<<<       >>>   

И уж никак не вяжется со статусом Царевны то, что невеста рассказывает о себе в гл. 5, ст. 7: "Обретоша мя стражие обходящие во граде: биша мя, язвиша мя; взяша верхнюю ризу от мене стражи стеннии". Где и зачем бродила Царевна, да и сама без служителей, и в таком подлом виде, что не только городовые сторожа не познали ее, но аки бы подозренного человека били, ранили и ограбили? Кто зде и помыслити может о Царевне мирской и о плотской невесте Соломона человека? А церковь, истинная невеста Христова, о коль много и часто сия на себе узнает!.."

А описание жениха? Гл. 5, ст. 10,11,12: "Брат мой бел и чермен, избран от тем. Глава Его злато избранно, власы Его кудрявы, черны яко вран. Очи его яко голубицы на исполнениях вод, излювени в млеце... "Так ли о себе писать не устыдится просто человек, когда не лишен ума? Кольми паче премудрый Соломон... Не возможно же и по сему не исповедать, что... написал не о себе самом, но о другом, который не может иным быть, кроме церковного жениха Христа..."

Под конец Феофан задается вопросом: почему понадобилось Соломону "...образом брака описывать любовь Христову с церковью своею, и что к таковому необычному иносказательству... позвало его?" (Иносказание и вправду необычно для поэта, жившего задолго до зарождения христианства). Это противоречие находит следующее объяснение: хотя обстоятельства написания поэмы неизвестны, однако, по мнению архиепископа, Соломон "писал сия, принимая вину от своего с Фараоновой дщерью сочетания; Божиим духом водимый человек, смотря на некие вещественные дела, часто... восходит путем подобия к разсуждению духовных дел... Так Павел, видя между многими в Афинах кумирами кумир с надписанием: невидимому Богу, начал об истинном Боге проповедовать".

"Мудрость была у Соломона…" (Ипполит)

Становлению этой новой иерархии посвящено "Толкование Песни Песней" Ипполита, епископа православного меньшинства римских христиан в первой половине 3 века. Ученейший из христианских богословов своего времени и, после своего учителя Оригена, наиболее плодовитый из них, он большую часть жизни (точные даты ее неизвестны) провел вне Рима, и потому завещанные им тексты оказались рассеянными по разным странам Европы и Ближнего Востока. Ипполитово "Толкование..." на грузинском языке в переводе с армянской рукописи 10 века отыскал в архивах Тифлисской библиотеки, исследовал, перевел и издал в 1901 году крупнейший русский языковед Николай Яковлевич Марр (1864 - 1934). "Эта Мудрость, - пишет Ипполит, - была не кто иной, как Христос". И далее он возглашает: "О, новый голос!.. О, церковь, выходящая из пустыни, чтобы стать согражданкою Христа!"

Этот новый голос, прозвучавший в 3 веке, определил христианскую версию "Песни песен" на много веков вперед. Очевидно, что аллегория (жених - Христос, невеста - его церковь) вытекает из более древней иудейской (жених - Всевышний, невеста - община Израиля), но основное внимание привлекает использование Ипполитом при толковании традиционного еврейского метода ассоциативного постижения смысла текста: толкуемому слову приписывается, в принципе, всякое из его значений и оттенков, которое оно несет в книгах Священного Писания. Например, гл. 1, ст. 3: "...и как благоухание масти, распространено твое имя" (цитируется по публикации Н.Я. Марра); Ипполит утверждает, что масть (т.е. масло) издает благоухание, как и слово Отца, т.е. у нее есть источник, и потому можно сказать: "распростертая масть благоухания - имя твое... Распростерто - имя Твое... Разлитое - потеряно, но разостланное не убывает... Из этого открывается нам великая тайна. За это разостланная масть благоухания - имя Твое... за это девицы возлюбили тебя, оделись в Тебя".

