<<<     ΛΛΛ     >>>   

Оггер Г. Магнаты…Начало биографии. М.: Прогресс, 1985 г. с. 59.

§ 34

Обратим внимание: Маркс нигде не отождествляет ни прибавочный продукт с той массой товаров, которые производятся в строго прибавочное время, ни время его производства с прибавочным временем. Во-первых, этот продукт составляет только ограниченную часть общей товарной массы, производимой за пределами необходимого рабочего времени. Мы уже говорили, что сумма необходимого и прибавочного продукта никогда не равняется единице, а следовательно, и период, в течение которого производится последний, меньше общей продолжительности прибавочного. Во-вторых, он вообще не имеет самостоятельного существования и в виде какой бы то ни было части произведенного массива продуктов. Прибавочный продукт — это просто вещественный эквивалент прибавочной стоимости и не более того. Он не может быть отождествлен ни с чем физически обособленным. В сущности, точно так же, как «зеленое» или «сладкое» не могут быть физически обособлены от яблока.
То же касается и времени. Про прибавочную стоимость еще можно сказать со всей определенностью, что она (в зависимости от нормы эксплуатации) производится в последние два, три или четыре часа работы, в то время как первые часы посвящаются производству сугубо необходимого продукта. Напротив, про прибавочный, несмотря на то, что он образует собой именно ее вещественное выражение, нельзя, не погрешив против истины, сказать ничего подобного.
Более того, если прибавочную стоимость еще можно выделить из общей массы стоимости в виде звонкой монеты или денежных купюр, то с прибавочным продуктом нельзя сделать и этого. Его вообще нельзя пощупать ни в имманентной ему, ни в какой другой форме. Это не фантом, не виртуальная реальность, но все же, несмотря на физическую данность, в «чистом виде» он не существует. Образно говоря, все, что мы знаем о нем, ограничивается контуром тени, отбрасываемой на какую-то плоскость; при этом чаще всего именно очертания предмета, заслоняющего свет, отождествляются с прибавочным продуктом, тогда как в действительности он и есть сам свет.
В конечном счете, это обусловлено тем обстоятельством, что результат репродуктивного труда не отделяется в чистом виде от результата творчества, равно как и творческая составляющая не может быть выделена в чистом виде из общего состава человеческой деятельности. Между тем именно творческой компонентой деятельности порождается и количественный прирост, и, в особенности, та «дельта качества», которая, собственно, и является прибавочным продуктом.
Строго говоря, в «Капитале» нет полной ясности и в содержании понятия труд, который лежит в основе прибавочной стоимости, а значит, и прибавочного продукта. Мы помним, что он делится на простой и сложный. При этом сложный, как ни парадоксально, не вызывает никакой трудности для понимания, в то же время простой предстает как одна сплошная загадка.
Вполне допустимо трактовать его как начало, из которого практически полностью элиминирован элемент творчества. Но все же полного, абсолютного расчеловечивания в процессе всеобщего разделения труда и специализации не происходит, и в этом варианте простой и сложный труд отличаются друг от друга, главным (если не исключительным) образом, мерой творчества. Привлекая на помощь математические сравнения, можно сказать, что на одном полюсе его доля стремится к нулю, на другом — к единице, но, разумеется, ни там, ни здесь не достигается ни тот, ни другой пределы. Все возможные виды производственной деятельности оказываются расположенными между ними. Одновременно заметим, что и около нуля природа человеческой деятельности продолжает оставаться принципиально отличной от природы механического движения или чисто инстинктивной биологической активности. Так, даже бесконечно малый отрезок дуги остается принципиально отличным от прямой, и полное уравнение принципиально недостижимо.
Правда, отсутствие четких определений дает возможность трактовать простой труд и как совершенно бездуховный процесс, из которого всеобщим разделением, специализаций и стихией тотального отчуждения без остатка выхолощено все человеческое:
(«…тупо молчит,
И механически ржавой лопатою
Мерзлую землю долбит»).
