<<<     ΛΛΛ     >>>   

Республиканский характер университета исключал всяческие монархические притязания. Естественно, что папа и кесарь, разделившие между собой все сферы жизни, с подозрением наблюдали за ростом совершенно независимой силы, пытаясь сделать все, чтобы подчинить университеты своему правлению. Если бы все тогдашние университеты заняли твердую позицию, то подобное намерение никогда бы не реализовалось. Но, как часто случается в свободных сообществах, соперничество соблазнило более слабых искать поддержку на стороне. Они обратились за помощью к Ватикану. Более сильным университетам также пришлось последовать за ними, и довольно скоро все стали домогаться покровительства Папы, чтобы обеспечить себе особые привилегии; именно здесь и таилось основное зло. Так наука отказалась от своей независимости. Люди забыли или не поняли, что интеллектуальное восприятие и размышления о мироздании, в чем и состоит всякая наука, образуют сферу, совершенно отличную от Церкви. Это зло было остановлено Реформацией и преодолено кальвинизмом, преодолено официально, поскольку кальвинизм упразднил монархическую иерархию в самой Церкви, и под единовластием Христа ввел ее республиканскую и федеративную организацию, в результате чего Церковный глава, чьей задачей было духовное управление университетами, для кальвинистов больше не существовал. У лютеран таким видимым главой был правитель страны, которого они чтили как «первого епископа»; кальвинистские же нации сохранили разделение Церкви и государства как различные сферы жизни. Диплом доктора в их системе получал свою значимость не в силу общественного мнения или согласия папы, не по причине церковного установления, а только в соответствии с научным характером учреждения.

Это еще не все. Помимо папского надзора над университетами были гонения на науку со стороны Церкви — Церковь угрожала новаторам и преследовала их за мнения и опубликованные сочинения. Рим противостоял свободе слова, и не только в Церкви, что естественно, но и за ее пределами. Только истина имела право на распространение, и свою позицию она сохраняла, не победив заблуждение в честном бою, а обвиняя его перед судьями. Это лишало науку свободы, подчиняя научные проблемы, которые не может разрешить церковная юрисдикция, гражданскому суду. Тот, кто избегал конфликтов, хранил молчание или покорялся обстоятельствам, тот же, кто был посмелее, бросал вызов противникам. Ему подрезали крылья; и если он тем не менее пытался летать, ему ломали шею. Того, кто издавал слишком смелую книгу, считали преступником, и в конце концов он становился узником инквизиции, а там — попадал на эшафот. Права на свободное исследование не было. Твердо веруя, что все познаваемое и достойное познания уже вполне известно, Церковь ничего не знала ни о грандиозной задаче, отведенной науке, только что пробудившейся от средневекового сна, ни о «борьбе за жизнь», которая в ней неизбежна. На заре новой науки церковь не сумела приветствовать рассвет, возвещающий восход нового солнца, и видела в его проблесках тлеющие искры, способные воспламенить весь мир. Она считала своим долгом погасить этот огонь, уничтожить это пламя, где бы оно ни возгоралось. Если поставим себя на ее место, мы ее поймем, но все же осудим ее основополагающий принцип; если бы все продолжали его поддерживать, он просто задушил бы зарождающуюся науку. Слава кальвинизму, который первым пресек эту гибельную тенденцию, теоретически — утверждая сферу общей благодати, а вскоре и практически — предоставляя пристанище гонимым. Правда, как всегда бывает в таких случаях, он далеко не сразу осознал всю важность этого противостояния, потому что не сразу счел нужным убрать ошибку из своего собственного кодекса. И все же непобедимая идея, которая должна была привести, и с течением времени привела к свободе слова, нашла свое абсолютное выражение в том принципе, что Церковь должна уйти в область особой благодати, а вне ее лежит широкое и свободное поле «общей благодати». Все это привело к тому, что положения уголовного права постепенно перестали применяться в соответствующих случаях. Укажем лишь один пример: Декарт, вынужденный покинуть католическую Францию, нашел среди нидерландских кальвинистов научного противника в лице Воэция, но никаким гонениям в этой республике не подвергался.

