<<<     ΛΛΛ     >>>   

Константинопольский Собор на философа-гуманиста Иоанна Итала в 1076 г. провозгласил: «Обещавшимся быть благочестивыми и вводящим бесстыдно злочестивые эллинские учения в православную и соборную Церковь о человеческих душах, о небе, земле и других творениях—анафема» (Второй анафематизм). Седьмой анафематизм: «Проходящим эллинские учения и обучающимися им не ради обучения, но и следующим их суетным мнениям и верующим в них как в истинные и учащих им — анафема».

Для Запада же исходным пунктом средневековой науки стало Великое осуждение аристотелизма в 1227 г.

Надо ли специально пояснять, что этим отвергались не вообще суждение о существовании душ, неба и земли, а конкретные, язычески-философские, дохристианские воззрения на них?

Эти анафемы были событиями, освободившими человеческий разум и поиск. Дело в том, что в Библии нет ясной и развернутой космологии. В ней нет ни астрономии, ни физики. Средневековый мир пользовался аристотелевской физикой 66. Призыв Церкви следовать только Библии и не придавать значения

64 Бердяев Н. А. Кошмар злого добра//Путь. Париж, 1926. № 4. С. 81.

65 Послание Варнавы, 17//Настольная книга священнослужителя. М., 1988. Т. 8. С. 762.

66 Показательно, что даже в XIV веке в пражском университете изложению «Метафизики» Аристотеля отводилось всего 20—36 лекционных недель, в то время как естественнонаучным сочинениям Стагирита — 92 недели.— Герольд В. Философия и теология в европейской культурно-образовательной среде XIV — начала XV века/УНовые идеи в философии. Ежегодник Философского Общества СССР. 1991. М., 1991. С. 70.

мнениям древних метафизиков означал, что разум освобождался от пленения прежними натурфилософскими авторитетами. При этом, однако, разум, исследующий природу вещей, в принципе не мог удовлетвориться лишь всецелым подчинением слову Библии — просто потому, что отсутствие в Библии своей натурфилософии не могло заменить наставления отмененных натурфилософов. Развернутой космологической системы в Писании просто нет. Но это и означало на деле, что для исследователя образовался огромный зазор для свободного исследования по вопросам, которые в принципе оказались не разрешены прошлыми веками. Кроме того, для того чтобы бороться с арабскими и античными натурфилософскими авторитетами, средневековым богословам пришлось искать иной, некнижный, способ проверки тех или иных утверждений. Эмпиризм и был тем самым методом, который взрастило богословие себе на потребу (а отчасти — как показали последующие события — и на голову). В результате Средние века, имевшие одну веру, породили множество философских и теологических систем.

Еще ранее, на протяжении IV—VIII веков («эпоха Вселенских Соборов») мы видим, как догматические определения раз за разом ограждали тайну Личности от антично-философских попыток имперсонального восприятия Бога и человека. Чтобы это было понятнее, напомню, что же именно говорят основные православные догматы.

Догмат Первого Собора (325) — выразился в знаменитом «Символе веры» (в него первой части). Здесь впервые ясно проведено различение между «природой Бога» и Его Личностью. У Отца и Сына одна и та же природа («единосущны»), но Они — различны как ипостаси, как личности. Как позднее скажет св. Григорий Богослов: в них «иной и иной, а не иное и иное».

Второй Собор (381) то же самое приложит к Св. Духу. Будет утверждено антиплатоновское учение о телесном воскресении, а не просто о бессмертии души, что заложит основу целостной христианской антропологии, в которой телесность человека перестанет восприниматься как ущербность и недостаток.

