<<<     ΛΛΛ     >>>   

Верность Писанию – отрицание науки и богословия. Священное Писание и изречения отцов Церкви – источник, в котором уже сформулированы все необходимые принципы культурного строительства. Остаётся, ориентируясь на указания традиции, их вычленить и организовать в программу конкретной деятельности: православного государства, православной экономики, православной культуры. Такая программа должна быть противопоставлена как секулярным текстам – науке и прочим формам культуры, так и в особенности извращению православного наследия – современному (либеральному) богословию.

Морализм – агрессивность и отвержение культуры. Выход общества из кризиса совершается через моральное возрождение и ограничивается этим. Поруганная нравственность может быть восстановлена путем борьбы с развращающей современной (либеральной) идеологией “свободы” и вседозволенности. Прокляты должны быть и все инструменты разврата – от телевизоров до компьютеров, и их источник – бездуховный мир индивидуализма и чистогана, т. е. модерн.

Различение добра и зла – чёрно-белый образ мира. Всё, что не является добром, есть зло. Всё, что не с Богом и с Церковью, покоряется дьяволу. Всё, что не служит божественному порядку, обречено на небытие. Христианское отношение к этому – борьба до полного уничтожения.

Христианское государство – монархический тоталитаризм. Все современные политические формы – демократия, правовое государство, рыночная экономика, гражданское общество – разрушают идею православного государства и являются изобретением “лукавого”, главным образом для того, чтобы разрушить Россию. Орудием здесь служит агрессивный Запад во главе с США. Государственное единство России под властью самодержца, покоряющегося только нравственному закону и изгоняющего разврат и беспредел, – подлинно нравственное и истинное политическое устройство. Только в таких условиях реально полное устранение “либеральной смуты” и спасение России.

Патриотизм – расизм и национализм. Орудие сатаны и враг России известны – это еврейский народ, распявший Спасителя. Его тайная работа по тотальному покорению мира с помощью мирового масонства почти завершена – вся финансовая и политическая власть сосредоточена в одних руках. Последний пункт данной программы – окончательное разрушение России и уничтожение православия. Борьба ведётся руками русофобов-либералов, которые с помощью перестройки и реформ полностью ограбили русский народ и превратили его в нищих рабов. Подлинный патриотизм заключается в восстановлении имперского могущества России и в борьбе с русофобами – интеллигенцией и большинством политической элиты.

Если в этой программе “исполнения”, которая может быть обозначена как программа-максимум по отношению к “духовной” программе-минимум, и опущено множество деталей, то не упущено главное – лейтмотив борьбы, священный “газават”. Каждое “духовное” задание очерчивает линию фронта и позволяет распознать образ “врага”. Если “духовная” программа представляет собой радикализацию требования христианизации культуры, то в программе “практической” реализации этих требований “внезапно” оказываются отвергнутыми сами основные принципы христианства: задача служения Церкви в миру, её космичность и интернациональность, культурное строительство, любовь, свобода личности, богословие. Вместо этого освящаются тоталитаризм, расизм, империализм. Ненависть, невзирая на всепроникающий морализм, становится чем-то вроде “духовного ока”. Человек как существо полностью греховное проклинается, зато традиция, которую этот человек создавал, – освящается. Так подводятся нравственное и богословское основания для освобождения стихии архаики, олицетворением торжества которой является еврейский погром – “архетип” фундаментализма.

Две морали

Было бы прегрешением против истины и православного христианства считать, что фундаментализм и присущая ему культурная агрессия рождаются из того духовного зова, который составляет существо православия и в главном направлен против любой агрессии. Скорее этот зов был услышан, подхвачен, но одновременно извращён и операционализирован фундаментализмом. На духовный вызов может быть и иной ответ, претворяющий христианскую весть в весть любви, освобождения личности и поощрения культурного строительства. Такой путь, позволяющий гармонизировать культурные конфликты и найти нравственные формы модерна, православие рано или поздно отыщет. Корни же фундаментализма, углубляющего конфликт и обостряющего моральные проблемы, следует искать не в религиозной, а в социально-культурной сфере. Есть смысл полагать, что само противостояние “православия отрицания” (фундаментализм) и “православия утверждения” (современные формы православия) вытекает из столкновения двух моралей, двух этосов, которые принадлежат, соответственно, архаическому и современному обществам.