Ясно, что любая форма творчества абсолютно чужда такому труду. Но вряд ли с таким пониманием можно согласиться. В особенности там, где предметом рассмотрения оказывается все общественное производство в целом.
Что же касается сложного труда, то в этом случае и здесь возникает неразрешимое противоречие. Если творческое начало присутствует в нем, то совершенно невозможно понять, откуда оно берется, если его нет в простом. Это во-первых. Во-вторых же, простой труд и труд сложный оказываются отделенными уже не количественными различиями, но качественным барьером, а значит, никакие уравнения оказываются принципиально невозможными. А следовательно, ни одна форма сложной деятельности уже не сможет пониматься ни как умноженный, ни как возведенный в степень простой труд. Ведь если из бесконечно малых величин еще и можно сложить что-то осязаемое, то никакая сумма нулей не способна дать ничего положительного. Поэтому любое количественное сопоставление этих качественно разнородных форм превращается в род принципиально неразрешимой задачи о квадратуре круга.
Но если оно начисто отсутствует и в сложном, становится решительно невозможным разумное объяснение вообще каких бы то ни было инноваций.
Между тем без них практически ничего нельзя понять и в «Капитале». Бросающимся в глаза уже при первом, поверхностном, взгляде на вещи проявлением творчества является создание каких-то новых средств производства, новых технологий, новых способов организации совместного труда, методов управления им и так далее. Словом, внешним проявлением творчества предстает изобретательство, инженерная деятельность. Между тем там, где речь заходит от относительной прибавочной стоимости, именно эта инженерная деятельность (пусть и неявно) оказывается смысловым стержнем, на который нанизываются по сути дела все построения Маркса. В самом деле, предположить возможность роста производительности труда полностью исключив действие такого фактора, как творческая деятельность инженера, — значит предположить заведомо несостоятельную вещь. При этом под творческой инженерной деятельностью может пониматься не только номинальная функция специалиста, занимающего строго определенное место в штатном расписании. Ясно, что на том предельном уровне теоретических обобщений, на котором развивает свои построения Маркс, эта деятельность представляет собой одну из основных функций, которую выполняет совокупная рабочая сила, включающая в себя все категории работников физического и умственного труда. Поэтому отсутствие прямых включений собственно инженерного корпуса в структуру доказательств еще не означает собой полное отсутствие всякого проявления собственно инженерной мысли
Сам Маркс нигде не употребляет понятие творчества; из более чем двухсот тысяч слов, составивших корпус русского перевода I тома «Капитала» оно не встречается ни разу. И все же в неявной форме его присутствие отчетливо угадывается, где речь заходит о сопоставлении простого и сложного труда. Кроме того, в пользу первой трактовки говорит и высокая философская культура, и присущая ему строгая дисциплина диалектики. Поэтому, как уже было замечено, принять ее требует простая презумпция профессионализма его автора.

§ 35

Именно творчество, которое, вероятно, является единственным до конца надежным критерием отличия человека от животного и которое, по-видимому, уже изначально присутствует в деятельности homo sapiens, обусловливает появление прибавочного продукта. Только творчество может быть продуктивным, напротив, все, что лишено его искры, в состоянии лишь механически воспроизводить, повторять уже созданное.
Вспомним то, с чего мы начинали.
Уже появление прибавочного продукта (своего рода фундамента всех политико-экономических реалий) оказывается возможным только при допущении какого-то изначального неравенства субъектов труда. При этом в определении неравенства ключевыми должны быть не половозрастные отличия; принципиальным может быть только неравенство творческих способностей. Не физическая сила, не какой-то сверхнормативный труд обусловливают появление прибавочного продукта в рамках первичных хозяйств. Все это легко сводится на нет случайными колебаниями внешних условий обитания. Речь же должна идти о гарантированном производстве прибавочного продукта при любых (в разумных пределах) колебаниях внешних условий. В свою очередь гарантированное его получение может быть обеспечено только постоянным качественным преобразованием и совершенствованием всех факторов производства. Качественное же преобразование — это и есть результат творческого, а вовсе не механического репродуктивного труда, пусть даже самой высокой степени интенсивности или продолжительности.
