<<<     ΛΛΛ     >>>   

135

Здесь мы уже имеем предпосылки для трудового права и для права на труд, так, как они позже будут занесены в права человека. Фигура гуманиста является ответом на вопрос о труде. Гуманистом является тот, кто в теологии труда, которая царит в этот период и, конечно, не ушла в историю и по сей день, начинает секуляризировать как рабочее время, так и использование монашеского времени [l'emploi du temps monastique]. Время, которое больше не является просто божественным даром, может быть рассчитано и продано. В иконописи четырнадцатого века часы иногда становятся атрибутом гуманиста : те часы, которые я должен охранять, и которые надежно охраняют светского работника, каковым я являюсь. Ле Гофф показывает, как единство мира и труда встречается лицом к лицу с миром молитвы и миром войны, и что оно не такого позднего происхождения, если оно вообще когда-либо существовало. Продолжая 'презрение к труду [m&#233;tier]', 'новая грань этого презрения утвердила себя, та, что прошла прямо через сердцевину новых классов, прямо через сердцевину производительных сил [professions9]'. Хотя (как мне кажется) он и не проводит различия между 'm&#233;tier' и 'professions', (которое, как я думаю, должно быть сделано), Ле Гофф все же описывает процесс, который в двенадцатом веке дал начало 'теологии труда' и развитию трехсторонней схемы (oratores, bellatores, laboratores) в 'более сложные' схемы, которые могут быть объяснены посредством дифференциации экономических и социальных структур и посредством великого разделения труда.

2. Прощение. Сегодня существует глобализация, мировая драма, разыгрываемая на сцене раскаяния и поиска прощения. Она обусловлена как подводными течениями нашего авраамического наследия, так и новыми положениями международного права, и таким образом, новые образы глобализации, которые появились со времен последней войны с изменением понятий о правах человека, с новыми представлениями о преступлении против человечества и геноциде, войне и агрессии, стали главными обвинениями в этих самобичеваниях. Сложно понять границы этого вопроса. Сегодня слишком часто в мире, особенно в политических дебатах, которые дебатируют и смещают границы этого понятия, можно заметить двусмысленность. Часто смешиваются, иногда даже умышленно, прощение и огромное количество смежных тем: извинение, сожаление, амнистия, предписание и т.п., множество различных тем, некоторые из которых имеют отношение к праву, уголовному праву; но прощение не должно быть сведено ни к одной из них. Такими же таинственными как понятие прощения могут быть и сцена, и образ, и язык, на котором пытаются согласовать это прощение с его авраамическим наследием (иудаизмом, христанством и исламами). Действительно, сколько бы разнообразной и даже внутренне конфликтной не была данная

136

традиция, именно благодаря ей - в силу ее специфичности и движения универсализации - появляется на свет этот театр прощения. Следовательно, существует тенденция, что размер прощения будет забыт в ходе этой глобализации, как и любая мера, любое определение понятия. На всех сценах покаяния, исповеди, прощения, или извинения, которые все более и более увеличиваются на геополитической сцене со времен последней мировой войны, и особенно бурно в последние несколько лет, мы видим не только отдельных людей, но и целые общности, профессиональные союзы, представителей духовенства, монархов, и глав государств, просящих 'прощения'. Они просят об этом на том языке, который не всегда является языком господствующей в их обществах религии (например, в случае с Японией и Кореей). Посредством чего этот язык становится универсальным языком права, политики, экономики и дипломатии, как причиной, так и очевидным симптомом интернационализации. Распространение этих сцен покаяния и прошения 'прощения' несомненно имеет значение, кроме всего прочего, il faut10 припоминания, il faut без границ: безграничного долго перед прошлым. Без границ, потому что это усилие памяти, которое также является источником само-обвинения, 'покаяния', явки (в суд) [comparution], должно происходить за пределами как юридической, так и государственной власти. Поэтому, интересно узнать, что происходит, когда покаяние приобретает такой размах. Что до рефлексии по поводу этого феномена, то одна тропинка постоянно возвращает к серии беспрецедентных явлений, тех явлений, которые в течение и после второй мировой войны сделали возможным, во всяком случае 'санкционированным' Нюрнбергским процессом, международное установление такого правового понятия как 'преступление против человечества'. Тогда имело место 'показательное' событие, чье влияние и сейчас сложно переоценить, именно поэтому такие понятия как 'преступление против человечества' кажутся нам сегодня заурядными и всем понятными. Само это изменение в то время было спровоцировано и узаконено международной властью, если верить фактам, было определено его историей. Эта история неотделима от подтверждения ценности прав человека, от новой Декларации прав человека, даже если она не может быть сведена к ней. Фазовый переход подобного рода структурировало пространство, в котором разыгрывается великое помилование и находится главная мировая сцена раскаяния, искреннего или нет, не имеет значения. Оно всегда заставляет думать о больших потрясениях. Должно быть неприличным - и излишне провокационным - говорить о том, что это потрясение часто походит на неудержимое и умело скрытое принуждение, всегда двусмысленное в своих бессознательных мотивациях. Ибо оно также, к счастью, подчинено тому, что можно назвать движением в пра-

