<<<     ΛΛΛ     >>>   

С одной стороны, как хорошо известно, существование этого понятия объясняется определенным набором беспрецедентных и неоспоримых явлений. Эфеекты глобализации [mondialisation] в сущности, -

127

производные от достижений техно-науки (производство и приносимые блага которых, кроме всего прочего, неравно и несправедливо распределены в мире), и они включают в себя, мы этом знает и я скажу об этом очень кратко, и новые ритмы, и возможность быстрого перемещения, и виртуальной коммуникации в наш век электроники (компьютеризации, электронной почты, интернета и т.п.), а также обращение людей, товаров, типов продукции и социально-политических моделей на рынке, который открыт и более или менее упорядочен. Что до (весьма относительного) открытия границ (которое, в то же время, стало результатом небывало возросшего числа актов насилия по отношению к иностранцам, многочисленных запретов, многочисленных исключений из правил и т.п.), что до реформирования законодательства и особенно применения международного права, что до ограничений и пересмотров суверенитета, которые вызваны идеей глобализации, то глобализация, менее, чем обычно, зависит от факта или научно-технического знания-силы [savoir-pouvoir] как такового. Действительно, она требует и этно-политических решений, и политико-экономико-военных стратегий. Здесь идеальный или светлый образ глобализации как однородного открытия должен быть серьезно и с достаточным вниманием оспорен. Не только потому, что названная однородность там, где она является продуктом или должна быть продуктом, имеет как лицевую, так и оборотную сторону: огромный риск (слишком очевидный для меня, чтобы тратить на него время), но также и потому, что за кажущейся однородностью часто скрывается старые или новые социальные неравенства или гегемонии (то, что я называю гомо-гегемонизация), о которых мы должны знать, чтобы усмотреть в них новые особенности борьбы. Международные институты - государственные и негосударственные - имеют в этом отношении привилегированное положение, как в открытии, как поля исследования или экспериментирования, так и как поля брани или как места явной конфронтации. Они также являются привилегированными местами для организаций сопротивления этому дисбалансу, наиболее явным и массивным из которых является лингвистика. Этот дисбаланс тем более сложно оспорить, и в этом еще одно противоречие, потому что, с одной стороны, эта гегемония очень полезна для мировой коммуникации (таким образом, ее результаты противоречивы), а, с другой стороны, потому что лингвистико-культурная гегемония (естественно, я намекаю на англо-американскую гегемонию), которая все больше и больше утверждается или вторгается во все средства научно-технического обмена, сайты, интернет, академические исследования, и т.п., сегодня помогает властям как национальных и суверенных государств, так и многонациональных государств в плане корпораций или новых способов концентрации капитала. Поскольку все это хорошо известно, я всего лишь остановлюсь здесь на парадоксальном противоречии, при котором окончательные ответственные решения могут быть приняты, а соглашения оформлены. Если культурно-языковая гегемония (и все, что следует за ней: этнические, религиозные и правовые модели) предстает в то же самое время как интегрирующая гомогени-

128

зация, положительное условие и конечный демократический полюс желаемой глобализации дает право доступа к общему языку, к обмену, к научным достижениям, а также к экономическому и социальному прогрессу тем сообществам, национальным или нет, - не важно, тем сообществам, которые иначе не смогли бы получить доступа к ним и без англо-американского вмешательства не смогли бы принять участие в международном диалоге, тогда как можно бороться против такой гегемонии не препятствуя при этом увеличению обмена и распределения [partage]? Значит, каждый раз надо находить компромисс, в каждом конкретном ряде обстоятельств. Значит, компромисс должен быть достигнут и переосмыслен без предварительных критериев и без окончательных норм. Надо учитывать, и это большая ответственность в принятии решения, что может оказаться и так, что кто-то сам продиктует нормы, установит свой собственный язык нормы для достижения этого компромисса. Эта уступчивость, это переосмысление нормы, даже если оно должно быть обязательным, непохожим, беспрецедентным и без предварительных гарантий и всегда без достаточных критериев, оно никогда не должно поддаваться релятивизму, эмпиризму, прагматизму или оппортунизму. Оно должно оправдать себя, вполне убедительно создав свой собственный принцип обобщения, утверждением этого принципа в самом его достижении. В этом случае, я формулирую (и я прекрасно отдаю себе в этом отчет) задачу, которая становится противоречивой и невыполнимой. По крайней мере, невозможен ответ, который был бы немедленным, сиюминутным и в то же время логичным, тождественным самому себе. Но я утверждаю, что только невозможное достигает успеха и что не бывает окончательного результата, и следовательно, не бывает внезапного и единственного решения, за исключением того, когда делается нечто больше, чем просто реализация возможного, возможное знание - там, где исключение стало возможным.