К этому я должен добавить: чтобы наука процветала, надо создать на нее спрос, а для этого общественное мнение должно стать свободным. Пока Церковь простирала свое velum (покрывало) над всеми событиями общественной жизни, рабство естественным образом продолжалось, ведь единственная цель жизни состояла в том, чтобы заслужить небо, а этим миром пользоваться в той степени, какую допустит Церковь. При таком подходе нельзя и вообразить, чтобы кто-нибудь захотел с симпатией и даже любовью изучать наше земное существование. Любовь была направлена на вечную жизнь, и люди не понимали, что христианство, помимо устремления к вечной жизни, должно осуществить доверенную Богом великую задачу по отношению к мирозданию. Эту новую концепцию впервые ввел кальвинизм, когда он в самом абсолютном смысле подрубил всякую мысль о том, что мы живем на земле только для того, чтобы заслужить блаженство на небе. Для каждого истинного кальвиниста такое блаженство вытекает из возрождения и запечатлевается неотступностью святых. Везде, где «достоверность веры» заменила торговлю индульгенциями, кальвинизм призывал христианский мир к заповеди творения: наполнять землю, покорять ее и владычествовать над всем, что на ней живет. Христианин остался странником, но кальвинисты ощущали себя обязанными осуществить важную задачу на пути к нашей вечной обители. Мир во всем богатстве природы распростерся перед, под и над человеком. Это беспредельное поле надо было обработать. Такому труду кальвинисты посвятили себя с великим пылом, ибо земля со всем, что на ней, должна по воле Божией покориться человеку. В моей родной стране в те дни невиданно расцвели сельское хозяйство и промышленность, торговля и мореплавание. Новорожденная общественная жизнь вызвала новые потребности. Чтобы покорить землю, нужно знать ее, ее природу и законы этой природы. Так и случилось, что народ, который до той поры совсем не поощрял науку, неожиданно призвал ее к активной деятельности, подстегивая ее к осознанию своей свободы, доселе совершенно неизвестной.

А теперь я подхожу к последнему пункту — к тому, что эмансипация науки неизбежно приводит к острому конфликту принципов, и применительно к этому конфликту только кальвинизм предложил готовое решение. Вы понимаете, о каком конфликте я веду речь. Свободное исследование ведет к столкновениям. Один проводит линии на карте жизни не так, как другой. Возникают школы и направления, оптимисты и пессимисты, последователи Канта и последователи Гегеля. Среди юристов детерминисты спорят с моралистами, среди медиков — гомеопаты с аллопатами. Плутонисты и нептунисты, дарвинисты и антидарвинисты соперничают друг с другом в естественных науках. Вильгельм Гумбольдт, Якоб Гримм и Макс Мюллер образовали различные лингвистические школы. Формалисты и реалисты ссорятся друг с другом в храме классической филологии. Везде споры, конфликты, борьба, иногда — яростная и умелая, нередко смешанная с личной неприязнью. В основе всех этих споров лежит конфликт принципов, но все конфликты меркнут перед лицом главного конфликта, который яростно вторгается в сферу человеческого разума. Идет непримиримая борьба между теми, кто верит в Триединого Бога и Его Слово, и теми, кто ищет решения мировой проблемы в деизме, пантеизме и натурализме.

Заметьте, я не говорю о конфликте между верой и наукой. Такого конфликта не существует. Всякая наука в определенной степени начинается с веры, а вера, не ведущая к науке, — просто ошибочная вера или суеверие, подделка, а не подлинная вера. Всякая наука предполагает веру в «я», в наше самосознание; она предполагает веру в достоверность наших чувств; веру в правильность законов мышления; веру в то, что за отдельными явлениями скрыто нечто всеобщее; веру в жизнь; в особенной мере наука предполагает веру в исходные принципы, а это значит, что все аксиомы, необходимые в плодотворном научном исследовании, возникают не через доказательство, а устанавливаются посредством внутреннего постижения и даются нам вместе с нашим самосознанием. В то же время всякая вера требует самовыражения. Чтобы выразить себя, ей необходимы слова, термины, воплощающие мысли. Мысли же должны соединяться не только друг с другом, но и с нашим окружением, со временем и вечностью, и поскольку вера, таким образом, проясняется в нашем сознании, возникает нужда в науке и доказательстве. Отсюда следует, что конфликт существует не между верой и наукой, а между утверждением о том, что мироздание, каким оно предстает сегодня, находится в нормальном состоянии, и утверждением о том, что оно находится в ненормальном состоянии. Если мироздание нормально, оно развивается, непрестанная эволюция ведет его от его возможностей к идеалу. Если же оно в его нынешнем состоянии ненормально, что-то испортилось в нем когда-то, то только возрождающая сила поможет ему достигнуть конечной цели. Это и ничто иное — принципиальная антитеза, которая разделяет мыслящих ученых на два противоположных лагеря.

