<<<     ΛΛΛ     >>>   

Святое Предание и традиция. Жизнь Церкви – в преемственности и связующей силе Божественного Предания, которое в прежние, лучшие, времена могло охватывать все стороны общественной жизни. Через единство национальной традиции сохраняется связь с Преданием, с подлинными православными истоками; с потерей этой связи утрачиваются благодать и целостность религиозной и народной жизни. Сохранение традиции во всех её проявлениях – одна из ключевых задач религиозной жизни.

Истина Писания и святых Отцов. Эта Истина постоянно забывается или попирается. Её затемняет суетное мудрствование, исходит ли оно от безбожного человеческого разума или от попыток исказить истину в современных богословских интерпретациях. Сохранение и провозглашение ясных, буквальных божественных указаний в теперешней жизни – задача христианина.

Добродетель и целомудрие. Современная жизнь характеризуется новыми возможностями и новыми соблазнами, от которых трудно защититься человеческой природе. Ослабление традиционной нравственности, расцвет потребительства, распространение свободных сексуальных отношений, “общественное признание” таких явлений как проституция, гомосексуализм, адюльтер и т. д. не могут оставлять равнодушным, оскорбляют нравственное сознание верующего. В противостоянии моральному разложению общества нравственный протест фундаментализма черпает свои жизненные силы.

Добро и зло, правда и ложь. Духовное зрение даёт возможность отчётливо видеть границы добра и зла, правды и лжи. Нравственное падение свидетельствует о непосредственной близости его источника – зла, Врага человеческого. Вера учит, что компромисса между добром и злом, между Богом и дьяволом существовать не может. Этому компромиссу не должно быть места и в нашей жизни. Добру надо служить и за него следует бороться.

Христианское государство – монархия совести. Человек согрешил и погубил вместе с собой весь мир. Но Господь предназначил, чтобы в мире и в человеке правили добро и истина. Эта субстанция добра в человеке – совесть, в мире – справедливый царь. Подобно единому Монарху в горнем мире, требуется монарх в грешном земном мире, заботой которого была бы христианизация этого мира. Православная держава, какою уже была Россия, – не утопия, а потребность христианского духа, который не мирится с господством бездуховности в современной политической жизни.

Народ и Родина. Чувство Родины и единства с народом твоих отцов – святое чувство, подобное любви к матери. Россия была и остается местом, где Истина, хотя и среди немногих “верных”, хранится и будет сохранена. Потому Россия становится главной целью в глазах врагов Истины и жертвой неизбежной духовной брани. Русский народ – хранитель Православия, “вестник спасения” – будет гоним и претерпит многое во имя Божие.

Всё вышеназванное – верность Богу и Преданию, благочестие и добродетель, узрение границы добра и зла и даже идея христианского государства – не является специфически фундаменталистским. Однако уже здесь отчётливо проступают черты теономической метафизики, из которой вырастает фундаменталистское мировоззрение. Её корень – в синкретическом и вместе с тем мистическом переживании тотальности бытия и всевластия Божьего Провидения. Такое мироощущение восходит к основаниям православного богословия. “Един есть Господь, – пишет Феодор Студит, – и законоположник, как написано: одна власть и одно Богоначалие над всем. Это единоначалие, источник всякой премудрости, благости и благочиния, простирающихся на всё, и от благости Божией получивших начало, …дано по подобию Божию устроять в порядках жизни своей произвольно только одному человеку… И если бы во всём этом не управляла воля одного, то ни в чём не было бы строя и порядка, и не на добро бы это было, ибо разноволие разрушает всё” [Добротолюбие 1901]. Всё сущее находится в прямой власти Божьей, а всё не-сущее подпадает под власть зла. Сущее здесь иерархично и наполнено энергиями благих ангельских сил. Добро же субстанциально и абсолютно; уже готовому и завершённому, ему остается лишь воплотиться в бытии.

В своей интенции это мировоззрение строго монично, но чем прямолинейнее такой монизм, тем радикальнее вытекает из него манихейский дуализм (6). В данной диалектике царство Зла – наш мир – оказывается зеркальным отображением царства Добра: в нём тоже одна власть и иерархия, он полон тайных сил и пронизан энергиями, зло в нем субстанциально и завершено, оно всесильно. Этот мир полностью закончен: ему несвойственно становление, он уже есть; не требуется его поиска, он уже известен. В этом гностическом мире и гностик преображается в своего двойника: он знает зло и потому причастен злу. Отныне его жизненная задача – бороться со Злом и во имя Добра его разоблачать. На жизнь в добре не остаётся времени.