Третий Собор (431) будет отстаивать возможность для человека быть причастным Высшему Бытию — Богу. Между человеком и Богом возможен не только «нравственный» союз, но и реальное соединение. Вновь в центр дискуссий будет поставлена тайна Личности. Мария — «Богородица» или «Человекородица»? Поскольку Бог существовал прежде Марии — вроде бы нельзя сказать, что она родила Бога. Если поставить вопрос «что родила Мария» — ответ может быть один: человека, точнее, его тело. Но вопрос надо ставить: «кого она родила», то есть какое «Я» может сказать об этом теле: «это — мое, это — я сам»? И здесь ответ христианина однозначен: это «Я» Сына Божия, Вечного Логоса.

Четвертый Собор (451) принял уже цитированный нами догмат о способе соединения двух природ в единой Личности Богочеловека. «Неслитно» — это означает, что человек не растворяется в Боге (восточный имперсонализм, зовущий к растворению в нирване, таким образом, оказывается отвергнут). «Нераздельно» — это означает, что, хотя и две природы во Христе, но субъект действия (то есть Личность) — только один. «Неизменно» — это утверждено вопреки ереси Аполлинария, который полагал, что, раз Сын есть Премудрость Божия, то человеческий ум Ему как бы уже ни к чему, и природа человека воспринята Богом при воплощении в «измененном» виде, а не целиком. В ответ Аполлинарию православные не без иронии утверждали, что если во Христе воспринято лишь тело человека, без души и ума, то в этом случае Бог не вочеловечился, а вообезьянился. Четвертое определение халкидонского догмата — «Неразлучно» — означает, что человек навсегда соединен с Богом, то есть его плоть и душа не просто взяты напрокат для палестинского спектакля (как Зевс воспользовался для известных целей телом лебедя).

Пятый Собор (553). Ему предшествовал острый приступ неоплатонического ренессанса: начали активно распространяться сочинения Оригена и его вновь появившихся последователей, «обогащавших» христианскую мысль рассказами об иных планетах, зонах и переселениях душ. Достаточно посмотреть «Тайную

Доктрину» Блаватской, чтобы понять, сколь страшную оккультную угрозу отстранил Пятый Собор от рождающейся христианской цивилизации.

Шестой Собор (681). Осуждена ересь «монофелизма» и «моноэнергизма», полагавшая, что во Христе, хотя и есть две природы, но желает и действует только одна — Божественная. Собор выступил против антропологического минимализма. Если человеческая природа во Христе не действует — то Христос не был живым человеком, а был лишь трупом. Собор запретил тайну Личности отождествлять с волей. К сожалению, этот запрет не был расслышан в позднейшей европейской философии и тайну Кто вновь и вновь пытались выразить через что (волю, разум, самосознание).

Из этого догмата вытекали совершенно определенные этические следствия. Если мы не знаем, что есть богообразная личность в человеке — то у нас и нет ясного критерия для определения того, человек ли встретился нам. Точнее, у нас нет никакой возможности отказать ему в праве считаться человеком. Все природные дефиниции человека, упускающие из виду апофатический мотив христианского персонализма, неизбежно носят сегрегационный характер. Жестко устанавливая определение личности, то есть человека — они именно определяют, кто есть человек, а кто — уже (или еще) — нет. Если всерьез принять европейское определение человека как «разумного» существа — то для психически больных людей не окажется места в жизни. Попробуйте разработать концепцию прав человека, не допускающую эвтаназию или медицинские опыты на людях с разрушенной психикой, исходя из просветительской «гуманистической» философии! Даже если личность еще не вступила в обладание всей полнотой своей природы или утратила это обладание — сама личность есть. Поэтому аборты и эвтаназия — убийство.

Седьмой Собор (787). Вопрос об иконе. Изобразим ли Бог? По природе— несомненно нет. Но что общего у портрета (фотографии) человека и самим человеком? — Имя. Увидев Николая и увидев фотографию Николая, мы говорим одно и то же: «Это — Николай». Имя личности соединяет образ и личность. Поэтому в молитвенном именовании происходит соединение образа и первообраза:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Само предание оказывается своего рода машиной по борьбе со временем
В которой телесность человека перестанет восприниматься как ущербность
Но церковь это движение
Человек традиции это человек