"Все песни святы, но Песня песен…" (Рабби Акива)

Текст поэмы был включен в еврейский религиозный канон в первой половине 2 в. н.э., когда главой Синедриона стал рабби Элазар бен Азария, а святость ее отстаивал его ученик рабби Акива бен Йосеф (50? - 135 г. н.э.) - один из выдающихся основоположников раввинистического иудаизма. Он родился в простой и бедной семье и, согласно талмудической легенде, оставался безграмотным до сорокалетнего возраста, служа пастухом у богатого иерусалимца Калба Савyа. Дочь хозяина Рахель полюбила его, и они поженились вопреки воле ее отца. Под влиянием жены Акива обучился грамоте (вместе со своим маленьким сыном) и в течение двадцати четырех лет познавал еврейскую религиозную мудрость в Лоде у знаменитых тогда наставников. Затем он и сам стал признанным авторитетом, внеся решающий вклад в систематизацию религиозного законодательства, что в дальнейшем послужило основой для разработки Талмуда. Рабби Акива был включен в делегацию, направленную в Рим с ходатайством об отмене декрета императора Домициана, содержавшего запрет на изучение Торы и соблюдение еврейских законов. Впоследствии он поддержал восстание Бар Кохбы (132 - 135 гг. н.э.) и в его вожде признал Мессию. Вскоре после разгрома восстания рабби Акива был схвачен римлянами, заключен в тюрьму и погиб мученической смертью.

Причины решения, столь благодатного для будущего поэмы, полностью не ясны и в наши дни. Ведь Синедрион отказался канонизировать такие известные произведения, как "Книга Маккавеев", "Книга Юдифи", "Книга Иисуса сына Сирахова", несмотря на то, что в них говорится о глубоком религиозном чувстве и о важных событиях в истории древних иудеев. В "Песне..." нет вовсе упоминания о Боге, речь идет о пылкой любви двух молодых людей, о природе, о благовониях, о садах и пастбищах. Известно, что в те времена "Песню песен" не преподавали вообще, и евреям, не достигшим совершеннолетия, запрещалось ее чтение. И хотя разговорным языком тогда служил арамейский, а не иврит, поэма была весьма популярна, что явствует из запрета рабби Акивы: "распевающим песни эти на пирах нет доли в царстве небесном".

Еще в начале 2 в. н.э. члены Синедриона, разбиравшие вопрос о канонизации каждой из библейских книг в отдельности, дискутировали по поводу святости "Песни песен", однако, вопрос о ее включении в канон решен не был. В 65 г. н.э., за несколько лет до разрушения Храма, весь библейский канон подвергся пересмотру, но в отношении поэмы к единому мнению не пришли. Полагают, что главным доводом в ее пользу явилось, в конце концов, аллегорическое толкование поэмы (жених - Всевышний, невеста - община Израиля), возникновение которого приписывается рабби Акиве. Отстаивая ее святость, он утверждал, что "все песни святы, но Песня песен - святая святых", а также: "ничто в мире не сравнится с тем днем, когда была дана Израилю Песня песен". Законоучители 2 в. н.э., заложившие основы Талмуда, связывали эти изречения с историей любви Акивы и Рахели, имея в виду фундаментальную концепцию иудаизма, гласящую, что отношения между мужем и женой происходят из святого источника.

Кто? Где и когда?..

Почти все, описываемое в "Песне песен", происходит в деревне Эйн-Геди и ее окрестностях, а также в царском дворце в Иерусалиме, т.е. в Иудее, южной части объединенного Израильского царства Давида, а позже - Соломона. Можно привести, однако, несколько доводов в пользу "неюжного" происхождения поэмы. Известно, например, что представители северных колен Израиля потребовали от Рехавама, сына и преемника царя Соломона, среди прочего, отмены указа о посылке девушек из знатных семей в царский дворец, где их превращали в служанок. Конец поэмы: "Виноградник же мой со мной, а тебе, Соломон, твоя тысяча..." - может восприниматься и как свидетельство этих свободолюбивых устремлений северян. Примечательно и то, что большинство географических названий, упомянутых в "Песне...", относится к местам, расположенным к северу от Иерусалима (который и сам близок к северной границе Иудеи и географически находится уже в Самарии): Ливан, Гилад, горы Кармель, Хермон, Амана, Снир. О юге напоминают, пожалуй, лишь две сцены восхождения героев из пустыни (гл. 3, ст. 6; гл. 8, ст. 5). Но слово "мидбар", употребленное в оригинальном тексте, кроме безводной пустыни, может означать и пастбище, и степь, зеленеющую зимой и выгорающую летом.