В замкнутом гностически-фундаменталистском мировоззрении, как ни в каком другом, велик мифологический элемент (7). Это следующая черта фундаментализма. Все событийные линии здесь заранее мифологизированы, и не требуется много усилий, чтобы включить конкретный факт в такую линию. В православном фундаментализме первостепенное значение играет апокалиптическая и демонологическая мифология, хотя есть и историческая, связанная, к примеру, с идеями сионистского заговора или миссии России. Мифологизируется, а не изучается святоотеческое наследие и Писание.

В фундаментализме легко обнаружить иррациональную и антиинтеллектуальную установки, заведомо исключающие возможность рефлексии оснований. В этом, собственно, суть фундаментализма – основания веры остаются непостижимыми для разума. Точно так же как протестантский фундаментализм возникает вместе с появлением богословской критики Писания, православный возникает вместе с либеральным богословием (8). Богословски он способен развиваться только экстенсивно, а не интенсивно. В скрупулезном отыскивании нарушений канонов он подобен позитивизму (9). Поэтому фундаментализм бесплоден в богословии и апологетике, зато очень легко мобилизуем для миссии, для “защиты веры”. Живя в сакрализованном мире, он, тем не менее, не мистичен и не созерцателен. Фундаменталист хочет быть не более чем “солдатом Церкви”. Он живёт чувством долга и настроен на действие (10).

В иррациональном мифолого-метафизическом мышлении, в отсутствии самокритики и творческого подхода можно разглядеть очень серьёзное явление – дисфункцию современной культуры и проявление её ориентированных на статику архаических форм. Европейская культура Нового времени и Просвещения развивается из идеи рефлексии и критики оснований, демифологизации и секуляризации картины мира, сомнения, (само)иронии и смеха, освобождающих человека от пут мифа и статики. Такое развитие в значительной мере свойственно христианской культуре вообще: вера подразумевает личную связь с Богом и постоянное прояснение своего личного отношения, обогащающего само- и богопознание. В этом заключён феномен истории: человек, рефлектируя и меняя мнение о себе, изменяется сам. Меняя свой образ, он в какой-то мере развивает посредством богословия и свой образ Бога.

Мы увидим иное, если обратимся к архаическому языческому мышлению. Механизмы самокритики здесь жёстко табуизированы. Место веры замещает культ, который погружает человека во власть мифа и ритуала, опосредуя и подменяя ими возможности личной связи с божеством. Сомнения в боге не возникает, но не возникает и богопознания. Образ бога не меняется, но не меняется и образ человека. Нет истории, развития, нет, по большому счёту, и процесса познания. Факты накапливаются, связываются с первоначалами и ценностями, но они не меняют и не влияют на углубление познания самих первоначал. Не совершается “культурных революций” (по аналогии с “научными революциями” Т. Куна), цивилизационных переходов. Если бы замкнутое в себе архаическое мышление оставалось господствующим, то такие повороты человеческой истории как возникновение христианства, других мировых религий, были бы невозможны.

Представим, что замкнутый архаический мир сталкивается с иным, более развитым мировоззрением. Неподготовленный к рефлексии культурный мир разрушается как карточный домик: многочисленные факты не могут быть объяснены из собственных оснований. Если же удаётся овладеть этими фактами, усваивая основания чужой культуры, свои становятся лишними. На место архаического мира приходит архаический хаос. Примером такого болезненного переходного состояния служит сегодня ситуация в странах третьего мира. Но и в более развитых культурах происходит то же самое. Только конфликт на этот раз возникает между субкультурами, слишком ушедшими “вперёд” и чересчур “отставшими”. В нормальном случае культура усиленно работает над опосредованием этих конфликтов, но нередко она не выдерживает перегрузки. Как целая культура может сорваться в бездну тоталитаризма и диктатуры, так и субкультура – зайти в тупик фундаментализма.