Подобное утверждение можно сделать, если проанализировать, что именно составляет предмет культурной критики фундаментализма. Эта критика концентрируется лишь на некоторых явлениях морального упадка: разврате и порнографии, контрацепции и абортах, моральном опустошении молодежи и преподавании в школе валеологии, адюльтере и добрачных половых отношениях. Не забыты, разумеется, алкоголизм и наркомания, криминализация общества и потребительство, эксперименты генной инженерии и эвтаназия, в особенности духовный хаос “рыночного” сектантства и агрессивность “западного” прозелитизма. Но и вопросы сексуальной морали, и вопросы нравственного разложения сводятся по сути к одному ряду проблем – брачно-семейного общежития и биологической безопасности (естественности, здоровья) жизни. Множество иных этических проблем – социально-институциональных отношений, общественного насилия, тоталитарно-авторитарной истории и настоящего времени, нарушения прав личности, смертной казни, коррупции, бедности, культуры публичных отношений, даже таких, как воровство, хулиганство, пьянство и сквернословие, и т. д. – или почти не затрагиваются, или сводятся к первому ряду (разрушение семьи и пр.). В то же время насилие в семье, эмансипация женщины, права ребенка и подобные актуальные вопросы часто вообще не рассматриваются. По отношению к ним даже не ставится сама проблема, не выработаны язык, понятия. Они новы, характерны для индустриального общества и нерелевантны для традиции. Первый же ряд затрагивает присущую архаическому родовому строю проблематику биологически-социальных или сексуально-родовых отношений, которая хорошо знакома архаической традиции и на язык которой переводятся все новые этические задачи. При этом то, что является социально-моральной проблемой в современном понимании, но нормой для архаической традиции (насилие в семье, ср. “Домострой”), лишается статуса таковой.

Сексуально-родовая проблематика составляет существо архаической морали. Попробую дать её типологический анализ. Главное событие в родовом обществе – биологическое рождение, в котором черпает свою жизнь и продолжение род. Посредством рождения родовая жизнь превосходит рамки индивидуальной. Род – всё, индивид – ничто. Род – вечность и бог. Вся культурно-социальная работа родового общества направлена на то, чтобы организовать сексуальную жизнь человека. Главным предметом архаической морали на протяжении тысячелетий было табуирование свободной сексуальной жизни. Культурный процесс усложнял формы сексуально-социальных отношений, но оставался под воздействием архаической идеи сексуального порядка. Полигамные отношения могли сменяться семейными и позже моногамными формами, сохраняя самые причудливые и противоречивые смешения разных начал (например, право первой ночи в строго моногамной средневековой семье), но культурный контроль родовой морали при этом не ослаблялся на протяжении тысячелетий (11). Объектом, на который и против которого направлена родовая мораль, является сексуальная свобода индивида, укоренённая в его инстинкте. Свобода интерпретируется как распущенность инстинкта, она угрожает моральному космосу рода и должна быть преодолена. Свобода, соответственно, – источник аморального поведения и греха. Табу, миф, ритуал, социальные иерархия и насилие – инструменты, которыми род оберегает себя от свободы индивида.

