<<<     ΛΛΛ     >>>   

17

ный характер всякого действительного вывода. («Индукция» обычно определяется как вывод от частных случаев к общим законам; но этот вывод, по Миллю, тождествен выводу от частных случаев к частным случаям.) Поэтому он приходит к такому заключению: «То, что мы называем индукцией, и те условия, которые делают ее правомерной, могут считаться главным вопросом науки логики». Теперь Милль переходит к ответу на этот вопрос.

Существует общепринятое различение двух видов индукции: полной (perfect) и неполной (imperfect). Иногда мы исследуем, принадлежит ли какое-то свойство всем членам ограниченной совокупности существ, скажем апостолов; рассмотрев каждого из членов данной совокупности, мы, следуя полной индукции, можем заключить, что это свойство принадлежит всей группе. Однако иногда мы в состоянии изучить лишь некоторых членов группы, а потому индукция у нас «неполная». Полная индукция с этой точки зрения становится идеалом, к которому стремится всякая индукция. Верный своим общим принципам, Милль отклоняет полную индукцию как простую вербальную трансформацию. Не существует действительного вывода от «Петр, Павел, Иоанн и любой другой апостол были евреями» к «все апостолы были евреями» — второе суждение есть просто «сокращенная запись» тех фактов, которые были переданы первым. Он даже не готов считать суждение «все апостолы были евреями» общим; суть поистине общих суждений заключается в том, что они относятся к случаям, которые не были нам даны в действительном опыте.

Может показаться, что мы возвращаемся к «неполной» индукции, но уже как не второсортному, а единственно возможному индуктивному выводу. Все сказанное до сих пор Миллем должно было бы предполагать, что именно она является парадигмой действительного вывода. Но тут у него начинаются колебания. В некоторых случаях, признает Милль, неполная индукция (или, как он предпочитает ее называть, «индукция через простое перечисление») совершенно адекватна. Так мы получаем истины математики, так мы приходим к самым общим принципам — важнейшим из них является закон причинности, — которые Милль совокупно называет «принципом единообразия Природы». Однако тут мы имеем дело со своеобразными и совсем нетипичными случаями, поскольку весь наш опыт, в остальном беспредельно многообразный, запечатлевает их в нашем уме. Существуй здесь какие-либо исключения, мы бы тут же их заметили. Они не являются «необходимыми истинами» в строгом смысле слова. Как пишет Милль, было бы опрометчиво полагать, будто закон причинности применим и к отдаленнейшим галактикам. Но все это говорится лишь для того, чтобы сказать, что эти законы не вербальны. Они наделены всей той необходимостью, каковой нас только может снабдить опыт.

Однако когда мы пытаемся показать (а это мы и делаем, по Миллю, в физических науках), что конкретный феномен А является причиной конкретного феномена В, то ситуация оказывается совершенно иной. Ведь мы хорошо понимаем, что феномен может иметь такие антецеденты и консеквенты во множестве случаев, но все же он может существовать без них в других случаях. Когда мы ищем «причину», определяемую как «неизменный и безусловный антецедент», мы не можем удовлетвориться общим поверхностным обзором тех случаев, которые нам удалось заметить.

18

В беспощадной критике «Опыта о правительстве» Джеймса Милля («Edinburgh Review», 1829) лорд Маколей становится на позицию «учебы у опыта» — против попыток Джеймса Милля выработать дедуктивную науку политического действия. Милль соглашается с критикой Маколеем своего отца Джеймса Милля: политическая наука не выводится из аксиом наподобие геометрии. В то же самое время ссылки Маколея на опыт — на «учение у истории» — кажутся Миллю атакой во имя бессистемного здравого смысла на научный подход вообще. Тем самым он ведет войну как бы на два фронта: защищает опыт, оспаривая Уэвелла, и указывает на границы опыта, оспаривая Маколея. Вот почему «эмпиризм» в устах Милля столь часто звучит как бранное слово; он пользуется им в таких фразах, как «дурные обобщения эмпиризма», «прямая индукция чаще всего немногим лучше эмпиризма». Сам он постоянно настаивает, что является «эксперименталистом», а не «эмпир истом», оставляя последний Маколею. Но из чего же нам исходить, как не из обобщений опыта? Какие у нас есть основания, помимо наблюдений регулярностей нашего опыта, чтобы увериться в том, что мы можем переходить от частного А к частному В, или, иными словами, утверждать правило вывода, согласно которому А есть «признак» появления В?