137

вильном направлении. Но это правда - и мы никогда не должны забывать об этом - что притворство, выстраданное исполнение ритуала, иногда доходящая до крайности ложь в самой исповеди, расчет и мимикрия, также часты. Они искажают этот трогательный обряда раскаяния изнутри: все человечество потрясено жестами анонимной исповеди! Прямо-таки род человеческий должен вдруг решиться и публично и театрально обвинить самого себя во всех преступлениях, которые действительно были совершены им против него же самого, 'против человечества'. Если бы только можно было, прежде чем просить прощения, составить перечень всех предыдущих преступлений против человечества, на земле не осталось бы ни одного невиновного человека. Тогда кто должен занять место судьи или арбитра? Все люди являются наследниками, по крайней мере, тех людей или событий, которые неизгладимы из памяти как 'преступления против человечества'. Побочный, но существенный парадокс: те события прошлого, которые иногда давали начало планомерному истреблению, а иной раз принимали формы великих революций ('законных' и, в любом случае, запечатленных сегодня в национальной или общечеловеческой памяти), способствовали появлению и постепенному усовершенствованию правовых принципов вроде прав человека, преступления против человечества, геноцида, военной агрессии и т.п.

Сегодня это потрясение выглядят как переход. 'Объективный' переход, который стремится преодолеть все национальные границы, на пути к глобализации. Если преступления против человечества является главным обвинением в этом самобичевании и в этой мольбе о прощении; к тому же, если только святость человека в последней инстанции может снять это обвинение (если следовать этой логике, то нет ничего злее, нет ничего хуже, чем преступление против человеческой природы и против прав человека); и если святость человека находит наиболее четкий, если не единственный ключ к пониманию своего смысла, в памяти книжных религий и в еврейской и, прежде всего, в христианской интерпретации понятий 'сосед' или 'ближний'; следовательно, если любое преступление против человечества касается того, что наиболее свято в жизни, и таким образом, уже касается божественного в человеке, чего-то богочеловеческого или чего-то обожившегося11 (смерть человека и смерть

138

бога становятся здесь одним и тем же преступлением); тогда 'глобализация [mondialisation]' прощения походит на гигантский набирающий обороты процесс, бесконечную процессию покаяния, таким образом, на виртуально христианское потрясение-переход-исповедание, на 'труд' христианизации, который более не нуждается в церкви или миссионерах. 'Труд' этот иногда похож на атеизм, гуманизм или триумфальную секуляризацию. Но разница не существенна. Все человечество, как и каждый человек в отдельности, должно быть готовым обвинить себя в преступлении против человечества. Чтобы свидетельствовать от своего имени против себя же самого, то есть, с самыми добрыми намерениями обвинить себя как обвиняют другого. Это ужасно экономично.

Некоторые видят в понятии 'преступление против челдовечности'

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Всеобщего характера прав человека
С новыми представлениями о преступлении против человечества
Серьезный вопрос о смертной казни в мире государства мировое