Но как жизнь человека и рода не ограничивается сексуальными отношениями, так и культурная работа не исчерпывается задачей их ограничения. Первоначально организация всех остальных жизненных отношений подчиняется задачам сексуальной морали. Однако по мере усложнения социальных отношений сфера сексуальной морали сужается. Внесексуальные (производственные, религиозные и пр.) отношения в определённой степени безопасны для рода, поэтому здесь допускаются большая спонтанность и самостоятельность индивида. В данной сфере индивид получает пространство для творчества и собственной ответственности. Здесь он и другие индивиды, а не род, становятся моральной инстанцией. На этой основе возникают понятия личности, личной совести, автономного разума. И свои внесексуальные отношения индивиды не табуируют, а решают на основе договора. Их нарушение не является сакральным преступлением, поэтому регулируется рациональным правом. Границы между сексуальной и производственной моралью, между моралью и правом до некоторого времени проведены лишь условно. Однако может наступить этап в развитии человеческого общества, когда индивидуальная мораль полностью освободится от подчинения родовой. Сексуальная мораль сама становится в таком случае предметом такой же свободной организации индивида, как и другие области его жизни. Свобода личности начинает восприниматься не как источник зла, а как основа нравственности. В социальной жизни тогда предпринимаются усилия по переводу этических предписаний в правовые, причем подчеркивается этический характер право-договорных отношений (даже брачные отношения трактуются и регулируются ими). Сексуальная родовая мораль сводится лишь к одной из сторон социальной жизни.

Для уяснения различий этих двух видов морали нужно сравнить их характеристики. Если родовая мораль – закрытая и запретительная, направленная на недопущение социальных новаций и на искоренение творчества, то личностная мораль, напротив, – открытая, ориентированная на поощрение продуктивных инноваций. Если родовая мораль – сакрально-иррациональная, не допускающая индивида до рефлексии моральных оснований, то личностная мораль – секулярно-рациональная, активно формируемая индивидом и обществом в ответ на актуальные проблемы и вызовы. Если родовая мораль пользуется для социализации табу, мифом и ритуалом, то личностная мораль заменяет их, соответственно, самоограничением, коммуникацией, образованием. Другими словами, личностная мораль не подавляет свободу, как первая, а реализует её этически. Свобода становится источником разума и порядка, а не хаоса и греха. Поэтому в условиях динамичного изменения социального мира она несомненно успешнее выполняет собственные задачи этики. Любую этическую проблему современного общества личностная этика осознает как произрастающую из самого феномена человеческой свободы и с той или иной степенью эффективности пытается её решить. Родовая мораль, эффективная на протяжении тысячелетий, не в состоянии постигнуть именно эту сущность свободы, потому что свобода для неё – ничто, хаос и грех. Корень решения любой проблемы для родовой морали – не в устранении морального конфликта, а в устранении свободы.

Хотя обе морали почти в любой период истории сосуществовали рядом друг с другом, нельзя не видеть их глубокого внутреннего конфликта. Родовая мораль тысячелетиями подавляла свободу и делала из человека раба. Сегодня личностная мораль свободы вытесняет сексуально-родовую. Для личностной морали сексуальная проблема является достаточно рядовой. С позиции этой морали трудно обосновать непреложность моногамной семьи, супружеской верности, необходимость деторождения и даже целомудрия. Развод – это простое рациональное решение, адюльтер остается делом двоих, семьи имеют право не заводить детей. Область сексуальных отношений всё больше рассматривается как источник личного удовольствия и счастья, а не обязательств по отношению к обществу и роду. При этом не всегда осознаётся тот факт, что историческое развитие личностной морали, а вместе с ней личности и культуры были возможны лишь потому, что родовая сексуальная мораль надёжно перекрывала главный источник хаоса в человеческих отношениях. Вполне оправданно предположить, что если этот источник вновь откроется, может в мгновение ока рухнуть всё здание человеческой культуры. Сценарии “революции сексуальных маргиналов” – сексуальных маньяков, гомосексуалистов, развратников, людей с разбитыми судьбами и душами, одиноких матерей и т. д. – неоднократно становились предметом экспериментов в искусстве. В фильме “Водитель такси” уже упоминавшегося режиссера Скорцезе с большой убедительностью показан процесс разложения “маленького человека”, включённого в бездушную машину индустриального мира и неспособного найти и обустроить в этом мире необходимое пространство личной жизни – любви, семьи, детей. Эта неспособность заканчивается трагедией. Жертвами подобных трагедий сегодня оказываются уже не единицы, а сотни и тысячи “маленьких людей”. Человек не перестал быть биологическим существом, чему свидетельство – сексуальная революция модерна. Отсюда можно сделать вывод, что родовая мораль – не относительный исторический феномен, а конституция рода и рождения, социальное оформление биологической природы человека, значимость которой становится тем очевиднее, чем скорее освобождается в современной культуре огромная гендерная энергия, сдерживаемая веками подавления. Если мы задумаемся над тем, что в развитых обществах безбрачие достигает 30%, среднее время заключения браков перемещается за 30-летнюю отметку, уровень рождаемости становится отрицательным, разводами заканчиваются более 50% браков, одиночество стариков превращается в норму, сексуальное насилие (в т. ч. над детьми) приобретает угрожающие размеры, индустрия секса превращается в одну из ведущих экономических отраслей, – то осознаем, насколько глубоко зашёл процесс разрушения сексуальной морали. Ясно, что личностная мораль по сравнению с родовой моралью далеко не всегда способна решать проблему человеческой сексуальности.