Все имущественные и социальные аспекты неравенства возникают много позднее, на прочно сформировавшемся основании систематического получения прибавочного продукта. Только этот фундамент дает опору становлению механизмов как экономического, так и внеэкономического принуждения; только с его воздвижением начинается собственно история, восхождение человека к вершинам своей цивилизации.
Таким образом, именно благодаря проблеску творчества в человеческом труде оказывается возможным формирование расширенного воспроизводства, которое, впрочем, правильней было бы называть не расширенным, но развивающимся.
Итак, творческая и репродуктивная деятельность.
Разумеется, о «чистом» творчестве, равно, впрочем, как и о «чистой» репродукции там, где речь идет о конкретной деятельности, говорить нельзя. Человеческий труд — не только как философская (или политико-экономическая) категория, но и как физическая реальность — представляет собой структурно целостное начало, и только в рамках этого целого можно аналитически вычленить какие-то отдельные его стороны. Любая, пусть даже самая примитивная, работа обязательно включает в себя какие-то элементы творчества. Точно так же любое творчество всегда обнаружит в себе начала чисто механической репродукции. Поэтому, имея в виду живой труд, можно говорить только о преимущественно созидательной или, напротив, преимущественно репродуктивной деятельности. Но рассуждая на уровне обобщающих абстракций вполне правомерно противопоставить их друг другу.
Если обратиться к терминологии самого Маркса, то родственными этим понятиям станут категории умственного и физического труда; при этом ясно, что умственный труд будет тяготеть к категории «творческий», физический — к категории «репродуктивный». Правда, противопоставление по принципу умственный — физический далеко от удовлетворительности. В самом деле, чем является труд, скульптора, или балерины, умственным или физическим? (К слову: свободнорожденный гражданин греческого полиса был готов восхищаться творениями Фидия и Поликлета, но если бы ему самому предложили стать Фидием или Поликлетом, он с отвращением отказался бы,— и все только потому, что, подобно рабу, скульптор работает руками.) Обращение же к категории творчества позволяет безошибочно противопоставить первого простому каменотесу, а вторую — грузчику. Взаимное же дополнение определений вносит, как кажется, ясность. Словом, если мы примем, что «умственный», «творческий» (а выше мы уже могли видеть, что и «организационный») — это просто разные акценты, расставляемые при характеристике одного и того же явления, в свою очередь, «физический», «репродуктивный», «исполнительский» — взаимодополняющие дефиниции другого, все становится на свои места. Ни одна из них не исчерпывает содержание характеризуемого предмета, все же вместе они позволяют составить о нем гораздо более полное и содержательное представление.
Одним из основных аспектов всеобщего разделения труда является отделение умственного (организационного, творческого) труда от физического (исполнительского, репродуктивного). При этом первый по преимуществу становится достоянием господствующих классов, второй остается уделом эксплуатируемых масс. Это противоречие между ними окончательно разрешается только в ходе завершения строительства коммунистического общества. В условиях же капитализма оно, как и любое другое противоречие подобного рода, достигает своей наибольшей остроты и непримиримости, восходя до антагонистического.
Еще раз вспомним уже упоминавшуюся нами эволюционную линию: ремесленное производство — кооперация — мануфактура — фабрика и протекающие параллельно ей процессы преобразования ручного труда в машинный, производства же — во всеобщее машинное производство. Капиталистическая фабрика, как мы видели, оставляет на долю наемного работника преимущественно репродуктивный исполнительский труд, реализующий часто недоступные его разуму чужие начинания. Таким образом, конечный пункт всеобщего разделения труда и конечный пункт всеобщей его редукции сливаются: эксплуатируемый капиталом рабочий становится субъектом не просто физического труда, противопоставленного умственному, но и предельно редуцированного труда, практически избавленного от всех элементов творчества и сведенного к голой репродукции.
