<<<     ΛΛΛ     >>>   

Этот шаг ведет нас от частных индивидуализированных
«архетипов» И эпифаний «мгновенных божеств» к более
общему смыслу проявлений божественного могущества.
Современные ученые и физики часто бывают сбиты с
толку тем фактом, что, проникая в самые глубокие слои
бесписьменного сознания, мы наталкиваемся на наиболее
передовые и изощренные идеи науки и искусства двадцатого
века. Объяснить этот парадокс - одна из задач данной
книги. Эта тема вызывает все больше эмоций и споров,
по мере того как наш мир под влиянием электрической
технологии переходит от визуальной к аудиальной ориентации.
Увы, спор идет не о причинах этого процесса и в
основном цепляется за «содержание». На время оставим
тему роли алфавита в формировании евклидового пространства
в чувственной организации древних греков, а
также одновременного открытия перспективы и хронологического
повествования, и вернемся ненадолго к туземцам'
39

Дж.ККаротерса. Именно в бесписьменном мире легче всего
разглядеть воздействие фонетического алфавита, которое
привело к формированию нашего западного мира.
Тот факт, что древние греки сумели извлечь из письменного
слова больше, чем другие сообщества, такие как
Вавилон и Египет, Х.А.Л.Фишер (А History 01 Еиторе, р.19)
объясняет отсутствием «парализующего влияния жреческой
касты». И тем не менее у них было совсем немного
времени для исследования и открытия, до того как они
утвердились в клииицзоеаннсй модели воспроизводимого
мышления. ПО мнению Каротерса, дело не только в том,
что греческая интеллектуальная прослойка на раннем этапе
не только получила стимул в виде неожиданного доступа
к накопленному знанию других народов, но также в том,
что, поскольку они не имели собственного, то не было и
имущественных интересов, связанных с уже накопленным
знанием, которое помешало бы освоению чужого и выработке
нового. Именно эта ситуация ставит сегодня западный
мир в невыгодное положение по сравнению с «отсталыми
» странами. Именно наше колоссальное наследие письменной
и механической технологий делает нас такими
беспомощными и неспособными справиться с новой электрической
технологией. Новая физика - это пространство
слуха, поэтому общество с долгим письменным прошлым
чувствует себя здесь неуютно, а иначе и быть не может.
Однако приведенный аргумент упускает из виду коренное
различие между фонетическим алфавитом и любым
другим видом письма. Только фонетический алфавит приводит
к разрыву между глазом и ухом, между семантическим
значением и визуальным кодом, и поэтому только фонетическое
письмо создает условия для перехода человека
из племенного мира в цивилизованный и дарит ему глаз
вместо уха. Так, например, китайскую культуру отличает
гораздо большая тонкость и восприимчивость, по сравнению
с западной. И тем не менее это - племенная культура,
культура уха. За словом «цивилизация» следует сохранить
технический смысл термина, подразумевающего человека,
вышедшего из племенного общества, человека, в
мышлении и поведении которого определяющую роль играют
визуальные ценности. Тем самым мы не приписываем
слову «цивилизация» никакого нового значения, а лишь
40
уточняем его характер. Общеизвестно, что цивилизованные
люди в большинстве своем отличаются неразвитостью
и грубостью чувственного восприятия, по сравнению со
сверхчувствительностью представителей устных культур.
Ибо глазу в смысле тонкости далеко до уха. Каротерс высказывает
следующее замечание (р.313):
В той мере, в какой характер платоновской мысли
можно считать репрезентативным для греческой культуры,
очевидно, что слово - помысленное или написанное
- в значительной степени сохраняло для греков немалую
власть над «реальным» миром. Хотя впоследствии
слово перестали рассматривать как самостоятельное
действие, оно считается источником и началом не
только всякого действия, но и всякого открытия: оно
стало единственным ключом к знанию, и только мысль
- посредством слов или цифр - способна отомкнуть
все двери к познанию мира. В определенном смысле, сила
слов и других визуальных символов действительно
возросла, как никогда прежде ... теперь вербальное или
математическое мышление стало единственной истиной
и весь чувственный мир превратился в иллюзию, если
только не считать слов, которые можно слышать или
видеть.
В диалоге «Кратил», названном в честь его учителя
языка и грамматики, Платон вкладывает Сократу в уста
такие слова:
Тогда каким же образом, сказали бы мы, они могли
устанавливать со знанием дела имена или оказаться законодателями,
если еще не было присвоено ни одного
имени, по которому они могли бы узнать, что вещи нельзя
постичь иначе, как из имен?
Кратuл. Я думаю, Сократ, что справедливее всего
говорят об этом те, кто утверждают, что какая-то сила,
высшая, чем человеческая, установила вещам первые
имена, так что они непременно должны быть правильными-".
Этот взгляд Кратила был фундаментом большинства
лингвистических исследований вплоть до эпохи Возрожде-
19 Кратил, 438Ь-с / / Платон. Собр. соч.: В 4 т. - T.I. - М., 1990.
- С.678. - Прим. пер.
41