Известно точное местонахождение древнего поселения Эйн-Геди на холме Тель-Горен неподалеку от нынешнего киббуца Эйн-Геди. Но всякий, посетивший эти места на западном побережье Мертвого моря, согласится с тем, что суровая керамика отвесных скал, вряд ли существенно изменившихся за последние три тысячи лет, даже весной мало напоминает цветущий зеленый край, описанный в поэме. Холмы Самарии и Галилеи с их сочными пастбищами, ручьями, рощами и виноградниками лучше соответствуют этому описанию. Но, может быть, главным отличием пейзажа из "Песни..." от вида, открывающегося в районе Эйн-Геди, является изумительная, широко раскинувшаяся перед глазами, бирюзовая гладь Мертвого (на иврите - Соленого) моря; кажется невероятным, что поэт, воспевая этот пейзаж, не обратил внимания на главную его составляющую. Возможно, речь в поэме не идет о реальной деревне Эйн-Геди: крепостные стены и их стражи, путаница улиц и переулков, бродя которыми ночью, девушка ищет любимого, - все это наводит на мысль о большом городе, где и живет поэт, слагающий поэму о любви, в которой сквозной метафорой проходят ароматы душистых масел и благовоний. Деревня же Эйн-Геди, овеянная легендами о благовониях, своей недоступностью (там опасались принимать гостей и могли казнить за разглашение секрета приготовления масел и благовоний) манит воображение поэта.

Современные исследователи обнаружили в каноническом тексте "Песни песен" обилие арамеизмов при почти полном отсутствии греческих слов. Таким древнееврейский текст мог быть лишь в 5 - 4 вв. до н.э. Впрочем, это верно, если речь идет о т.н. имперско-арамейской лексике (700 - 300 гг. до н.э.), староарамейский же язык был издавна распространен на всей территории древнего Ханаана, а затем и в объединенном Израильском царстве, так что арамеизмы могли широко использоваться, во всяком случае, в устной народной речи. Да и содержание некоторых отрывков наводит на мысль об их более раннем происхождении. Давно замечено, что сравнение красоты возлюбленной с величием столичных городов Тирцы и Иерусалима (гл. 6, ст. 4) могло возникнуть лишь в период, когда Тирца была столицей Северного Израильского царства, т.е. не ранее 928 г. до н.э. (смерть царя Соломона и раскол единого государства на две независимые части) и не позднее 800 г. до н.э. (перенос царем Омрu столицы в Самарию, после чего Тирца быстро приходит в упадок).

Влияние образного строя поэзии народов Древнего Востока на "Песню песен" также может служить доводом в пользу более ранней датировки ее текста (или хотя бы его отдельных частей). В дальнейшем будут приведены тому примеры, но здесь уместно заметить, что в нашей поэме встречается немало образов, прямо навеянных древнеегипетской лирикой 15 - 12 вв. до н.э, а также аккадскими и шумерскими любовными стихами еще более раннего периода. Это влияние с большей вероятностью можно отнести к рубежу 2-го и 1-го тысячелетий до н.э., когда древние государства Двуречья и Египет находились в расцвете своего могущества, чем ко второй половине 1-го тысячелетия до н.э., т.е. к периоду их распада и исчезновения.

Основываясь на указании в тексте "Притч Соломоновых", составители "Барайта" ("внешних" легенд, положенных в основание Талмуда) полагали, что три библейские книги, связанные с именем Соломона ("Экклесиаст", "Притчи" и "Песня песен"), записаны приближенными иудейского царя Хизкии (727 - 698 гг. до н.э.), который очистил страну от языческих культов, возобновил службу в Храме, отстроил Иерусалим и отстоял его от нападения войск ассирийского царя Санхериба в 701 г. до н.э. Сказано, что люди царя собрали и просмотрели многочисленные песни, приписываемые Соломону, отобрав наиболее достойные для передачи будущим поколениям и создав из них книгу "Песня песен".