Словом, именно последовательное освобождение человеческого труда от любых проявлений творчества оказывается залогом экспоненциального ускорения на пути превращения всего человеческого общества в рационально устроенную машину, единственной функцией которой оказывается производство прибавочной стоимости. В строгом соответствии с Марксом только предельная дегуманизация общественного производства (да и самой истории) делает необходимым революционное ниспровержение сложившегося порядка вещей. До тех же пор, пока господствующий способ производства не исчерпает до конца все свои возможности, перспективы его замены чем-то более прогрессивным и гуманным остаются чисто академическими.
Собственно, все это и отражается в понятии отчуждения труда и в разработанной Марксом теории его преодоления.

§ 36

Разумеется, отчуждение, взятое во всех его проявлениях, вовсе не означает, что собственно человеческое превращается в нечто мистическое, потустороннее, совершенно запредельное социуму, в котором развиваются очерченные Марксом исторические процессы, на долю же человека остаются чисто животные или механические формы существования.  
Пусть то, что по логике вещей должно формировать его собственную природу, начинает противостоять субъекту труда как внешнее начало, однако носителем всего отчуждаемого от него глобальным потоком диверсификации человеческой деятельности, продолжает оставаться человек; вот только этот последний — уже кто-то другой. Отчуждаемый предмет и результат труда, осаждаясь где-то на противоположном полюсе общества, формирует не принадлежащее ему богатство. Подчиненность производственному распорядку и технологическим алгоритмам порождает властные полномочия, которые кто-то другой вправе простирать на него. Невозможность проявления своей собственной индивидуальности в условиях, когда требования к составу его труда формируются внешними, не им исполняемыми звеньями единого технологического процесса,— выделяет творческую составляющую как совершенно особый, уже недоступный ему, вид деятельности. Словом, все отчуждаемое от одних, неизменно находит свое воплощение в присвоенном другими; творчество, богатство, власть, в чем, собственно, и проявляет себя присвоенное, становятся исключительным достоянием лишь немногих. Тех, кто объективной логикой всеобщего разделения труда и процессами социального синтеза, точно так же противопоставляются общей человеческой массе и возносятся над нею.
Идеологические обоснования закономерности такого положения вещей встречаются уже у Аристотеля. Достойным всего отчуждаемого, являются лишь немногое избранные его идеального государства; сама природа последнего состоит в том, чтобы обустроить жизнь тех, кому надлежит владеть, властвовать и творить. «Государство,— утверждает мыслитель,— создается не ради того только, чтобы жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо». Целью государства является «благая жизнь, и все упомянутое создается ради этой цели <…> ради достижения совершенного самодовлеющего существования, которое <…> состоит в счастливой и прекрасной жизни». Поэтому «нужно, чтобы граждане имели возможность заниматься делами и вести войну, но, что еще предпочтительнее, наслаждаться миром и пользоваться досугом, совершать все необходимое и полезное, а еще более того — прекрасное».
Назначение человека — это ничто иное, как деятельность его души. Именно этой деятельностью и должно создаваться все то прекрасное, что будет составлять и достоинство самого гражданина, и гордость его полиса. Но, чтобы иметь возможность творить прекрасное, «граждане должны быть свободны от забот о делах первой необходимости», а это значит, что кто-то другой должен взять на себя обеспечение им возможности творчества. О том, кто этот другой, еще до Аристотеля говорил Ксенофонт. В его представлении правильно устроенная гражданская община — это коллективный рантье, живущий на доход от эксплуатируемых на серебряных рудниках рабов; каждый свободнорожденный гражданин имеет право на свою часть общей прибыли, но взамен обязан поддерживать в себе постоянную готовность встать на защиту города. Поэтому Аристотель лишь формулирует то, что и без него давно уже носится в воздухе древнего социума: ««в целях взаимного самосохранения необходимо объединяться попарно существу, в силу своей природы властвующему, и существу, в силу своей природы подвластному. Первое благодаря своим умственным свойствам способно к предвидению, и потому оно уже по природе своей существо властвующее и господствующее; второе, так как оно способно лишь своими физическими силами исполнять полученные указания, является существом подвластным и рабствующим. Поэтому и господину и рабу полезно одно и то же». «Неизбежно приходится согласиться, — утверждал Аристотель, — что одни люди повсюду рабы, другие нигде такими не бывают». Словом, с самого часа своего рождения одни предназначаются для подчинения, другие — для господства.