ния. Он укоренен в старой устной «магии», которая находится
в том же ряду явлений, что и явление «мгновенного
божества», явлений, сегодня снова вызывающих интерес
по различным причинам. То, что такой взгляд совершенно
чужд письменной и визуальной культуре, становится понятным
из скептических замечаний, которыми Джоветт-"
сопроводил диалог.
В целях поисков ориентира в своем исследовании воздействия
письма на бесписьменные общества Каротерс обращается
в книге Дейвида Ризмана «Одинокая толпа» (р.9).
Согласно Ризману, для современного западного мира характерно
то, что он развивает «у своих типичных представителей
конформистский социальный характер, который
обеспечивается усвоением на ранней стадии жизни интернализованного
набора целей». Ризман не пытался понять,
почему рукописная культура древности и средневековья
не создала и не могла создать внутреннее измерение и почему
такое измерение необходимо появилось в печатной
культуре. Это - одна из задач настоящей книги. Но уже
сейчас можно сказать, что «внутреннее измерение» зависит
от «фиксированной точки зрения». Устойчивый и последовательный
характер возникает при неподвижной, так
сказать, почти гипнотически застывшей точке зрения. Работа
же с рукописным текстом была' слишком медленной и
прерывистой для того, чтобы обеспечить фиксированную
точку зрения или навык ровного скольжения в единой
плоскости мысли и информации. Как мы покажем ниже,
рукописная культура глубоко аудиотактильна по сравнению
с печатной культурой, а это означает, что навык отстраненного
наблюдения совершенно несвойствен рукописным
культурам, будь то древнеегипетская, греческая, китайская
или средневековая. Вместо холодной визуальной
отстраненности в рукописном мире мы находим эмпатию и
участие всех чувств. Бесписьменным культурам присуща
столь подавляющая тирания слуха над зрением, что никакое
равновесие между взаимодействующими чувствами
немыслимо точно так же, как оно стало весьма проблематичным
после того, как книгопечатание до крайности усилило
визуальный компонент в опыте западного человека.
20 Английский переводчик диалогов Платона. - Прим. пер.
42

Современный физик уютно чувствует себя
в пространстве восточной теории поля

Каротерс считает, что «традиционалистски ориентированные
», по классификации Ризмана, народы в ТОчности
соответствуют «тем странам и обществам, которые не перешли
к письменной культуре или в которых большая
часть населения осталась незатронутой письменностью»
(р.315). Следует понять, что быть «затронутым» письменностью
- дело нескорое, и эта «затронутость» нигде и никогда
не достигает своей окончательной формы. Это станет
ясно, когда мы перейдем к рассмотрению шестнадцатого и
последующих веков. Но сегодня, когда электричество создает
условия в высшей степени тесного взаимодействия в
глобальном масштабе, мы стремительно возвращаемся в
аудиальный мир одновременных событий и всеобщего сознания.
Тем не менее письменные навыки сохраняются в
нашей речи, в нашей чувственности и в организации пространства
и времени нашей повседневной жизни. Если не
произойдет какой-либо катастрофы, письменность и визуальные
привычки могут еще долгое время оказывать сопротивление
электричеству и сознанию «единого поля». И
наоборот: немцы и японцы при высокоразвитой письменной
и аналитической технологии сохранили Сущностные
моменты слухового племенного единства и всеобщей сплоченности.
Появление радио и, шире, электричества не только
для них, но и для всех племенных культур было в высшей
степени знаменательным событием, тогда как культуры
с долгим письменным прошлым, что Вполне естественно,
гораздо сильнее сопротивляются слуховой культуре
всеобщего электрического поля.
В Отношении традиционалистски ориентированных народов
Ризман отмечает следующее (р.26):
Поскольку рассматриваемый нами вид общественного
строя является относительно стабильным, конформизм
индивида в значительной мере диктуется отношениями
власти между различными возрастными и половыми
группам, кланами, кастами, профессиями и Т.д. _
отношениями, которые сохранялись практически неизменными
на ПРОтяжении столетий, переходя от поколе-
43

