Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Во всем этом многообразном, единичном или многожды повторяющемся, опыте что-то находящееся в самом человеке заставляет вздрогнуть некие струны сердечные, зазвучать их – в просветляющем или затемняющем чувства и мысль человеческую – тоне, духе, свете. В древние времена, разумеется, это еще не было понято, изучено, исследовано на самых разных уровнях, различными методами, способами и средствами. Не потому ли тогда и высказывались самые разнообразные догадки о существовании какого-то особого мира идей или способностей чувственно интуитивно ощутить, охватить совершенство, гармонию, красоту космических сфер, выражаемую в известных человеку числах, каким-то образом обладающих магической силой, или просто о способности человека к подражанию природе, в которой в более или менее концентрированном виде содержится красота. Вот она-то и заставляет трепетать человеческое сердце, растравляет человеческие чувства, вынуждая раз от раза в соприкосновении с красотой все больше и больше их развивать, совершенствовать, устремлять человека, развившего „нечаянно” в себе такие чувства, к гармонии с природой, которая и насыщена этой гармонией и красотой. Сколько мудрецов и философов, попутно провозглашенных святыми, мучениками, отцами церкви прошли через искус красотой природы, когда вещными, телесными феноменами по предписаниям нужно было пренебрегать (некоторые из них – Василий Кесарийский, Августин Блаженный, Фома Аквинский), боролись в себе самих и тем более в своей пастве, с этим искусом, но так и не смогли вытравить эту тягу к нему никакими способами: не исчерпывалась для них красота лишь духовным, божественным началом, так и тянуло их к греховному телесному. Уж они-то вроде бы знали душу человеческую, положив много сил, чтобы заполнить всю ее, до последних ее клеточек божественной красотой и красотой, сотворенной Богом, но так и не смогли постичь-де, в каком закутке души гнездится что-то, что нет-нет да и заставляет человека, вроде бы уже и абсолютно верующего, обращать свой взор на красоту земную и припадать к ней, рискуя даже своей жизнью, могущей закончиться на кострах инквизиции. „Несомненно, что хотя наилучшее качество дерева – вовремя приносить зрелые плоды, – наставляет молодежь Василий Кесарийский, – однако некоторым украшением служит ему и скрывающая ветви листва; так и для души самый важный плод – истина, но, конечно, приятно также облечься и внешней мудростью, как бы листвой, которая защищает плод и придает не лишенную приятности внешность”[2]. Вот эта-то „не лишенная приятности внешность” и проникает сама в человека в виде постоянно накапливающегося в нем опыта чувственного столкновения с миром, созерцания его или простого ощущения, так или иначе оказывающего воздействие на чувства, обогащающие сферу эмоционального взаимодействия индивида с миром, которое становится либо более тонким, облагораживающим, либо более грубым и жестким. Последнее зависит не только от особенностей воздействующих предметов и явлений внешнего мира, от характера отношений в нем, установившихся в том или ином сообществе или социальном организме, но и от характера и уровня развитости чувственности каждого взаимодействующего и каждого общающегося. Последний-то на первых этапах жизни человека и определяется во многом степенью действенности и выраженности в ней эстетического начала в процессе накопления впечатлений при погружении человека в мир, в его созерцательной деятельности. На постижение именно этих особенностей и было направлено в течение многих веков внимание мудрецов всех эпох и народов. И тут главный вопрос, до нашего времени так еще и не выясненный, состоит в раскрытии тайны: что же такое есть в человеке, что делает его способным не только с первых часов жизни, но и, как теперь стало уже общепризнанным (по результатам многочисленных и широко проводившихся наблюдений в разных научно-медицинских центрах мира), в период утробного развития человеческого эмбриона производить классификацию явлений, отбор их по эстетическим, нравственным или каким-либо другим критериям (еще даже не имея представления о критериях) – спонтанно и неосознанно, а потом и на осознанном чувственно-эмоциональном и умственно-интеллектуальном уровне – во всем опыте взаимодействия с миром – приспособительном, созерцательном, пассивно-страдательном, а потом и деятельностном. Почти все крупнейшие педагоги прошлых эпох, разрабатывавшие те или иные идеи и теории воспитания и образования, в той или иной степени приближались к разгадке тайны этой способности человека. Кант, перечисляя три способности души – познавательную, чувство удовольствия и неудовольствия и способность желания, – был наиболее близок к разрешению этого „проклятого” вопроса. Однако, не имея в то время достаточного эмпирического материала наблюдений именно за процессом эстетического развития плода в чреве матери, да и материалов наблюдений за процессом развития ребенка в самом раннем детстве, он пришел к выводу о наличии в человеке априорных чувствований и суждений. Исследователи XX века, можно сказать, ответили на вопрос Ф.