Сторонники «нормальности» или «нормалисты» считаются только с природными данными, и не успокоятся, пока не найдут идентичное истолкование всем явлениям, они противоборствуют на каждом шагу всем попыткам нарушить или поставить под сомнение логическую связь причин и следствий. Поэтому они чтят и веру в формальный смысл, но лишь постольку, поскольку она согласуется с их общей идеей человеческого сознания, которое также рассматривается как нормальное. С содержательной точки зрения, однако, они отвергают саму идею творения и могут принять лишь эволюцию, у которой нет начала, зато длится она вечно, пока не затеряется в бескрайней бесконечности. Никакой вид, даже Homo Sapiens, не произошел таким, каким он присутствует сейчас; в соответствии с естественнонаучными данными, всякий вид развился из низших, предшествующих форм жизни. Особенно они настаивают на том, что чудес не бывает, вместо них неумолимо господствует естественный закон. Нет греха, есть только эволюция от низшего нравственного состояния к высшему. Священное Писание признают только в том случае, если из него удалены все части, которые нельзя логически объяснить как результат человеческой деятельности. Пускай Христос существует, если надо, но такой, который возник в результате естественного развития Израильского народа. Пусть будет и Бог или, скорее, Высшее Существо, но скрытый, в угоду агностикам, за видимой вселенной или, в угоду пантеистам, прячущийся во всем, что есть, и мыслимый как идеальное отражение человеческого разума.

Поборники «ненормальности» воздают должное относительной эволюции. Они верят не в бесконечность эволюции, а в первоначальное творение, непримиримо споря с «нормалистами». Сторонники «ненормальности» считают, что человек — независимый вид, ибо только в нем одном отражен образ Божий. Кроме того, они считают, что грех испортил нашу первоначальную природу и, следовательно, означал бунт против Бога; а потому утверждают, что только чудо исправит ненормальный порядок вещей — чудо возрождения, чудо Писания, чудо Христа, сошедшего как Бог в нашу жизнь. Поскольку нужно возродить испорченное, они ищут идеальную норму не в природе, а в Триедином Боге.

Словом, не вера и наука, а две научные системы или, если хотите, два научных предположения противостоят друг другу, и у обоих — своя собственная вера. Нельзя сказать, что наука противостоит теологии; мы имеем дело с двумя абсолютными формами науки, каждая из которых претендует на всецелое господство, исходя из собственного представления о Высшем Существе. Пантеизм, как и деизм, — теория о Боге, и, безусловно, вся модернистская теология обитает сейчас в жилище «нормалистов». Эти две научные системы — не относительные противники, которые проходят вместе первую половину пути, а затем мирно дают спутнику выбрать свою собственную дорогу. Каждая серьезно спорит с другой обо всей жизни, постоянно пытаясь уничтожить утверждения противника, включая основания этих утверждений. Если бы они этого не делали, они показали бы, что сами не верят в свои исходные принципы и не понимают изначального требования любой науки, единства концепции.

Если сторонник «нормальности» оставит в своей системе хоть малейшую возможность творения; образа Божиего в человеке; греха как падения; Христа-Бога, возрождения, отличного от эволюции; Писания, возвещающего нам действительные слова Божии, то он отстаивает двойственные позиции и утрачивает право называться ученым. Со своей стороны, если сторонник «ненормальности» хоть в какой-то степени подменяет творение эволюцией; видит в животном не первозданное творение, соделанное по образу человека, а человеческого предка; признает, что человек безгрешен; и, более того, пытается объяснить возрождение, Христа и Писание как результат чисто человеческих действий, вместо того, чтобы всей душой защищать дело Божие, чтобы Он господствовал над всей человеческой жизнью, то его столь же решительно надо изгнать из наших рядов, как человека, придерживающегося двойственных позиций, и потому не являющегося ученым. Перед нами две совершенно различные отправные точки, у которых нет ничего общего. Параллельные линии не пересекаются. Вы должны выбрать или одно, или другое. Что бы вы ни выбрали, кем бы ни стали, как ученый вы должны быть последовательны, не только в теологии, но и во всех ваших делах, в вашем взгляде на мир, в том, как вы отражаете картину мира в зеркале вашего сознания.