ния К поколевию. Культура осуществляет скрупулезный
контроль над поведением, и... в сфере родственных
отношений царит суровый и точный этикет ... Попытки
найти новые способы решения традиционных проблем
практически отсутствуют ...
Как указывает Ризман, даже для того, чтобы удовлетворять
суровым и сложным религиозным ритуалам и этикету
от «индивида не требуется высокого уровня развития
». Тем самым он выказывает себя человеком письменной
культуры, для которого «развитие» означает личную
точку зрения. Напротив, то, что является высоким уровнем
развития для человека устной культуры, было бы неприемлемым
для нашего визуальногО типа сознания. Некоторое
представление об отношении человека традиционалистеки
ориентированного общества к технологическим усовершенствованиям
можно получить ИЗ истории, рассказанной
Вернером Гейзенбергом в книге «Взгляд физика на
природу». Современный физик с его привычкой к «полевому
» восприятию, путем сложных мыслительных операций
вырвавшийся из привычного нам ньютоновского пространства,
легко находит в дописьменном мире родственный ему
вид мудрости.
Гейзенберг говорит о «науке как части взаимодействия
между человеком и Природой» (р.20):
В этой связи часто упоминалось о том, что далеко
идущие изменения в окружающей нас среде и в нашем
образе жизни, вызванные технологическим прогрессом,
также опасно повлияли на наш способ мышления и что
здесь залегают корни кризисов, потрясших наше время
и отразившихся в современном искусстве. В действительности
это возражение гораздо старше, чем современная
технология и наука, поскольку человек начал пользоваться
инструментами с самых первых шагов своей
истории. Так, две с половиной тысячи лет назад китайский
мудрец Чжуан-цзы уже говорил об опасности, которую
порождают машины:
«Как-то во время своего путешествия к северу от реки
Хан Цзы-гун увидел старика, работавшего у себя в
огороде. Тот вырыл оросительную канаву и теперь поминутно
спускался в колодец, чтобы набрать воды в соСУд,
а затем вылить ее в канаву. Хотя он трудился без
остановки, результаты его труда были скудными.
44
Цзы-гун сказал: «Есть способ, благодаря которому
ты сможешь наполнить водой сотню канав за день и с
гораздо меньшими усилиями. Хочешь узнать о нем?».
Старик остановился, взглянул на него и спросил: «И В
чем он заключается?». Цзы-гун ответил: «Нужно взять
деревянный рычаг и привязать к нему с одной стороны
груз. Таким образом ты сможешь черпать воду так быстро,
что она хлынет потоком. Это называется колодец с
воротом».
Тогда гнев отразился на лице старика, и он сказал:
«От своего учителя я слышал, что тот, кто использует
машины, и сам выполняет всю свою работу, как машина.
У того же, кто выполняет свою работу, как машина,
и сердце становится машиной, а тот, у кого в груди сердце,
как машина, теряет свою простоту. Потерявший же
простоту перестает понимать влечения своей души. А
когда человек перестает понимать свою душу, ему нелегко
остаться честным. Я уже слышал раньше о таких
вещах, но мне стыдно пользоваться ими».
В этой древней притче, бесспорно, содержится глубокая
мудрость, ибо «непонимание влечений своей души», пожалуй,
одно из самых удачных определений состояния человека,
оказавшегося в современном кризисе. Технология,
машины распространились в нашем мире в такой степени,
что китайскому мудрецу это даже в голову не могло прийти.
Та «простота», О которой он говорит, - продукт гораздо
более сложный и изощренный, чем что бы то ни было созданное
обществом со специализированной технологией,
где специализация проникла в чувственную жизнь. Но самое
интересное в этой притче то, что она пришлась по вкусу
Гейзенбергу. Ньютон не увидел бы в ней ничего примечательного.
И дело не только в том, что современная физика
отказывается от специализированного визуального пространства
Декарта и Ньютона. Она вновь вступает в сложное
слуховое пространство бесписьменного мира. Такое
слуховое пространство и в самом примитивном обществе, и
в настоящую эпоху представляет собой всеобщее поле симультанных
отношений, где «изменения» кажутся такими
же бессмысленными и неинтересными, какими они казались
уму Шекспира или сердцу Сервантеса. Отставив в
сторону вопрос о ценностях, нам следует сегодня постара-
45