Шиллера, каким образом природа выводит человека из состояния „чувственной дремоты” и поворачивает весь процесс его становления, формирования и развития к деятельности „свободного интеллекта”. Эстетики в XX веке пришли к выводу, что в каждом человеке природой заложено родовое чувство красоты, точнее, стремление к красоте. И не вина отдельного конкретного индивида в том, что в нем это стремление не проявляется, то есть „не работает”. Здесь вступают в действие уже другие факторы, которые не всегда благоприятно для человека направляют формирование, классификацию и отбор накопляемого индивидуального опыта. Естественнонаучные, психофизиологические и нейропсихологические исследования – прежде всего головного мозга, особенно подкорки и коры больших полушарий – с открытием в них в середине 70-х годов эмоциональных функциональных центров представили картину пробуждения этого стремления к красоте и его влияния на деятельность свободного интеллекта. В „Письмах об эстетическом воспитании” Ф.Шиллер писал: „Природа поступает с человеком не лучше, чем с остальными своими созданиями; она действует за него в тех случаях, когда он еще не в состоянии действовать как свободный интеллект”[3]. И как только она доводит человека до выхода из состояния чувственной дремоты, он начинает сознавать себя человеком и пытается действовать независимо от природы. Чем это нередко кончается мы знаем на своем собственном опыте „покорения природы”, „господства” над ней. Теперь мы знаем, что вывод из состояния „чувственной дремоты” – это длительный процесс эмбрионального и прижизненного развития, который, увы, так может и не завершиться успехом: во всем накопленном опыте взаимодействия будущей матери с миром, в самой семейной жизни, в системе общения и отношений людей и т.д. и т.п. на жизненном пути того или иного индивида могут и не встретиться ощущения, чувствования, переживания, да и мысли, способные вывести его и его стремление к красоте из состояния чувственной дремоты. Это, конечно, беда, если не трагедия каждого оказавшегося в таком положении индивида. Разумеется, тут виноват не только внешний мир бытия человеческого, но и состояние самого индивида, особенно его душевного состояния и духовного наполнения жизни. Но корни все-таки, наверное, нужно искать и в самом характере накапливаемого в чувственных взаимодействиях опыта. Многовековой опыт эстетического развития человечества с несомненностью доказывает, что даже в самых неблагоприятных материальных, нравственных и духовных условиях, как правило, не рождаются люди с напрочь заглушенным стремлением к красоте. Ибо каждому представителю рода человеческого присуще неутомимое стремление к совершенствованию окружающего мира, к самосовершенствованию, никогда неутоляемое стремление к познанию: арсенал культурных ценностей современного человечества включает огромное количество великих творений и открытий, сделанных людьми, рожденными отнюдь не в благоприятных условиях и не обязательно высокообразованными и культурными родителями. Разумеется, в рассматриваемом аспекте речь идет о накапливании самого первоначального, исходного опыта, призванного пробудить стремление к красоте, которое в дальнейшем по нарастающей будет „работать” как в чувственном, так и в рациональном плане взаимодействия человека с миром. А опыт будет постоянно на протяжении всей жизни пополняться все новыми и новыми впечатлениями, чувствованиями и переживаниями, которые станут материалом бесконечного их совершенствования, „возгоняясь” до эстетических чувств и эстетического вкуса, одновременного, вырастающего из эмоций и рациональных способностей, умения высказывать суждения, оценивающие характер всех взаимодействий носителя эстетических норм с миром. Иначе говоря, мы ведем речь не о врожденности эстетического чувства – эта проблема достаточно широко обсуждалась в истории эстетического развития человеческого и осмысления этой истории эстетикой. Мы говорим пока лишь о природности человеческой чувственности, в том числе эстетического чувства, которая всегда была предметом внимания философов и эстетиков. И для выявления, пробуждения которой „В каждом городе-государстве, – по словам С.