<<<     ΛΛΛ     >>>   

I. Труд. Давайте скажем или допустим, что мир начинается там, где заканчивается труд, как будто глобализация мира имеет как свои горизонты так и свое происхождение в исчезновении того, что мы называет трудом, этим старым словом, тяжело обремененным таким большим значением и историей, труд, работа, потуги3, и т.д. и которое все еще означает действительный, эффективный, и не виртуальный труд.

Когда мы говорим 'как будто', мы ни сочиняем возможного будущего, ни стремимся воскресить историческое или мифическое прошлое, прошлое обнаруженного источника. Риторика этого 'как будто' не принадлежит ни к научной фантастике о грядущей утопии (мир без труда, 'в конце без конца', in fine, sine fine вечного шаббата, Субботы без ночи, как в книге 'О граде Божьем' Августина); ни к ностальгической поэтике, которая должна вернуть нас к первоначальному золотому веку или раю на земле, к тому моменту в Книги Бытия до грехопадения, когда труд в поте лица еще не стал обязателен, ни в качестве тяжелой работы или пахоты [la labeur et le labour] для мужчины, ни в качестве деторождения для женщин. В обеих этих интерпретациях выражения 'как будто', в духе научной фантастики или воспоминания о незапамятном, все равно должны быть первоначала как будто исконно чистого от труда мира: труд будет еще нет или больше нет. Это все равно, что сказать, что между понятием мира и понятием труда нет первоначальной гармонии, и таким образом, нет установленного согласия или возможной синхронии. Первородный грех внес труд в мир, а конец труда должен объявить конечную фазу искупления. Необходимо выбрать между миром и трудом, тогда как, если следовать здравому смыслу, сложно представить мир без труда, который не был бы мировым или не находился в мире. Христианский мир и измененное Павлом греческое понятие космоса представляет, среди многих других ассоциативных значений, назначение искупительного труда. Понятие труда нагружено значениями, историей, и уклончивостью; сложно помыслить его по ту сторону добра и зла. Даже если он всегда связывался одновременно с достоинством, жизнью, производством, историей, благами, и свободой, он тем не менее также часто имеет значение зла, страдания, расплаты, греха, наказания, угнетения. Нет. Эти моменты 'как будто' в настоящий момент указывает на два общих места, в которых их можно сверить: с одной стороны, часто говорят о конце труда, а другой стороны, и также часто, о глобализации мира [mondialisation du monde], о становлении-глобальным мира [devenir-mondial du monde]. И одно всегда связывается с другим. Я заимствую выражение 'конец труда' из назва-

132

ния хорошо известной книги Джереми Рифкина 'Конец труда: упадок мировой рабочей силы и заря пост-рыночной эры'.4 Эта книга соединяет в себе разновидность широко распространенной доктрины о 'третьей индустриальной революции', которая, если следовать автору, будет 'мощной силой для добра и зла', в силу того, что 'новая информация и телекоммуникационные технологии имеют потенциал как освободить так и дестабилизировать цивилизацию'. Я не знаю, правда ли то, что говорит Рифкин, что мы входим в 'новую фазу мировой истории': 'все меньшее и меньшее число рабочих', как он говорит, 'должно производить товары и услуги для населения земли'. 'Конец труда', добавляет он, называя так свою книгу, 'проверяет технологические инновации и управляющие рынком силы, которые движут нас к границам уже близкого мира без труда'.

Чтобы узнать, 'истинно' ли это мнение, необходимо согласиться с понятиями, которые вкладываются в каждое из этих слов (конец, история, мир, труд, производство, благо и т.д). У меня сейчас нет времени, поэтому я не ставлю такой цели, обсуждать далее эту серьезную и сложную проблематику, в частности, понятие мира и труда, который привнесен, чтобы действовать в мире. Происходит [arrive5] нечто действительно серьезное, в процессе становления или в пункте назначения, с тем, что мы называем трудом, теле-трудом, виртуальной работой и тем, что мы называем миром, и, таким образом, с бытием-в-мире того, кто все еще называется человеком. По большей части, это зависит от научно-технических изменений в киберпространстве, в мире Интернета, электронной почты, сотовых телефонов, которые воздействует на теле-труд, время, и виртуализацию работы; изменения, которые, в то же время, влияют на передачу знаний, любые формы обобщений, и на все 'сообщество', а также влияет на восприятие пространства, занимаемого места, события и результата [&#339;uvre6] того, что приходит.

Проблематику вышеупомянутого 'конца труда' не обходили стороной в соответствующих текстах ни Маркс, ни Ленин; Ленин, связывал постепенное сокращение рабочего дня с процессом, который должен вести к полному исчезновению государства. Для Рифкина третья технологическая революция обозначает абсолютный перелом. Первые две революции, открытие парового двигателя, угольного топлива, стали и ткачества (в девятнадцатом веке), и изобретение электричества, бензина и автомобиля (в двадцатом веке) не столь радикально повлияли на историю труда. Потому что оставались изолированные области, куда машины еще не проникли, и где не машинный, а человеческий труд, незаменимый машинами, был все еще востребован. После свершения этих двух технических революций, происходит наша, третья, революция киберпространства, микровычислений и роботов. Кажется, уже не остается сфер, которых бы не коснулась безработица. Насыщение производства машинами ведет к изчезновению трудящегося, а значит и к не-