ться понять, что под влиянием электрической технологии
мы в наших самых обычных повседневных переживаниях
и действиях становимся похожими на людей примитивной
культуры. Это влияние проникает в нас не через наши
мысли и мнения, к которым мы научились относиться критически,
а через нашу повседневную чувственную жизнь,
где выкристаллизовываются матрицы нашего мышления и
поведения. В нашей книге мы постараемся объяснить, почему
печатная культура дает человеку язык мысли, делающий
его совершенно не готовым к тому, чтобы воспринять
язык им же созданной электромагнитной технологии.
Стратегию, к которой следует прибегнуть любой культуре
в подобный период, указал в свое время Вильгельм фон
Гумбольдт:
Человек обращается со своими объектами, главным
образом (или, можно сказать, исключительно, поскольку
его чувства и действия зависят от его восприятия),
так, как они ему даны в языке. По мере того как он пытается
выразить свое бытие с помощью языка, он сам
попадает в языковую ловушку: любой язык помещает
народ, которому он принадлежит, в магический круг, и
из него нельзя выбраться, кроме как вступив в другой 2 1 .
Такое понимание породило в наше время технику подвешенного
суждения, с помощью которой мы можем критически
отнестись к допущениям, лежащим в основе нашего
мышления, и преодолеть их ограниченность. Теперь перед
нами открывается возможность научиться жить даже
не только как амфибии, Т.е. в двух сопредельных мирах, а
плюралистично - во множестве миров и культур одновременно.
Мы больше не связаны одной культурой - единственной
конфигурацией соотношения чувств - так же, как
мы не связаны одной книгой, одним языком или одной технологией.
Культурная задача, стоящая сегодня перед нами,
подобна задаче, которую решает ученый, стремящийся
определить погрешность инструмента своего исследования,
для того чтобы ее учесть и исправить. ПО всей вероятности,
распределение человеческого потенциала по отдельным
культурам станет вскоре таким же абсурдным, каким уже
21 Цит, по: Cassirer, Language and Myth, р.9.
46
стала специализация в отдельном предмете или дисциплине.
Вряд ли наш век можно обвинить в одержимости больше,
чем любой другой; просто он сумел осознать сам факт
и условия своей одержимости, чего не удавалось ни одной
другой эпохе. Интерес же к бессознательному, личному и
коллективному, ко всем формам примитинного сознания,
интерес, которым отмечено наше время, восходит еще к
восемнадцатому веку, когда дала о себе знать первая мощная
реакция, направленная против печатной культуры и
механизации Промышленности. Можно ли утверждать, что
то, что началось как «романтическая реакция», устремленная
к органической целостности, ускорило открытие электромагнитных
волн? Трудно сказать. Но, безусловно, это открытие
вновь создало симультанное «поле» всех человеческих
действий, благодаря чему человеческий род теперь
существует в условиях «глобальной деревни». Мы живем в
едином тесном пространстве, оглашающемся звуком племенных
барабанов. Вот почему сегодняшний интерес к
«примитиву» так же банален, как озабоченность девятнадцатого
века «прогрессом», И В равной степени не имеет отношения
к нашим проблемам.