Да, хронологически мы, «анормалисты», много столетий были главными и нам крайне редко бросали вызов, поскольку наши оппоненты почти никогда не могли обсуждать наши принципы публично. С распадом древнего язычества и возникновением христианства среди ученых вскоре пустило корни глубокое убеждение в том, что все создано Богом, все виды возникли в результате отдельного творческого акта; что среди этих видов человек сотворен по образу Божиему в первоначальной праведности, а потом гармония была нарушена грехом; и чтобы исправить это ненормальное положение и восстановить все в первоначальном состоянии, Бог употребил «ненормальные» средства, послав Христа как Посредника и дав Священное Писание. Конечно, во все века было немало людей, которые все это высмеивали, и людей, не проявлявших к этому никакого интереса; но нетрудно сосчитать на пальцах тех, кто за десять веков осмелился противостоять всеобщему убеждению. Ренессанс, несомненно, благоприятствовал неверию, оно проникло даже в Ватикан, а гуманизм создал стремление к античным идеалам; словом, с окончанием средних веков появилась оппозиция, но все же множество филологов, юристов, врачей и физиков оставляли нетронутыми те основания, на которых покоилось указанное древнее убеждение. Однако в XVIII веке оппозиции удалось, заняв позицию в центре, изменить линию фронта. Новая философия впервые заявила на весь мир, что христианское миропонимание абсолютно несостоятельно. «Нормалисты» вначале ощутили, а затем осознали свою фундаментальную оппозицию. Всякая мысль, которую можно было применить в борьбе против еще недавно преобладавшего убеждения, развилась с тех пор в особую философскую систему. Вполне различные системы в совершенном согласии отрицали былую веру. Заручившись поддержкой передовых людей, по их стопам последовали отдельные науки, сразу же попытавшиеся исходить повсюду — в юриспруденции, в медицине, в естественных науках, в истории — из новой гипотезы о бесконечном нормальном процессе.

Общественное мнение оторопело, конечно — только на минуту; поскольку народ верил не слишком пылко, поверхностное сопротивление продолжалось недолго. За четверть столетия взгляды «нормалистов» завоевали в буквальном смысле весь мир. Только те, кто был привержен былым взглядам из-за личной веры, не присоединились к хвале «современной мысли», и при первом же ударе им захотелось отвергнуть всю науку и найти убежище в мистицизме. Правда, какое-то время теологи пытались защищаться, но эту защиту можно сравнить с усилиями человека, который старается починить покосившуюся оконную раму, не зная, что дом вот-вот обрушится.

Поэтому самые способные теологи, особенно в Германии, вообразили, что лучше бы подпереть христианство какой-нибудь из таких философских систем. Первым плодом этого скрещения философии и теологии стала так называемая теология опосредования, которая постепенно становилась все беднее в теологической и все богаче в философской части, пока, наконец, не подняла голову современная теология, снискавшая себе славу в попытках избавить теологию от ее «ненормального» характера столь основательно, что Христос преобразился в человека, рожденного так же, как мы, и даже не был совершенно безгрешным, а Священное Писание преобразилось в собрание сочинений, по большей части — поддельных, полных всяческих интерполяций и мифов, легенд и басен. Песнь псалмопевца «...поставили знаки свои вместо знамений» они поняли буквально. Всякий признак «анормального» был искоренен, включая Христа и Писание, и признак «нормального» процесса стал единственным критерием истины. В том, что произошло, повторяю, нет ничего удивительного для нас. Тот, кто считает «нормальными» и свою внутреннюю жизнь, и внешний мир, может говорить только так, как он говорит; и, как ученый, он был бы неискренним, если бы представлял все иначе. С нравственной точки зрения, если отвлечься от ответственности такого человека на суде Божием, нельзя возразить против его личных убеждений, при условии, что он не боится добровольно покинуть христианскую Церковь, о какой бы деноминации ни шла речь.

