который, согласно свидетельству
целой Греции, как по своей рассудительности, находчивости,
прелести и тонкости ума, так и по своему разнообразному
и богатому красноречию в любой области легко
выходил победителем-Г?
Но после Сократа дела, по мнению Цицерона, пошли совсем
вкривь и вкось. Из всех философов лишь стоики, хотя
они и не пытались развивать красноречие, провозгласили
последнее добродетелью и мудростью. Для Цицерона же
мудрость и есть красноречие, поскольку только благодаря
15 Utrum Christus debuerit doctrinam Suam Scripto tradere.
Summa Theologica, part III, q.42, art.4. «<Должен ли был Христос
доверить Свое учение Письму». - Прим. пер.)
16 Ученый оратор (лат.). - Прu.м. пер.
17 Цицерон. Эстетика: Трактаты. Речи. Письма. - М., 1994. С.
328, 329. - Прим пер.
36
красноречию знание может найти путь к уму и сердцу людей.
Идея прикладиого знания владела умом Цицерона-
римлянина так же, как позже умом Френсиса Бэкона. И
для Цицерона, и для Бэкона техника прикладного знания
основывается на процедуре единообразной воспроизводимости
и гомогенной сегментации знания, примером реализации
которой в Древнем Риме служат римские кирпичные
дороги.
Если технология, независимо от того, появляется ли она
изнутри или извне культуры, выводит на передний план
какое-либо из чувств, меняется соотношение между всеми
нашими чувствами. Мы начинаем видеть, слышать и чувствовать
по-новому. Взаимодействие между нашими органами
чувств не прекращается, разве что в условиях анестезии.
Однако, если какое-либо из чувств возрастает в
своей интенсивности, оно начинает действовать на другие
как анестетик. Например, дантист может использовать назойливый
звук для того, чтобы подавить тактильную чувствительность.
На том же принципе обособления одного из
чувств с целью анестезии остальных основан гипноз. Это
при водит К разрыву связи между чувствами, к своеобразной
утрате идентичности. Поэтому бесписьменный человек
племенного строя, ключевая роль в организации опыта которого
принадлежит слуху, постоянно находится, можно
сказать, в состоянии транса. Уже Платон, которого в средние
века считали секретарем Сократа, мог в акте письма,
оглядываясь назад на бесписьменный мир, сказать:
По поводу каждого искусства Тамус, как передают,
много высказал Тевту хорошего и дурного, но это было
бы слишком долго рассказывать. Когда же дошел черед
до письма, Тевт сказал: «Эта наука, царь, сделает египтян
более мудрыми и памятливыми, так как найдено
средство для памяти и мудрости». Царь же сказал: «Искуснейший
Тевт, один способен порождать предметы
искусства, а другой - судить, какая в них доля вреда
или выгоды для тех, кто из любви к ним придал им прямо
противоположное значение. В души научившихся им
они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения
память: припоминать станут извне, доверяясь
письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою.
Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а
37

для припоминания. Ты даешь ученикам МНимую, а не
истинную мудрость. Они у тебя будут казаться многознающими,
оставаясь в большинстве невеждами, людьми
трудными для общения; они станут мнимомудрыми
вместо мудрых--"
Ни здесь, ни где-либо еще у Платона не видно понимания
роли фонетического алфавита в преобразовании чувственности
греков, как, впрочем, и ни у кого другого в его
время или позже. Однако еще до Платона творцы мифов,
балансировавшие на грани между старым устным миром
племенного строя и новыми технологиями, ведущими к
специализации и индивидуализму, предвидели все это и
сумели выразить в немногих словах. В мифе о Кадме рассказывается,
как этот царь, который как раз и ввел финикийское
письмо, т.е, фонетический алфавит, в Греции, посеял
зубы дракона, которые дали всходы в виде вооруженных
воинов. Как и в большинстве мифов, здесь в сжатом
виде представлен сложный социальный процесс, растянувшийся
на несколько столетий. Лишь недавно благодаря Гарольду
Иннису этот миф раскрылся для нас в своем подлинном
смысле (см., например, его работы «Скрытое влияние
коммуникации» и «Империя И коммуникации»). Миф,
подобно афоризму или максиме, характерен для устной
культуры. Ведь до того, как письменность лишает язык
многомерности его звучания, для бесписьменного человека
каждое слово само по себе есть поэтический мир, «мгновенное
божество», или откровение. Этот аспект сознания
бесписьменного человека обстоятельно рассмотрен в книге
Эрнста Кассирера «Язык И миф», опирающейся на широкий
круг современных исследований вопроса о происхождении
и развитии языка. Ближе к концу девятнадцатого
века многочисленные исследователи бесписьменных обществ
начали сомневаться в аnриорно./И. характере логических
категорий. Но еще и сегодня, когда роль фонетического
письма в создании техники формулирования умозаключений
(кформалъной логики») хорошо известна, некоторые
ученые (среди которых есть даже антропологи) все еще полагают,
что евклидово пространство и трехмерное визуа-
18 Платон. Федр, 274е-275а / / Платон. Собр. соч.: В 4 т. - Т. 2.М.,
1993. - С.186. - ПрUJИ. пер.
38
льное восприятие суть универсальные характеристики человека.
Отсутствие же такого пространства в примитивном
искусстве приписывается этими учеными недостатку художественных
навыков. Кассирер, рассматривая вопрос о
мифе как слове (этимологически слово mythos означает
как раз «слово»), указывает (р.62):
Согласно Узенеру, самым глубоким слоем, до которого
мы можем проследить истоки религиозных представлений,
является слой «мгновенных богов», как он
называет те образы, которые рождаются некой потребностью
или неким чувством в критический момент... и
потому отмечены летучестью и свободой. Но, похоже,
что новые данные, которые предоставленыв наше распоряжение
этнологией и сравнительным религиоведением
за три десятилетия с момента публикации труда
Узенера, позволяют нам продвинутьсяна один шаг вперед.

Цивилизация дарит варвару, или племенному
человеку, глаз вместо уха, но теперь
оказывается не в ладах с электронным миром

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Сформировались в культурном сознании в совершенно иных современных условиях
Генрих viii обратился к совету следующим образом наши судьи сообщили нам
Сенековский стиль одновременно предстает весьма напыщенным в средневековой схоластике
Имеются убедительные 149 способ писать искусственным образом
Выступает как несуществование ЧЧ иными словами