Новая электронная взаимозависимость
возвращает мир к ситуации глобальной
деревни

Нет ничего удивительного в том, что между описанием
традиционалистски ориентированных народов у Ризмана и
африканских племенных обществ у Каротерса обнаруживаются
соответствия, как нет ничего удивительного и в
том, что знакомство с Жизнью туземцев Вызывает у обычного
читателя глубокое чувство родственности описываемому,
ибо новая электрическая культура вновь подводит
под нашу жизнь племенную основу. Сошлемся на лирическое
свидетельство весьма романтически настроенного
биолога Пьера Тейяра де Шардена в его книге «Феномен
человека»;
Но по мере того, как под действием этого напора че-
47

ловеческие элементы благодаря своей психической проницаемости
все больше проникали друг в друга, их сознание
(таинственное совпадение...) при сближении возбуждалось.
И как бы расширяясь, каждый из них постепенно
простирал радиус своей зоны влияния на Земле,
Земля же тем самым как будто все более уменьшалась.
В самом деле, что происходит при нынешнем пароксизме?
Об этом уже неоднократно говорилось. Благодаря
изобретению недавно железной дороги, автомобиля,
самолета физическое влияние каждого человека,
некогда ограниченное несколькими километрами, теперь
расширилось на сотни миль. Более того, благодаря
изумительному биологическому событию - открытию
электромагнитных волн - каждый индивид отныне (активно
и пассивно) одновременно находится на всех морях
и континентах - он находится во всех точках Земли
2 2 .
Для людей письменной культуры с их критическим
складом ума горячность Тейяра де Шардена столь же малопонятна,
сколь и его некритический энтузиазм по поводу
космической мембраны, которая сомкнулась вокруг земного
шара благодаря расширению наших различных чувств с
помощью электричества. Эта экстернализация наших
чувств создает то, что Тейяр де Шарден называет «ноосферой
», или технологическим мозгом мира. Вместо того,
чтобы превратиться в колоссальную Александрийскую
библиотеку, мир стал компьютером, электронным мозгом,
именно так, как это описывается в непритязательной научной
фантастике. И по мере того как наши чувства выходят
наружу, Большой Брат проникает вовнутрь. Поэтому если
мы не сумеем осознать эту динамику, то в один прекрасный
день окажемся погруженными в атмосферу данического
страха, приличествующую тесному мирку племенных
барабанов с его всеобщей взаимозависимостью и вынужденным
сосуществованием. Признаки такой паники хорошо
заметны у f.КaKa Барзена, который объявляет себя бесстрашным
и решительным луддитом в книге «Дом интеллекта
». Понимая, что все, что ему дорого, связано с действием
алфавита на наше сознание, Барзен выступает с
22 Тейяр де Шарден П. Феномен человека. - М., 1987. - С.191.
- Прu.м.. пер.
48
предложением упразднить современные искусство, науку
и филантропию. Разделавшись с этим трио, мы, по его мнению,
сможем захлопнуть крышку ящика Пандоры. Что ж?
По крайней мере, Барзен сумел определиться со своей
проблемой, хотя у него и нет ключа к пониманию того, как
действуют эти формы. Страх - это нормальное состояние
любого устного общества, поскольку в нем постоянно все
действует на все.
Возвращаясь к ранее затронутой теме конформизма,
Каротерс продолжает (р.315, 316); «Мысль и поведение не
рассматриваются отдельно; мысль сама есть форма поведения.
«f.Келать зла» считается в болыпинстве таких обществ
самым ужасным видом «поведения», И страх перед
ним всегда присутствует в сознании». Несмотря на то что
единство чувственности, эмоций и мышления уже давно
составляет предмет ностальгии западного мира, мы так же
не готовы к тому, чтобы принять связанный с таким единством
племенной характер культуры, как некогда оказались
не готовы к фрагментации человеческой психики,
обусловленной печатной культурой.

Письменность воздействует на физиологию,
а также на психическую жизнь
африканских туземцев

в завершение своего рассуждения о влиянии фонетического
письма на африканских туземцев Каротерс приводит
выдержку (р.317, 318) из статьи врача-миссионера,
опубликованной в кенийской ежедневной газете «Ист Эфрикан
Стэндард». Она называется «Как цивилизация повлияла
на африканских туземцев».
Цель этой статьи - показать, что уже начатки образования,
полученные африканскими мальчиками и девочками,
вызвали у них столь быстрые и далеко идущие
последствия, что на протяжении только одного поколения
произошли такие изменения в человеческих
характеристиках и реакциях, которые должны были бы
занять несколько столетий.
Высокие человеческие качества африканцев, не за-
49