Описанные различия и коллизии между родовой и личностной моралью делают понятными источники фундаментализма и его конфликта с модерном. Те основания, на которые ссылается фундаментализм, коренятся не только и не столько в религиозной, ценностной и вообще культурной сфере, сколько в архаически-биологической природе и архетипах человека. Поэтому факт его сближения с иными общественными представителями родовой морали – коммунистической или националистической идеологиями, не должен вызывать удивления (12). Фундаментализм блокирует попытки “смягчения” табуирования (свободу совести и религии), открытия социальной общности (контакты и заимствования из чужих культур, экуменизм и глобализацию), институциональное развитие и инновации (реформы, прогресс, демократию, гражданское общество). Он борется против высвобождения личности из-под власти рода и общности (развития частной собственности, ослабления патриархата, власти семьи). При этом сам смысл общественной жизни он трактует в традиционных родовых категориях. Поэтому, например, для родовой морали немыслимы иные политические формы, кроме монархии. Архиеп. Серафим (Соболев), объясняя происхождение власти, цитирует святит. митр. Филарета Московского: “В семействе должно искать начатков и первого образца власти и подчинения, раскрывшихся потом в большом семействе – государстве. Именно: отец есть… первый властитель” [Христианское учение о царской власти 1901]. Обосновывая необходимость самодержавного характера политической власти, архиеп. Серафим пишет: “Ведь никто из людей, водимых голосом разума и совести, не будет оспаривать естественное и Божественное право отца налагать свою волю на детей, требовать от них её исполнения и наказывать их за её нарушение. Всякое ограничение детьми воли отца и нежелание повиноваться ей в то время, когда она соответствует воле Божией, есть не что иное как преступление. Власть отца по отношению к своим детям является самодержавной” (13) [Серафим (Соболев) 1994].

Речь идёт, таким образом, об очень архаичном представлении, редуцирующем политику к порядку рода и семьи (14). Эта редукция проявляется в политической терминологии фундаментализма, в которой комплекс современных политических понятий заменяется базовыми традиционными категориями власти, силы, авторитета, доминирования. Если в семье авторитет отца не работает, он волен прибегать к силе. Инстанций опосредования, в которых заключена суть общественной жизни, – права, разделения властей и функций, институтов – в фундаменталистском мировоззрении нет. Интересно, что даже экономика, которая для модерна является определяющей в понимании жизнедеятельности общества, не может быть постигнута фундаменталистским мышлением: богатство наций для него есть функция их политического могущества, а бедность – результат происков врагов. Мысль об обратной связи – что политическое значение может определяться экономическими успехами и реформами – в этом кругу не возникает. (Действительно, экономическое хозяйство семьи и рода есть вопрос организации власти, а не свободной предпринимательской деятельности.)

Итак, хотя фундаментализм имеет много проявлений, его источник – в возмущении “моральной развращенностью и распущенностью”. И здесь мы вынуждены признать этическую правоту фундаментализма и трагизм модерна. Более того, в определённой степени моральный фундаментализм неизбежен и необходим.