Отдадим должное: у Аристотеля «счастливая и прекрасная» жизнь — это отнюдь не праздное времяпровождение в приятной компании близких друзей, но длительный и напряженный труд аскетической и благородной души. Отсюда, кстати, следует, что и «дела первой необходимости» исключают из себя излишества и роскошь; они недостойны свободнорожденного гражданина; воздержанность и чувство меры во всем — вот его действительный (и единственный) путь к совершенству. Преломленное же в развращенном роскошью и властью сознании, представление о творчестве вырождается в простые игры в неподражаемость. Так, Плутарх оставил нам память о созданном Антонием и Клеопатрой кружке близких друзей («Союз неподражаемых»), каждый из которых отличался способностью к поступкам, которые никто не мог повторить.
Новое время — новая идеология, и корпоративная придворная мысль XVII столетия породит сложную и вместе с тем очень стройную и эстетически выверенную теоретическую конструкцию. В ней моделью самого неба на земле предстанет королевский двор. Согласно идеологии абсолютизма именно он окажется истинным перводвигателем и первоисточником всего того, из чего складывается вся жизнь государства. Именно он окажется началом, сообщающим смысл любым действиям, предпринимаемым во французском королевстве. Только он будет в состоянии вершить последний (на земле) суд. Центральное же место здесь займет сам монарх. Подобие и воплощение Бога на подвластной ему земле, именно ему принадлежит последняя монополия на творчество. Лишь он способен сообщить особое достоинство всем, кто вдруг окажется приближенным к нему, и все приближенные к нему будут править не столько буквой освященного им закона, сколько тайной магией той харизмы, которая отчасти сообщится им при их вознесении на «небо» монаршей власти. Помпезное величие и пышность Версаля — необходимый элемент именно этой изящной и возвышенной идеологемы: «небо-дворец» обязано затмевать собою все, что только есть на «земле». Титул «Король-Солнце» — во многом тоже берет свое происхождение здесь: как Солнце пробуждает жизнь в природе, так и король дает начало всему на согреваемой и освещаемой именно им «земле». Только ему королевство окажется обязанным осмысленностью и регулярностью своего бытия.
Как бы то ни было, и власть, и богатство и, наконец, творчество становятся достоянием не-рабочего, «некоего человека, чуждого труду и стоящего вне труда» . Именно об этом говорит Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»: «Таким образом, посредством отчужденного труда человек порождает не только свое отношение к предмету и акту производства как к чуждым и враждебным ему силам, — он порождает также и то отношение, в котором другие люди находятся к его производству и к его продукту, а равно и то отношение, в котором сам он находится к этим другим людям. Подобно тому, как он свою собственную производственную деятельность превращает в свое выключение из действительности, в кару для себя, а его собственный продукт им утрачивается, становится продуктом, ему не принадлежащим, точно так же он порождает власть того, кто не производит, над производством и над продуктом. Отчуждая от себя свою собственную деятельность, он позволяет другому человеку присваивать деятельность, ему не присущую».

§ 37

Отчуждение творчества ставит перед нами вопрос о том, кто в действительности является его субъектом и где пролегают границы творческой деятельности? Сказать, что его персонификация может быть ограничена лишь (совокупным) инженером, непосредственно решающим прикладные технические задачи, означает собой противостать всякому здравому смыслу.
Начнем с того, что закрепляемое в патентах авторство любого отдельно взятого изобретения — вещь в большой степени условная. Обратимся для примера все к тому же Эдисону и к одному из значительнейших его изобретений — электролампе. Не станем вдаваться в детали, в общем-то, хорошо известные как из биографических хроник, так и из истории развития техники. Ограничимся общеизвестным выводом: изобретение электролампы «началось» задолго до Эдисона и продолжалось (и продолжается) долгое время после него.
