<<<     ΛΛΛ     >>>   

Как и в других случаях, они и теперь не ограничивались литературной полемикой и прибегали к своим излюбленным методам — к угрозам и шантажу. Тульские черносотенцы грозили цензуре, что пожалуются царю, если она не запретит пьесу. Такая же угроза в адрес министра внутренних дел Столыпина содержалась в заявлении, поданном ему астраханскими монархистами. Обвиняя его в попустительстве и требуя запрещения пьесы, черносотенцы указывали, что она "не сходит со сцен к великому соблазну нравственной и религиозной части населения и в угоду кучке интеллигентной черни". Копию своего заявления черносотенцы распространили среди депутатов Государственной думы. Саратовские же "союзники" угрожали, что разнесут театр "с булыжниками и бутылками в руках", если пьеса не будет снята с репертуара.

Главное управление по делам печати оказалось (как, впрочем, и во многих других случаях) в весьма трудном положении. Пренебречь требованиями объединенных сил церковников и черносотенцев оно считало невозможным. Но, с другой стороны, прямо запретить им же самим разрешенную ранее пьесу было бы равносильно признанию своей беспомощности и беспринципности. Кроме того, не могло же оно полностью пренебречь и мнением широкой театральной общественности!

Чтобы как-то выйти из Щекотливого положения, Главное управление по делам печати придумало следующий хитроумный трюк. В ноябре 1909 г. оно разослало губернаторам циркуляр, в котором заявляло, что содержание пьесы "не может служить поводом к запрещению ее постановки", но вместе с тем делало оговорку, открывающую шлагбаум для любого произвола: "Несомненно, однако, что в том случае, если бы местный антрепренер не соответствующей содержанию пьесы обстановкой отдельных сцен придал им кощунственный характер, то пьеса могла бы быть запрещена в порядке циркуляра г. министра внутренних дел от 23 января 1908 г. за № 919".

Само собой разумеется, что местная администрация, привыкшая не церемониться с театром, могла при желании любую обстановку отдельных сцен признать "не соответствующей содержанию пьесы", чем полностью аннулировалось бы полученное ранее разрешение драматической цензуры. Так оно и случилось: в связи с циркуляром Главного управления по делам печати пьеса Андреева была запрещена в Могилеве, Гродно, Харькове, Самаре, Ярославле, Владивостоке, Житомире, Астрахани, Полтаве и многих других городах. Когда же появились слухи о недовольстве пьесой придворных кругов, Столыпин разослал губернаторам циркуляр, повсеместно запрещавший постановку "Анатэмы".

Аналогичная судьба постигла и пьесу Андреева "Жизнь человека". Драма была разрешена и поставлена в начале 1907 г. в Петербурге театром Комиссаржевской. В Москве премьера пьесы состоялась в Московском Художественном театре в конце того же года. В обоих театрах пьеса делала сборы, и никаких недоразумений постановки ее не вызывали. Но в некоторых провинциальных городах местные черносотенцы и духовенство "не приняли" пьесы. С осуждением ее выступили архиепископ Харьковский Арсений, иеромонах Илиодор и другие видные представители церкви, а заодно с ними и черносотенцы. "Пять дней сряду ставится кощунственная пьеса Андреева "Жизнь человека"; на сцене выведен бог, которому человек произносит страшные проклятья",— телеграфировал председатель одесского "Союза русского народа" в Главное управление по делам печати. Вслед за телеграммой черносотенцы устроили на очередном спектакле возмутительный скандал.

Главное управление по делам печати снова оказалось перед дилеммой: угодить церковникам и черносотенцам, пожертвовав своим престижем и общественным мнением, или пойти на конфликт с реакционерами и обскурантами. Выходом из противоречивого положения явился все тот же трюк. В циркуляре, разосланном губернаторам, сообщалось: "В ноябре минувшего года драматическою цензурою была дозволена к представлению пьеса Леонида Андреева "Жизнь человека", в коей одно из действующих лиц, именуемое автором "Некто в сером", олицетворяет судьбу. Пьеса эта, поставленная на сцене одного из столичных театров, выдержала целый ряд представлений и никаких недоразумений не вызывала. Между тем постановка "Жизни человека" на некоторых провинциальных сценах сопровождалась беспорядками, возникшими вследствие того, что часть зрителей, усмотрев в сценическом воспроизведении вышеупомянутого "Некто в сером" кощунство, требовала прекращения представления, остальная же публика настаивала на продолжении спектакля.