Фундаментализм и Церковь

Подобно тому как все политические нарративы фундаментализма – лишь надстройка его морально-сексуальной озабоченности, точно так же и религия для него важна, в конечном счёте, исходя из этих оснований. В религии он находит сохранившимися табу, миф и культ, которые включают в себя в опосредованном виде социальные элементы родового общества. Иными словами, он ценит в ней традицию, а не живую веру. Любая религия традиционна, поскольку составляет исторический и содержательный стержень культуры народа. Как в культурном “эмбрионе”, в ней заложен весь “генотип” прошедших поколений и, соответственно, целые структуры и формы поведения родового общества. Вероучение имеет здесь черты мифа, догматика – черты табу, богослужение – характер культа. В Церкви есть и иерархия, и определённая социальная закрытость, и синкретичное традиционалистское мировоззрение. Но не это делает её Церковью, а связь с Богом, живой мистический опыт, трансцендентный зов. Видя в Церкви “социального” и “мировоззренческого” союзника, фундаментализм воспринимает её зов и усваивает его. Но принимая присущий Церкви социальный “консерватизм”, он по-своему интерпретирует то, что в ней находит. Вера и жизнь Церкви становятся для него дополнением “социальной программы”, а не наоборот. На первый взгляд, это искажение церковной вести и его губительные для Церкви последствия незаметны: фундаменталисты берут на себя роль ревнителей веры, миссионеров, защитников Церкви от недругов. Но вскоре проявляются некоторые противоречия: всё в Церкви, не соответствующее традиционализму, признаётся нецерковным. Война объявляется уже внутри Церкви и ведётся с привычным ожесточением. Церковь, если не внешне, то внутренне, раскалывается. Далее сама современность, т. е. весь внешний мир, провозглашается фундаментализмом противным и враждебным Церкви. От имени Церкви этому миру объявляется война. Церковная иерархия и духовенство, не замечая подмены, усваивают и подхватывают тезис фундаментализма. В ответ “внешний мир” модерна со всей мощью своих институтов, средств массовой информации, культуры и власти обрушивается на идеологию традиционализма, за которой стоит уже не кучка фундаменталистов, а вся Церковь. Война между Церковью и обществом развязана.

Так происходит инструментализация Церкви. “Вина” её сынов лишь в том, что они сами не захотели отделять в церковной традиции несущественное от существенного, социальное от духовного. Они пошли на поводу не только у фундаменталистов, но на поводу той архаической культуры, которая столетиями “окультуривалась” и “воцерковлялась”. Церковь включилась во внешнюю борьбу между традиционной культурой и модерном, у которой своя логика и свой (не религиозный) предмет. Вопреки своей задаче дальше “воцерковлять” современную культуру, Церковь борется с ней и противопоставляет ей весь свой авторитет. Исход этой культурной борьбы предрешён: примером служит столкновение с социал-демократическим движением и большевизмом в начале XX в. Сегодня с тем же упорством борьба ведётся с либерализмом.

Ещё раз подчеркну: фундаментализм и православная Церковь не тождественны (15). Наоборот, трудно представить себе нечто более противоположное. Первый – всецело человеческий, мирской и исторический, Церковь – Божественная, небесная и вечная; первый – идеология и организация, вторая – мистическое тело; первый свойствен разным культурам и религиям, вторая имеет свою Главу и Истину в Иисусе Христе и коренным образом отличается от всех иных религий; первый – религия вражды, вторая – весть мира. Даже главный для фундаментализма вопрос – сексуальной морали – не имеет для Церкви никакого богословского и конститутивного значения: человек есть дух, он творится, а не рождается. Ещё меньше затрагивает её основы проблема модерна: Церковь вечна и космична, современность – исторична. Церковь способна включать в себя и сливаться с любой эпохой, и любой эпохе она дает собственные указания, не заимствованные из “прошедшего и преходящего”.

Типология фундаментализма

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Прочим формам культуры
Страна освоила индустриальную культуру
Окажутся лишь заметкой на полях истории русской церкви