Если фундаменталистская субкультура отказывается от работы по налаживанию диалога и переходит к воинствующему охранительству традиционных оснований культуры, она добровольно выключает себя из течения жизни, живой культуры и маргинализируется. При этом психологически-нравственные перегрузки многократно увеличиваются, так как она защищает ценности, которые уже несвойственны для общества. Она не может на это общество опереться. В таких условиях для фундаменталистов возникает угроза психологического кризиса и искажения психической структуры личности. Анализируя феномен фундаментализма с точки зрения присущей ему психологической установки, Функе отмечает, что этот тип психики совмещает в себе шизоидную и навязчивую структуры (zwangshafte Persoenlichkeit) личности [Funke 1991: 84-85]. Шизоид не доверяет миру, сконцентрирован на себе и автономен, чужд саморефлексии и самокритики, но жаждет уверенности и безопасности, склонен к созданию “козлов отпущения”. Навязчивая личность, напротив, боится самостоятельности, она стремится освободиться от своих желаний и потребностей, пытается полностью приспособиться и встроиться в систему внешних ценностей, установлений и авторитетов. В обоих случаях происходит раскол полярной структуры личности, которая предполагает баланс “я” и “не-я”, безопасности и автономии. В индивидуальном развитии фундаменталиста не происходит полноценного возрастного перехода от этапа безопасности, коренящейся в инфантильном чувстве единства ребенка с матерью, к этапу безопасности, опирающейся на чувство собственной автономии. Ощущение угрозы своей безопасности, окружённости врагами порождает агрессию. “В фундаментализме становится зримой вершина айсберга “тоска по безопасности”… В эпоху аффективной и когнитивной неопределённости, связанной с большой культурной ломкой, поощряется активизация архаических форм безопасности – в ущерб равновесной балансировке полюсов… В своей сути фундаменталистские теории нацеливаются на провозглашение некой конечной великой гармонии, в которой культура и природа, субъект и объект, человек и творение связаны неким всеобъемлющим единством. Не надежда на собственное развитие и возможности, а вера во встроенность во взаимосвязанный, беспроблемный космос помогают …компенсировать потерю доверия в будущее” [Funke 1991: 87-88]. Приспособливаясь к этой психологической аномалии, фундаменталистская община становится притягательным центром для психически неустойчивых индивидов, которые видят здесь возможность собственной адаптации и находят множество “единомышленников”.

Разумеется, фундаментализм ни в коем случае не сводим к “медицинской” проблеме. Однако на основании культурно-психологической реакции можно развить рассмотренные логически-метафизические предпосылки. Даже простое перечисление групп, составляющих социальную основу фундаментализма, обнаруживает их маргинальный характер: “бабушки” – маргиналы по возрасту, “богословы” – маргиналы по отношению к секулярно оформленным каналам передачи знания в обществе (наука и масс-медиа), “монахи” – добровольные анахореты, “духовенство” – маргиналы “профессионального мира”. Маргиналами по определению предстают и “неофиты”. Да и в целом наше общество, пережившее радикальный слом социальной и ценностной систем, можно назвать маргинальным. В таких условиях “маргинальная” идеология имеет большие шансы на успех.

После краткого рассмотрения содержания отдельных социокультурных процессов, содействующих возникновению фундаментализма, встаёт вопрос: каким образом духовный вызов, порождающий фундаментализм, переводится на язык этих маргинальных, потрясённых конфликтом между традицией и модерном, погруженных в гностически-манихейскую метафизику социальных групп? В отличие от “духовной”, здесь заложена “практическая” программа православного фундаментализма.

Теоцентризм – метафизика антиплюрализма. Перенесение идеи теоцентризма в сферу культурного строительства делегитимирует автономность культурных областей. Культурная деятельность, которая по своей сути не является прямым или опосредованным служением Богу, лишается права на существование. Человек становится греховным существом par excellence: нелегитимна любая его деятельность на собственное благо. Отвергается вся социально-культурная структура и культурное развитие современного общества.

Благочестие – ритуальность. Формы православного благочестия должны оставаться неизменными, даже если бы их уже никто не понимал и не исповедовал. Разрушители благочестия и традиции – самые опасные внутренние враги Церкви. Святое православие не должно зависеть от людей, которые могут быть неверными и грешными.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Русские идеи
Традиции
Костюк К. Православный фундаментализм православия 7 позиций