С.Аверинцева, – был свой стиль жизнеотношения, свой вкус и такт, свои традиции, которые тщательно культивировались”[4], в которых был сфокусирован эстетический опыт предшествующих поколений, становящийся исходным, первоначальным (включая получаемый еще в период утробного развития) опытом каждого рождающегося человеческого существа. Это, если хотите, можно назвать социогенетическим процессом, хотя социогенетика никак не может привиться к древу современной науки. Тут повторяются извечные зигзаги и неурядицы развития научного знания: та или иная его отрасль или ветвь, пока она завоевывает место под солнцем научности, сама замахивается на очень многое, освящая все знаменем свободы развития, пополнения знания. Но как только эта свобода завоевана, начинается оборонительная война против всяких попыток „засорить” отвоеванное поле своего господства. Уж сколько претерпела генетика бед и проклятий, пока отвоевала себе право занять среди всех естественных наук свое достойное место. Вроде бы пора и пожить более или менее спокойно, наслаждаясь возможностью пополнять, углублять и засевать плодотворными семенами свое поле деятельности. Но тут начинает, хотя и робко, предъявлять свои претензии на частицу этого поля социогенетика, и все: забыты все страдания, утрачивается миролюбие, забывается желание быть не только самой свободной, но и давать свободу другим. В самом деле, нет в истории философско-эстетической науки исследователя, который бы так или иначе не обращал внимание на чувственность и чувства человека, с которыми тот рождается и с которыми вместе формируется, воспитывается и развивается, добиваясь нередко права занять в истории осмысления жизни свое незатмеваемое временем место. В обсуждение рассматриваемого вопроса, естественно, органично включались и естествоиспытатели, и художники, и музыканты и даже общественные деятели. Не приводя высказываний представителей всех отраслей знания или сфер человеческой деятельности, замечу, что вопрос о природной основе человеческой чувственности, в том числе и эстетического чувства, очевидно, занимает столь значительное место в жизни людей, что они вновь и вновь возвращаются к нему, пытаясь все глубже проникнуть в его жизнестроительную, человекотворящую сущность. Сколько времени и сил отдал Ч.Дарвин исследованию эстетического чувства? Сеченов, Мечников, Бехтерев, Вернадский не обошли его своим вниманием. Почти невозможно назвать ни одного крупного физика конца XIX и XX веков, да и математиков тоже, которые не коснулись бы этой проблемы. Но нам до недавнего времени все это было не указ, ибо мы принадлежали к лагерю „своей” святой веры в исходную социальность в человеке всего человеческого. Хотя мы знали, что говорили почитаемые нами наши предтечи В.Г.Белинский и Н.Г.Чернышевский, чему пытался придать педагогическое звучание и значение А.С.Макаренко, но все это как-то принималось только тогда, когда природная основа человека рассматривалась лишь как биологическое начало, которое только при жизни наполняется социальностью и исключительно таким образом обретает человечность. „Эстетическое чувство, получаемое человеком от природы, – писал В.Г.Белинский, – должно возвыситься на степень эстетического вкуса, приобретаемого изучением и развитием”[5]. „Стремление к красоте, – подхватывает А.С.Макаренко, – крепко заложенное природой в каждом человеке, есть лучший рычаг, которым можно повернуть человека к культуре”[6]. Именно к культуре, ибо в ней и заключена истинно очеловечивающая все природные задатки и дарования человека сила. И именно политика осознанного государственного неверия в гигантский потенциал природного в человеке, политика подавления в человеке всего, что не согласовывалось с идеологическими установлениями, до сих пор держит в своих мощных тисках, как теперь модно говорить, менталитет многих людей и особенно психолитет (заскорузлый и консервативный) во всех эшелонах власти, никак не способных понять, что самая главная наша беда все-таки не в экономическом, финансовом хаосе и политической раздробленности, а в культурной отсталости личностного плана. В плане культуры общественного