Если рассмотренный конфликт носит столь острый и неизбежный характер, то в возникающей борьбе кальвинизм предлагает занять следующую несокрушимую позицию. Эта позиция не означает занятия бесполезной апологетикой; она не превращает великую битву в пограничную стычку, а сразу же возвращается к человеческому сознанию, из которого каждый человек науки должен исходить. Сознание у всех людей разное. Если бы не было нарушено нормальное состояние вещей, то сознание у всех говорило бы одно и то же; на самом деле это не так. Один человек осознает грех очень ясно и сильно, другой — слабо или совсем не осознает. В одном его вера, плод возрождения, говорит решительно и ясно; другой даже не понимает, что это такое. В одном testimonium spiritus sancti (Свидетельство Святого Духа) звучит громко, а другой заявляет, что он его и не слышал. Так вот, эти три вещи — осознание греха, достоверность веры и свидетельство Святого Духа — существуют в сознании каждого кальвиниста. Они составляют непосредственное содержание его сознания. Без этих трех вещей самосознания просто нет. Это и отвергает «нормалист» и пытается навязать свое сознание нам, заявляя, что наше сознание должно быть таким же, как у него. От него, с его точкой зрения, ничего другого нельзя и ожидать. Если бы он допустил, что возможно реальное различие между его и нашим сознанием, он тем самым допустил бы какой-то определенный разрыв в нормальном состоянии вещей. Мы же не претендуем на то, чтобы думать и чувствовать, как он. Кальвин утверждает, что «семя религии», semen religionis, сокрыто в сердце каждого, а что «чувство Бога», sensus divinitatis, явное или непризнаваемое, при сильном ментальном напряжении заставляет трепетать душу. Но именно система Кальвина учила, что сознание верующего и неверующего не может быть одинаковым, расхождение между ними неизбежно. Тот, кто не рожден заново, не может знать о грехе; тот, кто не обратился, не может обладать определенностью веры; тот, кто лишен свидетельства Духа, не может верить Св. Писанию. Все это соответствует поразительным словам Христа: «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия», и словам апостола: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия». Кальвин на этом основании не снимает вины с неверующих. Придет день, когда они убедятся в своей неправоте. Но в настоящий момент мы, конечно, должны признать, что есть два вида человеческого сознания — со-

знание человека возрожденного и сознание невозрожденного человека. Эти два вида сознания никак нельзя отождествить. В одном есть то, что отсутствует в другом. Один не осознает разрыва в естественном ходе вещей и, соответственно, верит в нормальность мира; другой знает по опыту и разрывы, и перемены, а тем самым обладает знанием о «ненормальном». Если сознание человека — действительно его primum verum (первая истина) и, следовательно, должно быть отправной точкой для всякого ученого, то отсюда логически следует, что эти два вида людей не могут прийти к согласию, и попытка примирить их обречена на неудачу. Оба искренне будут считать, что должны создать научную картину мироздания, которая была бы в согласии с фундаментальными данными их сознания.

Теперь вы понимаете, как радикально и существенно решает кальвинизм эту сложную проблему. Он не обесценивает и не отвергает науку, а постулирует ее для постижения мироздания и всех его частей. На его взгляд, наша наука должна образовывать завершенное целое. Различия между науками «нормалистов» и «анормалистов» основаны не на различных результатах исследования, а на неоспоримом различии, которое отличает один вид сознания от другого. Твердыню свободной науки мы защищаем от нападений ее тиранической сестры. «Нормалист» пытается совершить насилие по отношению к нашему сознанию. Он говорит нам, что мы должны думать как он, а все остальное нам просто мерещится и надо осудить этот самообман. Другими словами, «нормалист» хочет похитить у нас то самое, что можно считать наивысшим и священнейшим даром, за который мы непрестанно благодарим Бога. Он называет ложью то, что для нас дороже и бесспорней жизни. Наше сознание этому противится, сердце негодует. Мы согласны на изгойство и гонения, но не допустим, чтобы кто-то диктовал нам условия в святилище нашего сердца. Мы признаем право «нормалистов» созидать хорошо слаженную науку на основе предпосылок их собственного сознания, но и наше право готовы защищать, если нужно любой ценой.