тронутых миссионерством или образованием, поражают
почти всякого. Они неутомимые труженики, неприхотливы,
никогда не унывают, их не пугают монотонность и
неудобства, и обычно они отличаются удивительной честностью
и правдивостью. Но нередко приходится слышать
нелестные сравнения этих африканцев с теми, кто
родился от родителей-христиан или с раннего возраста
начал посещать школу. Однако, по свидетельству писателя,
побывавшего в школах на Мадагаскаре, тем детям,
которые не были затронуты цивилизацией, от природы
свойственна некогорая летаргичность. Они способны
длительное время сидеть спокойно: желание играть
в них словно дремлет. Они совершенно не страдают от
монотонности, и их умственная апатия позволяет им
проявлять исключительное для детей терпение. Из этих
детей обычно вырастают необразованные африканцы,
неспособные к какому-либо квалифицированному труду.
Самое большее, чему их можно научить, - это выполнять
работу, не требующую умственных усилий. Такова
плата за их положительные качества.
Африканец будет оставаться в постоянном рабстве у
своего невежества, если только не проявить решимость
рискнуть и ценой разрушения указанных качеств в ходе
тех изменений, которые несет с собой образование,
попытаться заново построить его характер, но уже с совершенно
иной ментальностью. Эта новая ментальность
может проявить себя в увиливании от работы, в возросших
заботах о пропитании, в желании жить со своей
женой, что прибавит хлопот работодателю. И это легко
объяснимо: уже первые шаги в образовании ведут к быстрому
развитию у африканцев таких качеств, как чувство
интереса, тяга к удовольствиям и страх боли.
у образованного африканца (при этом под «образованностью
» мы подразумеваем даже сравнительно низкий
образовательный стандарт, получаемый средним
африканским школьником) открывающееся перед ним
разнообразие жизни формирует чувство интереса; монотонность
же, как и для обычного европейца, становится
ему в тягость. Выполнение неинтересной работы
теперь стоит ему гораздо больших волевых усилий, а
отсутствие интереса вызывает усталость.
Далее автор рассматривает изменения во вкусах, в сек-
50
суальности и отношении к боли, вызванные приобщением к
грамоте:
По моим наблюдениям, нервная система африканцев,
незатронутых цивилизацией, настолькО летаргична,
что им требуется совсем немного времени для сна.
Многие из наших работников проходят несколько миль,
чтобы добраться до места работы, затем они целый день
прилежно трудятся, вечером возвращаются домой и
проводят большую часть ночи, сидя и охраняя свой огород
от вторжения диких кабанов. В течение многих недель
они спят всего по два-три часа в сутки.
Из всего этого вытекает важный моральный итог, а
именно, что африканцы старшего поколения, с которыми
почти всем нам приходилось иметь дело, навсегда
исчезли. Новое поколение - это совсем другие люди,
способные на большее как в хорошем, так и в плохом.
Они заслуживают сочувствия и понимания в отношении
их трудностей и неизмеримо возросших искушений. Необходимо
выработать такое понимание У африканских
родителей, пока еще не слишком поздно, и помочь им
осознать, что они имеют дело с гораздо более тонким
механизмом, чем они сами.
Каротерс подчеркивает тот факт, что такие последствия
вызывает уже начальное освоение грамоты, достаточно
лишь «некоторого знакомства с письменными символами
и развития начальных навыков чтения, письма и счета».
В заключение (р.318) Каротерс обращается к истории
Китая, где книгопечатание было изобретено уже в седьмом
или восьмом веке и тем не менее «практически не имело
сколько-нибудь серьезных последствий для эмансипации
мышления». Он ссылается на Кеннета Скотта Латуретта,
который пишет в своей книге «Китайцы, их история И ку-
льтура» (р.310):
Гипотетический пришелец с Марса мог бы ожидать,
что индустриальная революция и современный научный
подход должны были бы на ча ть свое движение скорее
в Китае, чем на Западе. Китайцы столь трудолюбивы
и изобретательны, в историческом плане они настолько
опередили Запад в сельскохозяйственном и медицинском
знании, что именно они, а не западные народы,
могли бы считаться предтечами и лидерами в том, что
51