Вот краткая история. Первая лампа накаливания с платиновой спиралью (Деларю) появляется в 1809 году. Через тридцать лет (1838) бельгиец Жобар изобретает угольную лампу накаливания. В 1854 г. немецкий изобретатель Г.Гебель разрабатывает первую «современную» лампу, ключевым элементом которой была обугленная бамбуковая нить в вакуумированном сосуде. 11 июля 1874 года российский инженер А.Н.Лодыгин получает патент за номером 1619 на нитевую лампу. В качестве нити накала он использовал угольный стержень, помещенный в вакуумированный сосуд. В 1878 г. английскому изобретателю Дж. В. Свану выдан британский патент на лампу с угольным волокном. И только 27 января 1880 года Эдисон получил патент на изобретение №223898 (лампа с угольной нитью накаливания, помещенной в стеклянный шар, из которого выкачан воздух).
На этом история изобретения не кончается, она продолжается и в наши дни. Но можно ли как-либо измерить конкретный творческий вклад каждого из неопределенной большой цепи изобретателей? Ведь многие (если не большинство из них), вероятно, вообще не были замечены анналами развития техники. И так дело обстоит практически с любым отдельно взятым достижением технической культуры.
Между тем политическая экономия — это единственная из гуманитарных дисциплин, которая претендует едва ли не на математическую точность. Поэтому попробуем взглянуть на рассматриваемую проблему с точки зрения математической строгости.
Обратимся к примеру, приводившемуся в параграфе 32.
Высчитывая общий баланс трудозатрат, необходимых для выполнения какой-то работы, мы обнаруживаем дефицит труда всякий раз, когда осуществляется переход к более совершенному и производительному средству. Так, в нашем условном примере вместо ста единиц работы, минимально необходимой для перемещения каких-то объемов при переходе от ручного труда к механизированному, мы обнаружили, что 92 условные энергетические единицы оказываются эквивалентными 100 единицам реально выполненной работы:
90c + 2v = 100.
С учетом того, что 90с аккумулируют в себе не только исполнительский репродуктивный труд тех, чьими руками создаются новые механические устройства, но и творческий вклад условного конструкторского бюро, можно было предположить, что требуемое законом сохранения энергии равенство полностью сохраняется. А именно: 2 условные энергетические единицы затрачиваются при обслуживании механизма, который выполняет собственно работу; 90 единиц эквивалентного труда расходуются в процессе производства нового средства; образующийся же дефицит скрывает под собой затраты сложной инженерной деятельности, которая разрешается разработкой его рабочего проекта. Следовательно, фиксируемый дефицит в восемь единиц должен быть численно эквивалентен именно этим затратам, приведенным, разумеется, к своеобразному «общему знаменателю» — простому репродуктивному труду.
На первый взгляд все в нашем балансе должно сойтись до последней «калории». Но мы говорим о претензиях политической экономии на едва ли не математический уровень строгости. Между тем полная гарантия того, что величина дефицита в точности равна затратам творческого инженерного труда, расходуемого в процессе производства принципиально новых средств производства, отсутствует. Такое равенство мы можем только предполагать, и не более. Но если уж речь заходит о недоказуемых предположениях, то что мешает нам вообразить и прямо противоположное: любые непосредственные затраты собственно инженерного труда ни в коей мере не покрывают обнаруживаемый дефицит.
Почва предположений — настолько зыбкая вещь, что строить на ней теорию, претендующую на самый высокий ранг, недопустимо. Поэтому попробуем провести другой подсчет, задача которого учесть, по возможности, все, что связано с появлением нового технического устройства.
Для этого воспользуемся методикой, которую при анализе суммарных затрат на производство применяет сам Маркс. То есть в сумму общих затрат творческого труда мы будем включать не только непосредственный творческий вклад какого-то условного инженера (аналог тех затрат, что обозначаются символом «v»), но и тот творческий труд, благодаря которому создаются необходимые средства, необходимые для осуществления собственно инженерной деятельности (трудозатраты, кодируемые знаком «с»). Что касается критерия полноты учтенных затрат творческой энергии, то условимся считать таким критерием принципиальную возможность создания более совершенного средства («дельты качества» конечного результата) с помощью учтенного инструментария. Иными словами, если реестр позволяет добиться требуемого результата, то он полон, если нет — необходимы какие-то дополнительные изыскания.