наполнения Россия для всего мира так и остается неиссякаемой духовной сокровищницей и надеждой человечества. А в личностном плане, увы, нам по крупному счету предъявить нечего. Вот когда во всем своем „величии” проявился негативный результат идеологии и политики подчинения всего и вся в человеке, в том числе и его природности, социальному началу, результат всеми средствами насаждавшейся социализации, не находившей опоры в природной организации индивида. Последняя часто так и не прорастала в личность, прежде всего из-за неразвитости подлинно человеческой чувственности, по мере наполнения которой эстетическим опытом самого разного жизнетворного содержания, прорастающей в эстетические чувства, в первую очередь раскрывающие индивидуальную неповторимость личности. Серость и убогость всей нашей жизненной среды, аморфность и безликость межличностных, семейных и общественных отношений, безнравственность и жестокость всей политической атмосферы жизни общества и в обществе, захламленность городов и сел, поразительная казенность и антиэстетичность интерьеров всех детских, школьных и иных образовательных и воспитательных учреждений – это не только результат все той же усредняющей, обезличивающей и примитивизирующей социализации по идеологическим шаблонам, но и естественное следствие непробужденности во многих из нас нашего природного, родового стремления к красоте и заглушенности природных эстетических чувств. Думается не последнюю роль в этой „непробужденности” (конечно, не у всех россиян) сыграло отсутствие в наших душах, в нашем сознании, в нашем миросозерцании организующей и цементирующей человеческий дух подлинно жизнестроительной веры. Я имею в виду не религиозную веру, а ту веру в добрые, добродетельные и благотворные начала, без которой, с моей точки зрения, вообще нет человека, особенно человека-творца. Недаром ведь и подлинно человеческая жизнь, а значит, и адекватная чувственность и ум становились и развивались в неразрывном единстве добра и красоты, к которому позже присоединилась и истина, породив великую и священную для постоянно совершенствующегося духа человеческого троицу. Все, что хоть в каком-то виде дошло от древнейших времен до наших дней в виде ритуальных предметов, мифов, сказаний, легенд и знаков – исполнено стремления к этому единству, пусть первоначально примитивного характера, но неизменно направленного на собирание в каждом человеке всех тех крупиц отдыха, тех его свойств и качеств, из которых если не в каждом, то в очень многих индивидах – при благоприятных материальных, духовных и социальных условиях – и прорастали личности, открывавшие своими деяниями перед человечеством все новые и новые горизонты, дали и высоты, которые они прошли, преодолели и достигли в своей личной жизни. Если дошедшие до нас исторические описания жизни величайших титанов человеческого духа Гомера и Эсхила, Сократа и Аристотеля, Леонардо да Винчи и Микеланджело, Дюрера и Галилея, Шекспира и Сервантеса и многих гениев уже Нового времени и современности верны, то человекотворческая действенность „Великой троицы”, столь усиленно разрабатываемой и лелеемой человечеством, поистине неисчерпаема во всех своих гранях: добре, истине и красоте. Вера в эту троицу всегда передавалась всеми способами от поколения к поколению, даже если она не откладывалась в родителях в каких-то четко сформулированных воззрениях, она естественно и ненавязчиво, без идеологических прессов входила в мирочувствование и миросозерцание, если не мировоззрение каждого землянина. Вот эти естественность и ненавязчивость как раз и дают основания усомниться в том, что насаждавшаяся в нас в течение трех четвертей века коммунистическая идеология и коммунистическая вера в единство истины, добра и красоты дали людям настоящую веру мирочувственного, миросозерцательного и мировоззренческого жизнестроительного плана. Иначе не рассыпалась бы она столь стремительно от малейших исторических дуновений иного плана, и мы не получили бы такого разброса духовных, нравственных метаний во всех сферах нашего собственного быта и бытия, которые никак не дают людям возможности, вернее, возможности в душах людей, пробиться этой вере в „Великую троицу” и успокоить их, собрать их силы не для разорительно-захватнической, а для созидательной работы знаний, умений, навыков, ума, сердца и рук человеческих. Наивно сегодня верить в то, что на всю ту массу людей, которые сегодня не припали к коммунистической идеологии большевистско-советского