Самым кратким образом Милль дает на это ответ в своей работе «Огюст Конт и позитивизм» (1865): «Истинность полученного индуктивным путем общего суждения доказана только в том случае, если примеры, на которых оно покоится, таковы, что при правильном их наблюдении ложность обобщения не согласуется с постоянством причинности; это предполагает универсальность того факта, что природные явления согласуются с неизменными законами следования». Теперь мы видим, в каком направлении был вынужден двигаться Милль в силу своего отрицания «эмпиризма». Когда мы читаем его критику традиционной трактовки силлогизма, то нужно все время иметь в виду его идеал «логики исследования», которая возвышается над «логикой непротиворечивости», т. е. над формальной логикой. Но теперь оказывается, что само «индуктивное доказательство» является частью «логики непротиворечивости»; доказательство того, что «А есть причина В», заключается именно в том, что утверждение обратного не согласуется с законом причинности.

Конечно, обсуждая «свидетельства единообразной причинности», сам Милль предполагает, что отношение между принципом причинности и специфическими каузальными утверждениями тождественно тому отношению, которое имеется между «все люди смертны» и «лорд Пальмерстон смертей». Очевидно, что этого недостаточно: если утверждение «каждое событие имеет причину» аналогично утверждению «все люди смертны», то аналогией «лорд Пальмерстон смертей» будет «данное событие имеет какую-то причину», а не «данное явление имеет своей причиной В». Именно высказывания последнего типа были целью Милля, когда он стремился показать, что противоречащее таким высказываниям не согласуется с законом причинности. .

Здесь обнаруживается брешь, пробел между утверждением, что событие вызвано причиной, и утверждением, что у него имеется какая-то специфическая причина. Если Милль не замечает здесь этого пробела, то лишь потому, что он считает, что ему удалось заполнить эту брешь с помощью его «экспе-

19

риментальных методов» — методов сходства, различий, остатков и сопутствующих изменений11. Общий для всех этих методов образец можно проиллюстрировать с помощью наиболее среди них известного — метода различий. Предположим, мы пытаемся обнаружить причину того, почему железо ржавеет. Тогда нам нужно рассмотреть некоторые ситуации, когда оно ржавеет, проанализировать различные привходящие факторы. Мы обнаруживаем наличие влажности, кислорода, водорода, азота. Если мы исключим воздействие водорода и азота, то обнаружим, что ржавение продолжается; если же уберем влажность и кислород, то этот процесс прекратится. Так как ржавчина должна иметь, согласно принципу причинности, неизменный антецедент, то мы можем вывести только то следствие, что при наличии влажного кислорода есть ржавчина, а без него нет и ее.

Коротко говоря, аргументация здесь следующая: «все события имеют причину; единственной возможной причиной настоящего случая является влажный кислород; следовательно, влажный кислород является причиной». Предположим, что «действительный вывод» в этом случае может быть установлен здесь как рассуждение от частного к частному. Тогда перед нами остается вопрос: чем обоснована достоверность этого вывода? В соответствии с общим принципом Милля, согласно которому обоснованность вывода устанавливается тем же методом, что и истинность общей посылки, нам следовало бы ответить: «вывод обосновывается простым перечислением». Ведь Милль говорит нам, что «дело индуктивной логики заключается в том, чтобы обеспечить правила и модели (такие, как силлогизм с его правилами для логического рассуждения), и если индуктивные рассуждения согласуются с ними, то они являются убедительными, а не наоборот». Однако, фактически, единственные «правила», к которым он привлек наше внимание, не аналогичны правилам силлогизма, но являются самими этими последними; что до остального, то тут нам остается полагаться на перечисление. Поэтому некоторые последователи Милля пришли к выводу, что либо вообще не существует особой логики индукции, либо Милль ошибался, думая, что достигаемая с помощью перечисляющей индукции достоверность имеет чисто психологический характер, базирующийся на законах ассоциации. «Проблема индукции» тогда превращается в проблему нахождения формального обоснования неполной индукции — с помощью, скажем, теории вероятности, — к чему Милль не проявлял особой охоты.

