<<<     ΛΛΛ     >>>   

Гегель, однако, мыслит дело своего мышления по сути дела одновременно в разговоре с прежней историей мышления. Гегель – первый, кто может и должен мыслить так. Отношение Гегеля к истории философии – спекулятивное и единственно как таковое – историческое. Характер движения истории есть историческое свершение (Geschehen) в смысле диалектического процесса. Гегель пишет (Энцикл., § 14): “То же самое развитие мышления, что изображено в истории философии, представлено и в самой философии, но как освобожденное от этой исторической внешности, в чистой стихии мышления.”

Мы озадачены и смущены. Философия сама по себе и история философии должны, по словам самого Гегеля, пребывать в отношении внешности. Однако мыслимая Гегелем внешность является внешней отнюдь не в грубом смысле чего-то всего лишь поверхностного и безразличного. Внешность означает здесь то “во вне”, в котором остается всякая история и всякий действительный ход вещей по отношению к движению абсолютной идеи. Проясненная внешность истории по отношению к идее оказывается следствием самоовнешнения идеи. Внешность сама есть диалектическое определение. И потому люди остаются далеко позади подлинной мысли Гегеля, когда заявляют, что в философии Гегель свел воедино историческое изложение и систематическое мышление. Ибо для Гегеля дело идет вовсе не об историческом описании (Historie) и не о системе как своде научных знаний.

К чему эти замечания о философии и ее отношении к истории? Их цель – указать на то, что дело мышления для Гегеля само по себе исторично как историческое свершение. Характер этого последнего как процесса определен диалектикой бытия. Дело мышления есть для Гегеля бытие как мыслящее самое себя мышление, каковое мышление лишь в процессе своего спекулятивного развития приходит к самому себе и поэтому проходит ступени находящихся на разных уровнях развития и потому вначале по необходимости неразвитых форм.

Только из так понятого дела мышления вырастает для Гегеля одна своеобразная максима, задающая меру тому, как он говорит с прежними мыслителями.

И потому, если уж мы пытаемся завязать мыслящий разговор с Гегелем, мы должны говорить с ним не только о том же деле, но о том же деле в той же манере. Но только то же самое – это не равное (das Gleiche). В равенстве исчезает различие. В тожестве различие себя являет. Оно являет себя тем более принудительно, чем решительнее та же самая вещь тем же самым способом затрагивает мышление. Гегель мыслит бытие сущего спекулятивно-исторически. Но коль скоро мышление Гегеля принадлежит одной из эпох истории (что отнюдь не значит – принадлежит прошлому), мы попытаемся помыслить бытие, помысленное Гегелем, в той же самой манере, т.е. исторически.

При своем деле мышление может оставаться только тогда, когда само мышление, оставаясь при нем, становится более дельным, так что то же самое дело становится для него все более спорным. Так дело требует от мышления, чтобы оно выдерживало дело в его сути, удерживалось перед ним, ему соответствуя, – и тем самым улаживая само дело. Остающееся при своем деле мышление, коль скоро это дело есть бытие, должно пытаться сладить с бытием. Посему в разговоре и для разговора с Гегелем мы вынуждены вначале сделать более ясным тождество того же самого дела. В соответствии со сказанным это значит, что в разговоре с историей философии одновременно с различиями дела мышления мы должны вывести на свет и различия исторического. Такое прояснение здесь будет вынужденно кратким и обобщенным.

Чтобы прояснить различие между мышлением Гегеля и мышлением, попытку которого предпринимаем мы сами, сделаем три замечания.

Мы спрашиваем:

1. Каково там и здесь дело мышления?

2. Какова там и здесь мера, задаваемая разговору с историей мышления?

3. Каков там и здесь характер этого разговора?

К первому вопросу:

Для Гегеля дело мышления есть бытие в отношении мыслимости сущего в абсолютном мышлении и в качестве такового. Для нас дело мышления есть тожественное (das Selbe), тем самым – бытие, но бытие в отношении его отличия от сущего. Сформулируем это еще точнее: для Гегеля дело мышления есть мысль как абсолютное понятие. Для нас дело мышления, согласно предварительному именованию, есть различие как различие.

Ко второму вопросу:

Для Гегеля мера, задаваемая разговору с историей философии, такова: вступление в силу и в круг помысленного прежними мыслителями. Гегель не случайно выдвигает свою максиму в разговоре со Спинозой и до разговора с Кантом (Наука логики, третья книга, изд. Лассона, т. II, стр. 216 сл.). У Спинозы Гегель находит завершенную “точку зрения субстанции”, которая, однако, не может быть наивысшей, поскольку бытие еще не помыслено с той же полнотой и радикальностью в качестве мыслящего себя мышления. Бытие как субстанция и субстанциальность еще не развернулось до субъекта в его абсолютной субъектности. Тем не менее, Спиноза снова и снова оказывает воздействие на все мышление немецкого идеализма и в то же время вновь и вновь заводит его в противоречие, поскольку требует начинать мышление с абсолютного. Напротив, путь Канта – иной, и для мышления абсолютного идеализма, как и для философии вообще, он является более решающим, чем система Спинозы. Гегель видит в кантовской идее изначального синтеза апперцепции “один из самых глубоких принципов спекулятивного развития” (там же, стр. 227). Силу мыслителя Гегель видит в помысленном им, поскольку помысленное может быть снято в качестве соответствующей ступени в абсолютном мышлении. Это последнее абсолютно только потому, что движется в своем диалектически-спекулятивном процессе и для этого требует [прохождения] ряда ступеней.