типа, а отшатнулись от нее в сторону религии и церкви благотворно и жизнетворчески подействует лишь желание верить. Пока в душах людей не прорастет хотя бы ощущение нового мирочувствования, миросозерцания, пока они не найдут в себе самих опору для успокоения своих душевных волнений, преодоления сомнений, прозрения или хотя бы предчувствования новых идеалов и надежд на неисчерпаемость в роде человеческом добротворческих начал и неистребимой потребности в совершенствовании и гармонизации в конечном счете всех своих взаимодействий с миром, волны религиозных отливов и приливов будут постоянными спутниками духовной жизни россиян. Тем более, что и Церковь сегодня больше сосредоточена на накапливании в душах людей в первую очередь религиозного опыта, который с момента его зарождения с древнейших времен и до наших дней органически включает в себя и эстетический опыт. На пленарном заседании XI Международного конгресса по эстетике (Ноттингем, 1988 г.) Роджер Скрутон в докладе „Эстетический опыт и культура” пытался развести и свести воедино религиозный и эстетический опыт. „Хотя цели религиозного опыта находятся за пределами данного момента – в области обещанного спасения, прозрения или возрождения души – они не полностью отделимы от акта, с помощью которого мы приближаемся к ним. Бог находит выражение в религиозном акте, более точное, чем в любом теологическом определении и именно поэтому так важны формы и детали церемонии. Смысл обряда соотносится с трансцендентальным; но он включает эмпирический момент со всем постоянством, которое мы находим в искусстве”. Все художественно-эстетическое богатство человечества используется Церковью для создания атмосферы, благоприятствующей общению с Богом. Может ли сегодня в России Церковь повсеместно создать такую атмосферу? Осмелюсь сказать, что не может, ибо она не способна на это, притом, вероятно, не столько по материальным соображениям (хотя и этот фактор нельзя не принимать во внимание: Церковь была настолько разорена большевиками, пропорционально их способностям и мастерству разрушать и уничтожать), сколько по соображениям духовно-нравственным. И не только потому, что в самой Церкви кипят нравственные борения и страсти, но и потому, что не может вдруг возникнуть целая армия церковнослужителей, эстетически и нравственно подготовленных до статуса авторитетов для ищущих спасения в вере. Пробудив, растревожив в человеке его родовое качество – стремление к красоте – эстетический опыт начинает складываться, по словам Н.Баумгартена, в опытность, которая проявится в умении индивида пользоваться им, постепенно поднимаясь от чувственного познания к мышлению в образах и органически входя в культуру, которую Ф.Шиллер впервые обозначил термином эстетическая культура, разумеется, не отождествив с нею при этом Культуру, а лишь выделив в последней тот ее уровень, который только и может обеспечить целостность личности, не раздирая ее на разные культурные слои: политической, правовой, экономической, нравственной, экологической, художественной и т.п. культур. Эстетический опыт закладывает основу понимания того, что „гимнастические упражнения создают, правда, эстетическое тело, но красота создается лишь свободною и равномерною игрой членов. Точно так же напряжение отдельных духовных сил может создавать выдающихся людей, но только равномерное их сочетание создает людей счастливых и совершенных... Итак, неверно, что развитие отдельных сил должно влечь за собой пожертвование целостностью; или же, сколько бы законы природы к этому не стремились, все же в нашей власти при помощи искусства еще более высокого должно находиться восстановление этой, уничтоженной искусством, целостности нашей природы”[7]. В дальнейшем Ф.Шиллер предпринимает серьезные усилия для раскрытия огромной роли развитой эстетической чувственности как в сохранении целостности личности, так и в восстановлении ее, если она утрачена, поскольку способность чувствовать „служит средством к внедрению лучшего понимания жизни”[8], подготавливает „удобренную” почву для рационального познания и мышления. *** Разбуженное и начавшее свою длящуюся на протяжении всей жизни человека „работу”, стремление к красоте не только „встраивает” индивида в наличную культуру человечества, но и направляет его развитие на обогащение культуры, на достраивание ее достижений во всех делах человеческих. Эту „работу” стремление к красоте осуществляет тем, что сначала оно формирует, вырабатывает в человеке