<<<     ΛΛΛ     >>>   

Понятно, что такого значения — только что нами выведенного истинного значения отождествления и преодоления (трансценденции) — термину "три единства" никто в западной литературе не придавал с самого начала, с того момента, когда сам термин "три единства" появился впервые. А в первый раз это произошло в 1570 г. в Поэтике Кастельветра, затем в Искусстве трагедии Жан де ла Тая в 1572г., когда эти три единства были обьявлены основным и неизменяемым правилом" театра и трагедии. С того времени и вплоть до наших дней никто в западной литературе, в том числе и сами инициаторы (которые были уверены, что в этом следуют Аристотелю), не смог. объяснить, в чем состоит смысл этих "трех единств" и что это значит. Но если сам Аристотель не затронул и не предугадал трагедийного значения так называемого "единства действия", как, впрочем, и двух других "единств", то нам не в чем упрекнуть писателей, которые, используя этот термин (с XVI в. и до наших дней), не испытывают потребности сказать о нем что-либо более существенное, чем то, что его некогда изрек "Тот, который все знает" (т.е. Аристотель, которого так называли еще со времен Данте). Иначе говоря, с XVI в. и посейчас все убеждены в том, что этот термин объяснен в Аристотелевой Поэтике. Но до того, как мы определим, откуда могут проистекать "три единства" в их истинном смысле и значении, следует выдвинуть одно, по виду совсем фантастичное, и абсолютно ненаучное предположение.

Почтенные авторы упомянутых Поэтики и Искусства трагедии услышали, возможно, в XVI в. про эти "три единства" от некоего Грека или от Византийца, который, в свою очередь, слышал о "трех единствах" от Грека. Грек, действительно, был убедителен, но западные инициаторы оказались не в состоянии ни возобновить, ни понять его аргументы. Это не был — вполне для барокко типичный — авантюризм (иначе говоря, — мир, из сутолоки узурпаторов и аферистов тянущийся особенно к театру и искусству), но неодолимая потребность в любой деятельности: в том числе и в театре — устанавливающей не случайные, но нерушимые законы, т.н. барочный "академизм". Но никаких других значений у твердыни "трех единств" — в том числе и у нашей (о трехобразах Прометея), которую мы ранее выявили — в западной литературе найти невозможно. Но поскольку не существует слов, изреченных без достаточных на то оснований, то и смысл термина должен где-нибудь быть сокрыт. И если о нем не знали те, кто слушал, то знал Грек, который говорил. В те времена западные университеты и дворы были заполнены византийскими учеными, мудрецами, полиглотами, филологами, исследователями классической древности, теологами, знатоками Римского права, эмигрантами, продающими свое знание, нисколько не заботясь о том, будет ли оно подписано именем обладателя. Более того, и спустя сто лет после падения Царьграда - барочные университеты и дворы, разумеется, мирские (поскольку римскокатолические университеты в тяжелейшей борьбе с королевскими дворами, учреждениями и академиями, противостояли "лукавым Византийцам" на службе в западных мирских организациях и королевских Академиях) ищут на должности преподавателей Византийцев.

* * *

Хотя девиз "три единства" нигде на Западе (подчеркиваем: нигде на Западе!) не объяснен, хотя и сами писатели (такие как Мольер, Шекспир и т.д., когда говорят об этом) не имеют причин для почитания этих трех, для них чисто логических, правил, они, тем не менее, упорно выделяют их, словно знамя драмы и театра, поскольку все же их трагедийное или мистерийное (в отождествлении) значение обязано хотя бы где-нибудь быть признано!

И действительно было: в византийской, православной литургике. (Оттуда происходит и наше, только сегодня обретенное объяснение!) Единство (т.е. тождественность) действия, места и времени есть сущность Литургии как (Святая Тайна. И об этом знали православный Грек, Византиец: то, что ищет трагедия — находит Литургия. Если Запад стремится понять "греческое чудо", он должен знать: чудо не есть античное, но христианское явление. Ибо именно в Божественной Литургии осуществляется:

тождественность Литургии земной с Литургией Небесной, вечной, а их обеих с личной тайной (в Причастии);

тождественность Христа как священника на Небесной Литургии с жертвой, которая приносится на Литургии земной, в Церкви, ибо Христос присутствует одновременно и на Небе, где служит Литургию, без которой земная была бы невозможна, и на Частной трапезе, где Сам принимается телесно как жертва;

тождественность Христа, призываемого верующими (апостолами и др.) для совместного с Ним вкушения Его Тела и пития Его Крови — с Его Трапезой (Мф. 26:17—29; Мк. 14:12—15; Лк. 22:7-38; Ин. 13:1-38);

тождественность места в алтаре с местом, о котором повествует Евангелие, а их обоих с местом, где ныне пребывает Христос;

тождественность времени Тайной вечери, времени воскресной Литургии и времени Небесной Литургии; тождественность, ..и т.д.