В библейской "Третьей книге царств" говорится, что было у Соломона три тысячи притч и пять тысяч песен. По сведениям Иосифа Флавия ("Иудейские древности"), он сочинил тысячу пятьсот книг стихов и песен, три тысячи книг историй и притч, а также сочинял заклинания против болезней и злых духов, и сам римский полководец Веспасиан во время осады Иерусалима присутствовал при изгнании демона неким иудеем посредством одной из Соломоновых песен. Иосиф Флавий упоминает еще две книги: "Мудрость Соломона" и "Песни Соломона".

Количество книг, приписываемых Соломону потомками, вызывает в воображении образ книгохранилища и, кроме того, свидетельствует о могучей многовековой письменной культуре древних евреев, лишь вершина которой сохранилась в виде библейских книг. О литературной деятельности самого царя Соломона достоверных сведений нет, как и о первоначальном тексте, переработанном, возможно, приближенными царя Хизкия. Мог ли Соломон быть автором этого текста?

Легенда гласит: юноша написал песню, взрослый - притчи, старец - откровения проповедника. Известно, что в главном легенды не лгут, скорее всего, царь Соломон сам слагал стихи и песни или стоял во главе группы поэтов, находившихся при его дворе. Но, судя по дошедшему до нас тексту "Песни песен", вероятность его авторства невелика. Поэма открывается посвящением Соломону, и в двух местах о нем говорится прямо как о царе. Если это писал Соломон, то он таким образом старался свое авторство скрыть. Вообще говоря, вопрос авторства текстов на Древнем Востоке важным не считался, и приписывание "Песни..." царю Соломону, возможно, не что иное, как более поздняя (не позже, однако, середины 1-го тысячелетия до н.э.) аллегория, повлекшая за собой превращение его в романтический персонаж "собственного" произведения (вспомним "Суламифь" А.И. Куприна). В противовес этой традиции не могла не появиться в литературе тенденция "развенчивания" автора "Песни...". Образцом такого подхода может служить следующее стихотворение современного израильского поэта Иеуды Амихая:

У автора Песни песен, искавшего ту, в ком души не чаял, ум за разум зашел, и решил он ее найти по карте сравнений, и влюбился в то, что выдумал сам. И спустился в Египет вслед за словами: кобылицей из выезда фараона воображаю тебя, и на гору взошел, где волосы - так написано - козье стадо, что скатилось с высот Гилада, и на башню Давида влез, ведь сам написал: шея твоя как башня Давида, и до Ливана добрался, не находя покоя, ибо сказал: лицо - вершина Ливана, что к Дамаску обращена , и плакал у водопада Эйн-Геди, потому что знал: наводненья не смогут любовь погасить, и пошел голубей искать в Бейт-Говрин, и добрел до Венеции из-за того, что писал: голубка моя на уступе скалы.
И в пустыню спешил, когда говорил: это кто из пустыни восходит, словно дыма столбы. Юродивым он бедуинам казался, себя же царем Соломоном считал. До сих пор - бездомный скиталец, и клеймо любви у него на лбу. А иногда он приходит во времена другие к любови других, и к нам явился однажды в дом с проломанной крышей на границе Ерусалима с Ерусалимом. Но не видели мы его оттого, что обнимались тогда, и до сих пор он скитается и кричит: ты хороша, подруга моя, как из глубокой ямы забвенья. И тот, кто писал: сильна любовь, как смерть, лишь под конец осознал сравненье, что сам создал, и узнал, и любил, и умер (взлетела на воздух и притча, и поученье).

Из книги "Открыто - закрыто - открыто" (1998)

"Пора соловья наступила…" (Об известных русских переводах)

 <<<       >>>   

Однако община израиля медлит
Третьей деление постели
Здоровая загорелая девушка