С затратами первого рода, то есть с непосредственным вкладом человека, занимающегося прикладной инженерной деятельностью, все относительно просто.
Вообще говоря, никакой ясности нет и в этом вопросе: точный количественный учет непосредственных затрат творческого труда инженера вещь, недостижимая и по сию пору: отсутствие единой методики такой оценки — убедительное тому свидетельство. (Заметим, что никаких аналогов тарифно-квалификационных справочников, призванных оценивать рабочие профессии, для инженерного корпуса так и не было создано за все годы централизованного управления трудовыми ресурсами СССР; и это при том, что такая задача ставилась.) Но и на обиходном уровне эта истина представляется очевидной: так, невозможно ответить, что и на сколько «больше» — создание атомной бомбы или конструирование баллистической ракеты, выступающей средством ее доставки; конструирование гоночного автомобиля, или трактора. Но так как сложность, встающих при регистрации затрат косвенного характера, на целый порядок выше, то мы позволим себе упростить задачу и абстрагироваться от сложности подсчета творческой энергии, расходуемой в процессе решения какой-то прикладной задачи.
Со вторыми — значительно сложней. И трудности начинаются уже при учете самих средств творческого труда изобретателя. Ясно, что сюда необходимо отнести как непосредственно используемый инструментарий (приборы, вычислительные средства и др.), так и различного рода методики проведения инженерных расчетов. Однако и самый полный подсчет всех этих средств не даст возможности совершить даже простейшее инженерное открытие. Поэтому в минимальный перечень средств, в обязательном порядке используемых в процессе инженерной деятельности, потребуется включить тот теоретический задел, который создается и параллельно работающими конструкторскими бюро, и предшественниками, даже если результат деятельности и тех и других остается отрицательным. Однако недостаточно и этого, ибо без общетеоретического задела, то есть без результатов фундаментальных научных исследований не только продвинуться в решении прикладных задач, но и приступить к ним решительно невозможно.
Все это показывает, что прикладная творческая деятельность — скажем, деятельность того же Эдисона — представляет собой вершину какого-то огромного айсберга, точные контуры которого теряются где-то глубоко под поверхностью видимого. Полный подсчет действительно всех затрат творческой энергии, израсходованной на изобретение все той же электролампы, должен включать в себя не только труд самого Эдисона и многих его сотрудников. К слову, использовавшиеся им методы требовали весьма многочисленного их штата. Биограф изобретателя приводит весьма нелицеприятный отзыв Н.Тесла, находившегося с ним не в самых дружеских отношениях: «Если бы ему понадобилось найти иголку в стоге сена, он не стал бы терять время на то, чтобы определить наиболее вероятное место ее нахождения, но немедленно, с лихорадочным прилежанием пчелы, начал бы осматривать соломинку за соломинкой, пока не нашел бы предмет своих поисков». Но и такой подход не гарантировал достижение успеха, если бы не творчество с трудом обозримого ряда его предшественников (и конкурентов), а также теоретический вклад таких величин, как Фарадей и Максвелл.
Но и этого мало. Ведь внимательный взгляд легко обнаружит, что даже абсолютно полный учет труда всех теоретиков, экспериментаторов, инженеров (включая даже представителей каких-то смежных теоретических дисциплин) не позволит нам и шагу сделать на поприще собственно инженерного творчества, если мы ограничим анализ инструментария творческой деятельности лишь научно-технической отраслью человеческой культуры.
Действительное основание творческого труда инженера скрывается вовсе не в основоположениях общетеоретических дисциплин. Подлинным началом любого творчества является куда более фундаментальное образование, чем даже вся совокупность наук. Эдисон, Белл, Маркони стоят на плечах не только гигантов, обеспечивших прорыв человеческой мысли в изучении электричества. Пирамида блестящих открытий в конечном счете опирается на шекспиров и бахов, рафаэлей и кантов: художники и музыканты, поэты и философы — вот что формирует самый воздух той творческой атмосферы, вне которой невозможна никакая прикладная инженерная деятельность.