Без такого отождествления нет ни Литургии, ни Евхаристии в ней, ни смысла самого христианства. А смысл этот является литургийным!

Так о Литургии говорят, т.е. пишут византийские отцы церкви: начиная от святого Иоанна Златоуста и святого Василия Великого — выдающихся литургов IV в., от которых происходит и чьи имена носит Божественная Литургия (св. Иоанна Златоуста и св. Василия Великого), которая и поныне служится в православных церквах всех языков — и до святого Дионисия Ареопагита (VI столетие), до святого Иоанна Дамаскина (VII столетие), до великого истолкователя Литургии святого Фотия (патриарха, под чьим священством была начата и завершена славянская миссия славянских апостолов святых Кирилла и Мефодия), до святого Григория Паламы (XIV столетие)... и все — вплоть до Николая Кавасилы (умер в 1371 г.). Для нас особый интерес представляет Николай Кавасила. Татакис так говорит о нем:, "Нет выше его среди Византийцев, Кавасила преуспел в раскрытии человеческой духовности—не в пустынножительстве монахов, но — в благородстве самой природы человека, в его непосредственном переживание Бога (Христа), в причащении Богом, и всякого человека, даже того, кто выглядит простейшим образом, он призвал к святости и открыванию самого себя, своей сущности. Так из аскетизма настоящей телесности человек возносится к самым вершинам чисто духовных сфер". (V.Tatakis: La Philosophic Byzantine, Presses Univ. de France, Paris, 1959.:. Brehier..., p. 281).

От него нам остались, помимо нескольких маленьких трудов, две значительные работы, включенные в коллекцию Patrologia Graeca: Жизнь во Христе и Толкование Божественной Литургаи (обе, естественно, на греческом, но вторая недавно переведена на французский и недавно же, в 1967 г., издана в двуязычном варианте).

Обе работы суть значительны для нашего понимания надмирного, человеческого отождествления с божеством во Христе, человеческого духовного выхода из временной, пространственной и онтологической ограниченности, одним словом: работы говорят о том, что термин "три единства" возник из явления надмирности, а когда оторвался от этого явления, то потерял — в западной литературе — всякое значение. Укажем на французское издание Толкования Божественной Литургии Каваснды: Nicolas Cabasilas: "Explication de la Divine Liturgie". Sources chretiennes, ed. Gerf, Paris, 1967.

Сегодня уже окончательно ясно — общество, чьи традиции отмечал еще Аристотель, может приобрести точный смысл, происхождение и содержание множество раз упомянутого принципа "трех единств": не из объяснения трагедии, но из толкования Литургии, естественно, "византийской" (т.е. православной) — и затем использовать, осмысленно перенося из опыта литургийного на опыт трагедийный и театральный.

Таким образом трагедия оставалась греческим чудом и во времена, когда Греки говорили о себе весьма осознанно (как патриарх Геннадий Схоларий накануне падения Царьграда): "Мы не столь Греки, сколь православные Ромеи!" Или, точнее. Греки как чудо возникают только после принятия христианства.

Весьма решительно подчеркивали Византийцы разницу между Платоном и Аристотелем особенно в XV столетии; и именно тогда же впервые подобную разницу осознают на Западе, в связи с чем по инициативе бегущих на Запад Византийцев основывают платоновские академии (в противоположность аристотелевским, римокатолическим университетам) как в Италии, во Флоренции, так и в других городах, где у Ренессанса хватило мощи противостоять удушению барочными институтами папского и царского абсолютизма. Но, чтобы не переборщить с Платоном — противопоставляя его Аристотелю, чье влияние со времен Латинского царства ширится и в Византии, — Великая Церковь (византийская) напоминает: Христос выше любой, в том числе и Платоновой, земной мудрости, ибо Платон, несмотря на призыв человека к самовразумлению (пробуждению в сознании собственного трагедийного опыта), остается некрещеным язычником. Поэтому-то патриарх Схоларий и подчеркивал: "Мы выше Греков...", в том числе и платоников. Опыт, приобретенный Греками — а сегодня уже в боль-щей степени не Греками, но православными — есть опыт литургийный, а он превосходит опыт трагедийный.

И если Платон размышлял о (собственном) трагедийном опыте, то упомянутые литурги, так же как и писатели, среди которых был и Кавасила, наставляют нас на мысль о литургийном опыте человека. Здесь и следует искать ту тайну и то чудо, которых алкал Платон в трагедийном опыте.

9а.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Когда бы главный облик трагедийного сознания проявлялся в именах трагиков
Времени