называется научным подходом к познанию человеком
окружающей среды и овладению ею. Нельзя не удивляться
тому, что народ, который первым изобрел бумагу,
книгопечатание, порох и компас - если ВСпомнить только
некоторые из их наиболее известных открытий, _
не оказался первым и в Создании ткацкого станка, парового
двигателя и других машин, революционизировав_
ших производство в восемнадцатом и девятнадцатом
веках.
Но дело в том, что китайцы видели цель книгопечатания
не в создании одинаковых ВОСПРОИЗводимых продуктов для
рынка и формирования системы цен. Книгопечатание было
альтернативой их МОлитвенным мельницам-З и визуальным
средством усиления заклинательного воздействия, подобного
тому, какое в наше время оказывает реклама.
Тем не менее пример отношения китайцев к книгопечатанию
поможет нам ПРОДВинуться в наших усилиях уяснить
его природу. Наиболее существенной чертой книгопечатания
является воспроизводимость, повторяемость, а повторяемость,
как известно, ведет к гипнозу, одержимости.
Кроме того, печатные идеограммы суть нечто совершенно
иное, нежели книгопечатание, основывающееся на фонетическом
алфавите, ибо идеограмма (даже в большей степени,
чем иероглиф) представляет собой СЛожный гешmалъm,
воздействующий на все чувства сразу. Идеограмма
не допускает разделения между чувствами или специализации
одного из них - выделения образа, звука или значения,
что составляет ключевую характеристику фонетического
алфавита. Поэтому МНогочисленные специализации и
разделения функций, присущие промышленному труду и
Прикладному знанию, остались китайцам недоступными. В
наСтоящее время китайская письменность, похоже, продвигается
в направлении фонетического алфавита. Это, несомненно,
приведет к ликвидации нынешней и традиционной
культуры in toto 24. Китайской нации придется пройти
через шизофрению и умножение дихотомий к утвержде-
23 Речь идет о ламаистском МОлитвенном Приспособлении. См.:
Крывелев И.А. История религий. - т.2. - М., 1976. _ С.389, 390.
- Прu.м.. пер.
24 В целом (л.ат.). - Прим. пер.
52
нию организации, основанной на началах физической силы
и агрессивности и реализующей римскую модель
«центр-периферия».
Каротерс ошибается, когда объясняет индифферентность
ранней китайской культуры к индустриализму тем,
что китайское письмо - в рукописном или печатном виде
- требует значительной эрудиции. То же самое, хотя и в
различной степени, можно сказать и обо всех неалфавитных
формах письма. Обратимся снова (и не в последний
раз) за помощью к комментарию Латуретта по этому поводу:
Большая часть необозримой литературы на китайском
языке была написана в классическом стиле ... Классический
китайский язык весьма сложен в силу своей
искусственности. Написанные на нем тексты часто изобилуют
аллюзиями и цитатами, и для того чтобы оценить
или хотя бы понять большую часть сказанного, читатель
нуждается в обширных познаниях в имеющейся
литературе ... Только освоив фантастический объем литературы
и, более того, выучив на память значительную
ее часть, ученый обретает некое шестое чувство,
позволяющее ему догадываться, какое из нескольких
прочтений верно. Поэтому даже медленное и внимательное
чтение на классическом языке требует длительной
подготовки. Сочинительство же - еще более сложная
задача. Немногие европейцы сумели достичь сносного
владения стилем, а многие современные китайцы,
которые являются законченным продуктом сегодняшнего
типа образования, так и не смогли его освоить.
В заключение Каротерс делает вывод, что генетическому
изучению человеческих коллективов недостает точности
и результативности в плане сбора данных, по сравнению
с исследованиями, опирающимися на культурологический
подход и изучение окружающей среды. Моя мысль
заключается в том, что культурная экология имеет надежную
основу, которую составляет чувственный аппарат человека,
и что любое расширение чувств с помощью технологии
вызывает вполне поддающийся наблюдению эффект,
который состоит в установлении новой конфигурации,
или нового пропорционального соотношения, между
чувствами. Язык, коль скоро он представляет собой форму
53

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Существовала 174 совершенно иная группа тех
Подобную же иронию мы находим
Маклюэн М. Галактика Гутенберга Сотворение человека печатной культуры истории культуры 3 времени
68 цель настоящего труда исследовать прежде всего печатную фазу алфавитной культуры
Хейзинги осень средневековья посвящена тому