Для нас мера, задаваемая разговору с историческим преданием, – та же самая, поскольку целью является вступление в силу прежнего мышления. Мы, однако, ищем эту силу не в том, что уже помыслено, но в том, что помыслено не было, в том, из чего помысленное обретает свой сущностный простор. Тем не менее, только уже помысленное приуготавливает еще не помысленное, которое вновь и вновь вступает в свой избыток. Установление меры непомысленного не ведет ко включению помысленного прежде в некое более высокое и оставляющее помысленное позади развитие и в соответствующую систематику, но требует освобождения переданного традицией мышления в его еще сохранившееся бывшее. Оно изначально правит этим преданием, всегда пред-бытийствует ему, не будучи, однако, при этом помыслено подлинно и как дающее начало.

К третьему вопросу:

Для Гегеля разговор с прежней историей философии имеет характер снятия, т.е. опосредующего постижения в понятии, понятого как абсолютное обоснование.

Для нас характер разговора с историей мышления – уже не снятие, но шаг назад.

Снятие ведет в возвышающе-собирающий регион абсолютно полагаемой истины, понятой как полностью развернутая достоверность знающего себя знания.

Шаг назад направляет в оставленную доселе без внимания область, исходя из которой впервые становится достойным мысли существо истины.

После этого краткого описания различий между гегелевским и нашим мышлением относительно дела, относительно меры и характера разговора с историей мышления, мы попытаемся немного отчетливее привести в движение начатый разговор с Гегелем. Это значит: мы отваживаемся на попытку сделать шаг назад. Выражение “шаг назад” дает повод для многих ложных толкований. “Шаг назад” обозначает не какой-то единичный мыслительный шаг, но определенный способ движения мысли и неопределенно долгий путь. Коль скоро шаг назад определяет характер нашего разговора с историей западного мышления, мышление в определенном смысле выходит за пределы помысленного доселе в философии. Мышление на шаг отступает назад от своего дела, бытия, и тем самым обращает помысленное в противостоящего собеседника (Gegenueber), так что в нем мы усматриваем целое этой истории, причем относительно того, что составляет источник всего этого мышления, который впервые предоставляет ему область его пребывания. В отличие от Гегеля это не унаследованная, уже поставленная проблема, но то, вопрос о чем вообще не был поставлен во всей истории мышления. Мы даем этому лишь предварительное и неизбежно опирающееся на язык традиции имя. Мы говорим о различии между бытием и сущем. Шаг назад – это шаг от непомысленного, от различия как такового, в требующее мысли. Требует ее забытость различия. Стоящая здесь перед мыслью забытость есть мыслимая исходя из lethe (сокрытия) утаенность различия как такового, которая вначале тоже остается скрытой. Забытость принадлежит различию, поскольку оно принадлежит ей. Забытость вовсе не настигает различие задним числом, вследствие какой-то забывчивости человеческого мышления.

Различие сущего и бытия есть та область, в которой метафизика, [т. е.] европейское мышление в целостности своего существа может быть тем, что оно есть. Посему шаг назад – это шаг из метафизики в сущность метафизики. Замечание о гегелевском употреблении многозначного слова “бытие” позволяет понять, что сказанное о бытии и сущем совершенно невозможно отнести лишь к одной эпохе истории проявления (Lichtungsgeschichte) “бытия”. В сказанном о “бытии” это имя отнюдь не понимается и в смысле какого-то рода, в пустую всеобщность которого включаются, как единичные случаи, исторически представленные учения о сущем. “Бытие” говорит о себе всякий раз исторической судьбой (geschicklich) и потому пронизано преданием.

Однако шаг назад из метафизики к ее сущности требует настойчивости и упорства, мера которых нам неизвестна. Ясно лишь одно: этот шаг нуждается в подготовке, взяться за которую надо здесь и теперь, причем перед лицом сущего как такового в целом, такого, каково оно есть теперь и каким оно себя все более и более однозначно начинает показывать. То, что сегодня есть, определено господством сущности современной техники, которое господство являет себя уже во всех областях жизни такими многоликими чертами, как функционализация, совершенствование, автоматизация, бюрократизация, информация. Подобно тому как представление о живом мы называем биологией, отображение и формирование сущего, определенного господством сущности техники, может называться технологией. Это слово может служить обозначением для метафизики эпохи атома. Шаг назад из метафизики в сущность метафизики, увиденный из современности и воспринятый из прозрения в нее, есть шаг из технологии и технологического описания и истолкования эпохи в сущность современной техники, которую еще только предстоит продумать.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Формула аа говорит о равенстве
Сам человек поставлен перед требованием надежно установить затрагивающее его сущее как состав
Должно предостеречь нас от стремления с излишней поспешностью мастерить из языка мышления