20

Методы Милля базируются на предположении, что в данной нам частной ситуации имеется пучок общих свойств, и именно среди них нам нужно выбрать причину. Это предполагает радикальный отход от традиционной доктрины эмпиризма, которой Милль внешне придерживался: что опыт наделяет нас «исключительно частным», а из него каким-то образом нужно получить общее. Как теперь оказывается, индукция не есть заключение от частного к частному; скорее это метод prima facie отбора среди общих связей — метод определения, является ли «истинной причиной» А, В или С. И вновь единственной «логикой», применяемой в соответствии с этим методом, оказывается формальная логика.

Существуй особая «логика индукции», она, предположительно, имела бы форму правил, говорящих нам, какие общие связи образует та совокупность, в которой мы должны выбирать. Такую логику Милль никогда не пытался конструировать. Как заметил по этому поводу Уэвелл, «об этих методах можно сказать, что они принимают за самоочевидное как раз то, что труднее всего отыскать... Где нам искать эти А, В, С? Природа не предоставляет нам свои случаи в такой форме; да и как нам свести их к данной форме?» Это также стало отправным пунктом для некоторых последователей Милля: они стремились разработать логику элиминации, на которую не распространялась бы критика Уэвелла.

Милль сам замечал многие из тех трудностей, на которые обращали внимание его критики. Например, он признавал, что мы не можем быть целиком уверены в том, что не пропустили решающий фактор в рассматриваемой нами ситуации. Он сделал свое положение еще более затруднительным, признав «множественность причин». Вопреки тому, что он ранее определял причину как неизменный антецедент, он признает, что то же самое следствие в других обстоятельствах могло быть произведено множеством других причин. А это разрушает существенный для его методов аргумент, согласно которому сохранение следствия после исчезновения некоторого фактора означает, что этот фактор не был его причиной. Но все это, по мнению Милля, практические трудности; обратить на них внимание — значит попросту сказать, что научное исследование не есть легкое дело. Для него остается фактом то, что четыре метода являются не только единственным способом получения результатов посредством эксперимента и наблюдения, но, что еще более важно, единственным способом проверки индуктивного вывода. Тем не менее он признает, что практические трудности тут огромны; поэтому физику и, еще более, представителю социальных наук требуются дополнительные методики.

С помощью четырех методов, по Миллю, физик начинает с установления ряда законов, каждый из которых описывает общую тенденцию. До этих пределов его доводит экспериментальный метод как таковой. Однако физик не может предсказать поведение конкретного физического объекта на основе некоего закона самого по себе — законы следует сочетать друг с другом. Например, чтобы предсказать путь падающего тела, физик сочетает закон тяготения с законом трения. Он может определить траекторию тела, поскольку возможно математическое вычисление совместного эффекта этих законов. Затем физик проверяет свои вычисления, наблюдая за действительным дви-

21

жением падающего тела; если имеются расхождения между этим движением и его предсказаниями, то он делает вывод о том, что им был упущен какой-то фактор, и он ищет другой закон для объяснения этого расхождения. Данный метод соединения выводов на основе экспериментально установленных законов и их проверки с помощью наблюдений Милль считает методом, «которому человеческий ум обязан своими самыми замечательными победами в исследовании Природы». Ясно, что здесь Милль идет к более реалистичной оценке той ситуации, в которой оказывается сегодня ученый; мы уже не можем предполагать, что он отталкивается от полностью проанализированной ситуации. Ударение теперь делается на предсказании и проверке: такой способ рассмотрения данного предмета также оказал воздействие на последователей Милля.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Всегда можно переинтерпретировать как частные случаи гипотетико дедуктивного объяснения
Мышление в своем развертывании проходит фазы
Хотя предложения о вероятности индивидуальных событий фиктивны
Значит действительно видеть образ эвереста
Самим фактом сомнения мы принуждены признать существование по меньшей мере двух субстанций сомневающегося