Вместо продолжения непосредственного анализа, за недостатком времени, я попытаюсь проиллюстрировать это аналогией, но не просто проведу параллель, а именно приведу пример понятия мира [monde] и mondialisation. Если я и утверждаю различие между этими понятиями, как и между понятиями globalization или Globalisierung (и надо отметить, что слово 'globalization' становится столь глобальным, что все более и более откровенно навязывает себя, даже во Франции в обычной речи, в политике и в СМИ), то это потому, что понятие мира указывает на историю, оно имеет память, которая отличает его от тех, которые имеют глобальный, универсальный, всемирный и даже космический характер (по крайней мере, космический в дохристианском смысле, который затем христианизировал апостол Павел, утвердив понимание мира как братского сообщества людей, ближних, братьев, сынов Божьих и соседей друг для друга). Понятие мира стремится остаться в авраамической традиции (иудео-христианско-исламской, но главным образом, христианской) и начинается с обозначения особого хронотопа, определенно ориентированной истории людского братства, тех, кто на языке Павла - языке, который продолжает структурировать и определять современные понятия прав человека или преступления против человечества (горизонты международного права в его фактичес-

129

кой форме, к которой я хотел бы вернуться, форме, которая определяет, в принципе и по праву, развитие глобализации [mondialisation]) - тех, кто на этом язык Павла называется гражданами мира (sympolitai, согражданами [concitoyens]) святых в доме Господнем), братьями, ближними, соседями, насколько, насколько они являются тварями и сынами Божьими.

Давайте согласимся за недостатком времени, что, в принципе, можно доказать христианское происхождение понятия мира и всех этно-политико-юридических концепций, которые стремятся регулировать процесс глобализации [mondialisation], миростановления мира, - особенно посредством международного права и даже международного уголовного права (в его наиболее интересном, наиболее многообещающем, наиболее бурном развитии), посредством препятствий работе международных космополитических институтов и даже удачных кризисов верховной власти в национальных государствах, - тогда ответственность, наиболее рискованное пари и наиболее важная задача должны состоять в том, чтобы удерживать одновременно две вещи, не бросая ни одну из них. С одной стороны, исследование должно состоять в строгом анализе и не довольствоваться теми генеалогическими чертами, которые характеризуют понятие мира, геополитическими аксиомами и допущениями международного права, и всего того, что определяет его интерпретацию, согласно его европейским, авраамическим, и по преимуществу христианским, несомненно, римским, корням (вследствие полной и безоговорочной гегемонии, которую они непосредственно влекут за собой). С другой стороны, исследование никогда не должно, ни в форме культурного релятивизма, ни в поверхностной критики европоцентризма, отказываться от всеобщего, от необходимости обобщения, собственно новаторского обобщения, которое неизбывно стремится отказаться от корней, вы-местить2, деисториоризировать свое происхождение, оспорить все ограничения и влиятельность этой гегемонии (в любом случае, стремится к теолого-политическому пониманию государственного суверенитета, которое склонно смотреть на огромное количество изменений лишь с точки зрения войны и мира, и даже отношения между космополитизмом, который как мировое гражданство, предполагает суверенитет государств, и новым демократическим Интернационалом, стоящим выше национальных государств, и даже выше гражданства, рассматриваются в этих же категориях). Следовательно, нельзя отказываться от новаторского открытия, достижения, достижения нашего времени в смысле достижения как открытия того, что уже потенциально имеется, а именно, в самом его происхождении, в принципе его избыточности, его прорыве, в его само-деконструкции. Без всякого соглашательства с эмпирическим релятивизмом, это и есть предмет рассмотрения того, что в этой, давайте для краткости скажем 'европейской', генеалогии переносится, сбывает себя в экспорте (даже если этот экспорт может подразумевать и подразумевает только бесконечное насилие, используем ли мы

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Секуляризованном теоло 131 гическом принципе суверенитета национальных государств
С новыми представлениями о преступлении против человечества
М образом