Принимая во внимание возможность возникновения подобных беспорядков вследствие присвоения роли "Некто в сером" не свойственного ей кощунственного характера, Главное управление по делам печати по приказанию г. министра внутренних дел имеет честь просить ваше превосходительство дозволять к представлению пьесу "Жизнь человека" лишь в том случае, если добросовестность антрепризы может служить ручательством надлежащего исполнения этой пьесы и если не имеется в виду других причин, заставляющих опасаться нарушения порядка во время представления" 33.

Циркуляр не выдерживал даже самого легкого прикоснования критики: во-первых, о "нарушении порядка" надлежало заботиться полиции, а отнюдь не Главному управлению; во-вторых, "добросовестность антрепризы" являлась слишком расплывчатым и неопределенным понятием, чтобы местная администрация могла им руководствоваться для разрешения или запрещения пьесы; наконец, мог ли и должен ли был антрепренер расплачиваться за скандалы, учиненные черносотенцами?

Как же реагировала местная администрация на подобные циркуляры Главного управления по делам печати и как отражались они на театральной деятельности?

Из множества имеющихся фактов приведем лишь один, но достаточно красноречивый и убедительный.

Вот что сообщал в письме, адресованном редакции театрального журнала, антрепренер В. М. Янов. Получив цензурованный экземпляр пьесы и тем самым разрешение на ее постановку, он отправился со своей труппой в гастрольную поездку. До появления указанного циркуляра Главного управления по делам печати пьеса была поставлена в ряде городов (Тверь, Орел, Тула, Тамбов, Саратов), не вызвав никаких недоразумений. Сборы не только покрывали расходы, но еще приносили предпринимателю прибыль. Но вот появился циркуляр, и началась вакханалия. Ссылаясь на него, симбирский полицмейстер запретил спектакли. Долго пришлось упрашивать, пока он, наконец, согласился отменить свое распоряжение. Казанский полицмейстер категорически запретил постановку. В Вятке разрешение было получено лишь за несколько часов до поднятия занавеса, причем антрепренер должен был дать подписку, что пьеса будет исполнена "добросовестно" и в театре не будет никаких беспорядков. В Вологде полицмейстер запретил продажу билетов. Лишь в 2 часа ночи антрепренеру удалось найти его, чтобы вручить цензурованный экземпляр. На следующий день полицмейстер потребовал,' чтобы при постановке "Некто в сером" стоял не в том углу, где по авторской ремарке ему полагалось, а в другом, на что антрепренер, разумеется, согласился, хотя вносить изменения в цензурованный экземпляр запрещалось. После этого разрешение было получено, но по городу уже прошел слух о запрещении пьесы, что, естественно, самым печальным образом отразилось на сборе.

По приезде труппы в Ярославль оказалось, что предварительно расклеенные афиши сорваны, так как полицмейстер отменил спектакли и билеты возвращены. Начались розыски полицмейстера, уговоры, и, наконец, в 12 часов ночи разрешение было получено. Но так как дело происходило накануне праздника, то за ночь удалось отпечатать и разбросать анонсы лишь к трем часам дня. Сбор был сорван. То же повторилось в Костроме: к приезду труппы афиши были сорваны, билеты возвращены. В конце концов губернатор дал разрешение на спектакль, но это уже не спасло сбора. Во Владимире спектакли также были запрещены. Так как во всех городах приходилось терпеть одни убытки, то в Иваново-Вознесенске дело было прекращено. Заложив личный багаж, декорации и другое театральное имущество, антрепренер кое-Кад довез труппу до Москвы.

В таком положении находился не один Янов. Все антрепренеры, въезжая в тот или иной город, не были уверены в том, что у них состоятся спектакли, и все они, как и Янов в его письме, могли бы воскликнуть: "Как можно вести при существующих условиях театральное дело?" 34

Приведем еще один во многих отношениях показательный пример запрещения ранее разрешенной пьесы. Речь пойдет о недолгой сценической истории пьесы В. В. Протопопова "Черные вороны".