133

сосмненному концу труда (к концу 'рабочего' [der Arbeiter] и его эры, как сказал бы Юнгер7). В книге Рифкина, однако, допускается возможность трансформации в будущем того сектора, которые обычно называется индустрией знания. В прошлом, когда новые технологии вытесняли рабочих в разных сферах, возникали новые области производства, которые поглощали тех, кто потерял свою работу. Однако, сегодня, несмотря на то, что сельское хозяйство, промышленность, и сфера услуг обрекают миллионы людей на безработицу, они во многом зависимы от технологического развития, поэтому единственной категории защищенных рабочих являются те, кто трудится в сфере 'знание', это производственная элита новаторов, ученых, инженеров, программистов, учителей, и т.д. Но она остается узкой областью, не способной удовлетворить огромное число безработных. Такова должно быть опасная странность нашего времени.

Я не собираюсь обращаться к возражениям, которые могли бы последовать на эти наблюдения, ни к возражениям относительно высказанной идеи 'конца труда', ни относительно глобализации [mondialisation]. В обоих случаях, которые, к тому же тесно связаны, если обсуждать их должным образом, я бы начал с различения между неопровержимой массой феноменов, отраженных в этих словах, и использованием этих слов, очищенных от содержания. В действительности, никто не будет отрицать того, что нечто происходит с трудом в этом веке, с реальностью, и с понятием труда, активной или подлинной работы. То, что происходит с трудом, в действительности, является результатом научных достижений, со смещением в сторону теле-труда в результате виртуализации и глобализации. (Даже если Ле Гофф показал, что в истории труда эти противоречия появляются очень рано, в христианской средневековой Европе). То, что происходит [arrive] действительно подчеркивает определенную тенденцию к незаметному сокращению времени труда, как труда в реальном времени и в конкретном месте, так и к устранению самого тела рабочего. Все это влияет на труд в его классических формах, в тех формах, которые мы унаследовали; это влияет на труд посредством нашего нового ощущения границ, посредством виртуальной коммуникации, скорости перемещения и всеохватности информации. Эта эволюция движется в направлении несомненной глобализации; оно неоспоримо и хорошо известно. Но эти феноменальные показатели остаются частичными, разрозненными, неравными в их развитии; они призывают к подробному анализу и тому, чтобы не сомневаться в новых понятиях. С одной стороны, большая пропасть между этими очевидными показателями и их теоретическим применением, другие сказали бы об идеологической инфляции, риторическом и часто сомнительном самодовольстве, с которым произносятся такие слова как 'конец труда' и

134

'глобализация'. И я думаю, что мы должны строго критиковать тех, кто забывает об этой пропасти. Потому что в этом случае они пытаются скрыть или скрывают от самих себя те районы мира, народонаселения, наций, групп, классов, индивидов, которые в их подавляющем большинстве являются случайными жертвами того движения, которое называется 'конец труда' и 'глобализация'. Эти жертвы страдают либо потому, что они не имеют работы, в которой нуждаются, либо потому, что они работают слишком много за то жалование, которое они получают в оплату своего труда на мировом рынке, который так жестко утверждает неравенство в правах. Эта капиталистическая ситуация (где капитал играет неотъемлемую роль между действительным и виртуальным) является еще более трагической в абсолютных цифрах, чем это когда-либо было в истории человечества. Человечество должно быть никогда не было так далеко от глобализирующей или глобализированной однородности, от состояния 'труда' и состояния 'вне труда', о котором так часто упоминается. Большая часть человечества находится 'вне труда', когда она хочет трудиться или трудится больше, а другая часть слишком загружена трудом и хочет немного разгрузить себя, или даже положить конец труду, который так скудно оплачивается на рынке. Любое красноречивое исследование прав человека, которое не принимает во внимание это экономическое неравенство, может превратиться в болтовню, формализм или пошлость (здесь следовало бы упомянуть ГТО и Международный валютный фонд, внешний долг и т.п.). Эта история началась давно. Реальная и семантическая история слов 'ремесло' [m&#233;tier] и 'профессия' переплетаются друг с другом. Рифкин знает о трагедии, которая может быть спровоцирована 'концом труда', который не будет иметь субботнего или успокаивающего значения, как в книге Августина 'О граде Божьем'. Но в его моральных и политических выводах, когда он подходит к определению той ответственности, которая должна быть принята вопреки 'технологическому разгону облаков на горизонте' и перед лицом 'новой эры глобализации и автоматизации', он возвращается вновь, и я думаю, что это не случайно и является осознанным выбором, к христианскому языку 'братских уз', достоинств 'не сводимых легко к : машинам', 'восстановленный смысл' жизни, 'воскрешение' сферы услуг, 'возрождение человеческого духа'; он даже предполагает новые формы благотворительности, например, 'теневую зарплату' волонтерам, налог на 'добавленную стоимость' на высокотехнологичные продукты и услуги 'которые будет взиматься исключительно ради того, чтобы гарантировать социальные выплаты бедным в замен на : общественно-полезные услуги' и т.д.; затем он вновь почти мистическим образом возвращается к тем акцентам (и больше, чем просто акцентам) своего рассуждения, о которых я упоминал ранее, когда говорил, что он призывает к комплексному генеалогическому анализу, но без самолюбования.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Объединений национальных государств способы господства образом государств
Как смертная казнь