Таким образом, полный учет всех затрат творческой энергии, расходуемой в процессе решения любой прикладной инженерной задачи, обязательно потребует от нас учесть творческий вклад также и этих людей. И, подобно тому, как в построениях Маркса любое средство производства представляет собой накопленный живой труд, любая «дельта качества» нового изобретения так же обнаруживает в себе накопленный труд художников и поэтов, философов и математиков — и, разумеется, самих инженеров.
Конечно, мы не располагаем даже приблизительной методикой учета всех затрат, когда дело касается не репродуктивной исполнительской деятельности, но сугубо творческого труда. Однако есть методы косвенные, вполне разрешимые в аксиоматике Маркса.
Вспомним о законе стоимости. Обладая статистическим характером, этот закон может, конечно, нарушаться, но только в рамках каких-то отдельных производств или отдельных (профессиональных, квалификационных или каких-либо других) категорий персонала, занятого преимущественно исполнительским или, напротив, по преимуществу творческим трудом. В целом же на макроэкономическом уровне он действует неукоснительно. Задача заключается в том, чтобы в масштабе всего общественного производства в целом подсчитать заработную плату наемных работников, занятых чисто репродуктивной деятельностью, часть общественного продукта, сгорающего в процессе личного потребления господствующих слоев общества, наконец, суммы гонораров, выплаченных деятелям культуры и искусства, науки и техники. Проще говоря, здесь предлагается пойти тем самым путем, приверженность которому так ядовито высмеивал в своем антагонисте Тесла. Однако теоретически этот метод способен принести успех, и если в самом деле будет подсчитано все, мы обнаружим, что общий баланс труда, измеренный таким образом, сойдется до последней копейки, пфеннига, цента и т.п. (Здесь, правда, мы тоже значительно упрощаем задачу и абстрагируемся как от субъективистских перекосов, в результате которых выплачиваемые гонорары далеко не всегда отвечают действительному вкладу в национальную культуру, так и от различного рода социальных затрат на образование, страхование, медицину и так далее, но речь ведь идет не столько о практическом расчете, сколько о принципиальной его возможности.)
Словом, только полный учет как исполнительского репродуктивного труда, так и всех затрат творческой энергии, расходуемых в процессе производства общественно-необходимого продукта, может сделать политическую экономию действительно точной наукой, которая по своей строгости могла бы соперничать если не с математикой, то по меньшей мере с физикой. Правда, современные средства экономического анализа не позволяют обеспечить такую точность, однако полное исключение творчества из сущностного содержания основных политико-экономических категорий тем более снижает их эвристическую ценность.
Между тем, если обиходные макроэкономические расчеты, выполняемые при планировании каких-то масштабных национальных программ, и позволяют вспомнить о творчестве инженеров, то для фундаментальной науки в них зачастую почти не остается места. И уж тем более никакого места не остается для музыки и живописи, поэзии и философии. И все это при том, что именно последние создают самый воздух творчества. Более того, не фигурирующие явно в прикладных инженерных дисциплинах, они тем не менее являются самым фундаментальным гарантом их точности. Исключение же общечеловеческой культуры из инженерных расчетов было бы куда более губительным, чем полное устранение из логики инженерных выводов всего того, что связано, например, с законом всемирного тяготения. Поэтому без учета (хотя бы самых начал) общечеловеческой культуры никакой расчет в принципе не может быть полным — а значит, и политическая экономия не может быть точной наукой.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Елизаров Е. Апология Капитала Политическая экономия творчества философии 7 человека
Логический эквивалент весь продукт
На другом плодить аморфную массу уже неразложимого на отдельные личности человеческого планктона
Отделяется в чистом виде от результата творчества деятельности производства
Ведь весь необходимый полностью исчезает в ходе воспроизводственных процессов