Теперь роли поменялись. Не так давно позицию «анормалистов» считали почти во всех университетах аксиомой для всех наук, а немногих «нормалистов», которые противостояли принципу своих оппонентов, на кафедры почти не брали. Сперва их преследовали, потом просто отвергали, еще позже — в лучшем случае терпели. В настоящее время «нормалисты» — хозяева положения, обладают огромным влиянием и занимают девяносто процентов всех почетных должностей, а «анормалисты», изгнанные из университетов, не знают, где приклонить голову. Прежде мы указывали им на дверь; теперь греховное покушение на их свободу отомщено Божиим праведным судом, и они выгоняют нас на улицу. Найдется ли сейчас среди христианских ученых то мужество, та стойкость и энергия, которые в конце концов привели «нормалистов» к победе? Дай-то Бог! Вы не можете, мало того — вы не вправе и помыслить о том, чтобы отнять у того, чье сознание отлично от вашего, свободу мысли, слова и печати. Исходя из своих взглядов, они низвергают все, что для вас бесспорно, иначе и быть не может. Вместо того чтобы искать облегчения в малодушных жалобах, или в мистических экстазах, или во внеконфессиональной работе, христианскому ученому лучше бы понять, что энергия и деятельность наших противников побуждают его самого вернуться к своим исходным принципам, чтобы обновить в их свете свои научные исследования и наводнить печать потоком основательных исследований. Если мы готовы оставить светскую науку в руках наших противников, лишь бы удалось спасти теологию, то мы прибегаем к тактике страуса. Глупо спасать верхнюю комнату, когда весь остальной дом в огне. Кальвин в давние времена видел глубже, когда обращался к Philosophia Christiana (Христианской философии). В конце концов каждый факультет, а на самих факультетах — каждая отдельная наука, более или менее связаны с противостоянием принципов и, следовательно, пропитаются им. Так же нелепо искать спокойствия, закрывая глаза на действительное положение дел, хотя многие христиане мечтают обрести таким образом надежное убежище. Все, что открывают астрономы и геологи, физики и химики, зоологи и бактериологи, историки и археологи, нужно принимать во внимание, отвлекаясь при этом, конечно, от той гипотезы, на которой они строят свои рассуждения, а также от тех выводов, которые они делают. Всякий факт должен учитываться в качестве факта, который надо встроить и в вашу науку так же, как и в их науку.

Чтобы это стало возможным, университеты нужно радикально изменить, как и в ту эпоху, когда кальвинизм начал свой блистательный путь. В последнее время университетская жизнь во всем мире базируется на посылке о том, что наука возникает лишь из однородного человеческого сознания, и только от учености и природного дарования зависит, займете ли вы профессорскую кафедру или нет. Даже Вильгельм Молчаливый, основывая Лейденский университет в противовес Лувенскому, не думал о двух ориентациях университетов, противостоящих друг другу в силу коренных различий в принципах. Однако с тех пор всемирный конфликт между «нормалистами» и «анормалистами» разразился в полную силу, и обе стороны снова начали остро ощущать нужду в разделении университетской жизни. Первыми выступили (я говорю о Европе) неверующие «нормалисты», которые основали Свободный Университет в Брюсселе. До этого в той же Бельгии католический Лувенский университет, в силу давних традиций, стал в оппозицию нейтральным университетам Льежа и Гента. В Швейцарии возник Фрибурский университет, прославленный как воплощение принципов католицизма. В Великобритании этому же принципу следуют в Дублине. Во Франции католические факультеты противостоят факультетам государственных учреждений. Амстердам в Нидерландах видел рождение Свободного университета, призванного культивировать науки на основе кальвинистского принципа.

Если, в соответствии с требованиями кальвинизма, Церковь и государство уйдут из университетской жизни (я говорю не об их щедрых дарах, а об их власти), чтобы университет мог развиваться на своей собственной основе, разделение, которое уже началось, будет совершаться само собой и беспрепятственно. И станет очевидным, что только мирное разделение приверженцев противоположных принципов обеспечивает прогресс, подлинный прогресс, и взаимное понимание. Мы призываем историю в свидетели. Сначала римские императоры пытались осуществить ложную идею одного государства, но их вселенская монархия неизбежно распалась на множество независимых наций, чтобы в Европе развились скрытые в ней политические силы. После падения Римской Империи Европа поддалась чарам одной всемирной Церкви, пока Реформация не рассеяла и это заблуждение, открыв путь для более высокой стадии развития христианской жизни. Нигде это не заметно так ясно, как в Соединенных Штатах Америки, где многообразие деноминаций дало каждому различию в принципах отдельную Церковь. Но в идее одной науки давнее проклятие единообразия все еще сохраняется. Однако можно смело сказать, что дни ее искусственного единства сочтены, она распадется, и в этой сфере по крайней мере католический, кальвинистский и эволюционный принципы породят в мире науки различные сферы, которые выразятся в многообразии университетов. Нужны разные системы в науке, согласованность в обучении, единство в образовании. По-настоящему свободно только то, что, строго придерживаясь своего исходного принципа, может освободиться от всех неестественных связей с остальным. Благодаря открывшему нам путь кальвинизму мы придем к тому, что свобода науки в конце концов восторжествует; сначала гарантируя каждой системе полную возможность пожинать научные плоды, исходя из собственного принципа, а затем — отказывая в имени ученого любому исследователю, который не посмел развернуть свое собственное знамя и не написал на своем щите свой девиз, ради которого он живет и из которого его заключения черпают свою силу.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Ты приобщен к привилегиям искусства
5 влияние
Проясняется в нашем сознании
Как искусство поэтому нет