эмоциональную отзывчивость ко всему в мире (в том числе и в самом себе), что содержит те или иные эстетические качества, что ценно не только для данного конкретного человека, но и для племени, рода, народа, государства, общества, человечества. Пусть эта отзывчивость еще и не получает осознания, не всегда становится предметом рефлексии, хотя и дает для нее материал, но она постоянно расширяет поле таких взаимодействий человека с миром, которые все больше подчиняются закону гармонии и направлены на совершенствование этих взаимодействий. То есть самая главная человекотворящая функция отзывчивости на красоту, обладающая гораздо большей энергией созидания, чем это принято считать, особенно из числа тех, кто по своей или по чужой воле оказался обделенным способностью эмоционально откликаться на благотворные воздействия мира, но, будучи наделенным властью или возможностью влиять на настроения и мнения других, часто бросает слова: „ну это все эмоции, что с них возьмешь”. Великая беда России наших дней состоит не в том, что наши люди не эмоциональны, а в том, что в политически-деятельностный водоворот с головой окунулись в большинстве своем те, кто даже во сне не может себе представить, что политическая деятельность, как говаривал Платон, может поднимать человека до высших духовных откровений, доставляя субъекту политики подлинно человеческие радости и удовольствия. „Чем более разовьется впечатлительность, чем она подвижнее, чем большую поверхность она будет обращать к явлениям, тем большую часть мира охватит человек, тем больше способностей разовьет он в себе”[9], – писал Ф.Шиллер. Вот эту созидательную мощь отзывчивости, чувственности не дано постичь многим и многим россиянам, поскольку ни семьей, ни детскими, ни школьными учреждениями, ни системой высшего образования не пробуждено в них стремление к красоте, не развита впечатлительность, а потому и мир не воспринимается ими во всем его богатстве и величии. При „развитой” в таком виде чувственности не из чего сформироваться и способностям рационального познания, особенно способности суждения, в которой прежде всего и выражается неповторимость личности и ее возможности „встраиваться” в наличный мир, а не только адаптироваться к нему. Именно поэтому Кант рассматривал опыт как систему для способности суждения: „...опыт должен составлять (в идее) систему эмпирических знаний по общим и частным законам, если только он, рассматриваемый объективно, вообще возможен”[10]. Думается, главный вклад в систематизацию эмпирических знаний, включаемых в формирование способности суждения, вносит эстетическая отзывчивость или впечатлительность. Вызвав в субъекте „эстетическое состояние” (Кант), то есть возбудив внутреннее чувство, эстетическая отзывчивость, как теперь это установлено, инициирует работу эмоциональных функциональных центров, которые являются катализатором мышления (точнее интеллекта), поскольку как бы изначально облагораживает ум, эстетизируя его. Иначе говоря, эстетическая впечатлительность, восприимчивость, отзывчивость начинает культивировать, лелеять, возделывать в человеке его глубинные природные образования, подводя под разум человеческий то, благодаря чему человек может „иметь заслугу перед человечеством через культуру”[11], ставя перед собой благородные и добродетельные цели. То есть она лежит в основании эстетической культуры личности, определяя культурное будущее личности в целом („как деятельного совершенства самого себя”) (Кант). Разумеется, в данном случае Канта интересовала этическая сторона совершенствования человеком самого себя, точно так же, как и физическое совершенство и самосовершенствование человека он прежде всего рассматривал в этическом ключе. Но когда он переходил к физическому совершенству как культуре „всех вообще способностей для содействия поставленной разумом цели”[12], а логическое совершенство отождествлял с высокой культурой разума, ставящего возвышенные цели, он так или иначе подвигался к эстетическому совершенству, то есть к гармонизации всех человеческих сил и способностей, превращающих индивида в эстетически развитую или эстетически культурную личность. Ведь недаром же Кант последовательно рассматривал физическое, нравственное, логическое и эстетическое совершенство личности, в котором все достигшие уровня культурного развития способности в единстве дают совершенного человека, личность, совершенствующую мир. культуры Киященко Н. Эстетическая культура 8 искусства |
|
|
|
|