Авторский замысел заключался в разоблачении руководителей секты иоаннитов, ставшей довольно популярной в годы реакции. Первые сведения о секте начали появляться в прессе в 1905 г. Сообщалось, что секта признавала уже известного нам Иоанна Кронштадтского богом, вторично явившимся на землю. Один из "идеологов" секты, издававший с 1906 г. еженедельный журнал "Кронштадтский маяк", прямо писал в своей брошюре, что "в отце Иоанне почивает святая троица: бог-отец, сын и дух святой"; что "в батюшке Кронштадтском явился во плоти бог"; что "он оправдал себя в духе" и т. д. 35

Церковь, первоначально снисходительно отнесшаяся к поклонникам Иоанна, которому она всячески покровительствовала, вскоре убедилась, что иоанниты превращаются в сектантов. К тому же благодаря разоблачениям светской печати стало известно, что руководители секты, эксплуатируя религиозные чувства невежественной массы, как писал впоследствии один из церковных журналов, "просто-напросто занялись обиранием простого народа" 36. Тогда церковь изменила свое отношение к иоаннитам. В 1908 г. журнал Петербургской духовной академии повествовал о том, "как иоаннитские проповедники проникли в один из приходов Вологодской губернии, причем происходили прямо невероятные вещи... Под влиянием их речей целая партия крестьян и крестьянок даже решила бросить свои родные места, распродали имения и направились в Кронштадт..." Деньги, полученные крестьянами за проданное имущество, оказались в карманах сектантов. Такого "успеха" иоанниты добились тем, что уверили крестьян в близком конце света и в том, что "кто не попадает в число 144 тысяч спасенных, т. е. причащенных о. Иоанном, того постигнет вечная погибель"37, Вопрос об иоаннитах стал предметом обсуждения на

IV Всероссийском миссионерском съезде, состоявшемся в
1908 г. в Киеве. Съезд осудил иоаннитов. Рассмотрев
его постановления, синод также высказался против сек
ты, указав, в частности, чтобы "лиц, упорных в иоаннитстве, после увещаний подвергать отлучению от православ
ной церкви..." Именно с этих церковных позиций и разоб
лачал секту, точнее ее руководителей, Протопопов. Сю
жет его пьес заключался в следующем. В сети сектантов
попадает "умная образованная девушка", обладающая
большим состоянием. На недоуменный вопрос одного из
персонажей — чем прельстили ее сектанты, она отвечает:
"Я много думала... Очень много думала... С детства... ду
мала... Правды нет и любви нет... Правда родит любовь и
сама из любви родится... Правдой и любовью мир дер
жаться должен... А люди этого не понимают... кроме них...

У них (т. е. сектантов.— М. Ч.) и правда, и любовь...
У них — душа, а здесь тело, у них жизнь и свет,
а здесь — тьма и смерть!.." Но, живя у сектантов, она слу
чайно подслушала разговор руководителей секты, кото
рый раскрыл ей глаза на царящие здесь алчность и раз
врат. Девушка хочет уйти, но ее силой удерживают. Нако
нец, двум персонажам удается освободить ее.

Чтобы не возникало сомнений в безупречности его произведения с церковной точки зрения, Протопопов поместил перед текстом изданной им пьесы адресованное ему письмо петербургского епархиального противосектантского миссионера. Ознакомившись с пьесой, миссионер писал: "По совести должен сказать, что вы описали этих людей превосходно, с фотографической, если так можно выразиться, точностью... Появление такого обличительного произведения, как "Черные вороны", принесет, я убежден, большую пользу простой доверчивой публике... От всей души желаю вашей пьесе сценического успеха".

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Культура Чудновцев М.И. Церковь и театр 2 октябрь
Также ограничился лаконичным отрицанием крестного знамения на сцене
Запрещенной драматической цензурой
чаще стала вторгаться в сферу деятельности драматической цензуры
Уже в одних этих чисто развлекательных выступлениях церковь усмотрела начала