ΛΛΛ     >>>   

Крылов Константин. К философии армии

СУЩНОСТЬ АРМИИ

Любые разговоры об армии и её задачах, рано или поздно приходят к известной максиме генерала Макартура: «Армия существует для того, чтобы убивать людей и уничтожать вещи».

Дальнейшее рассуждение обычно сводится к попыткам избежать очевидной апории: как ни крути, а человеческое общество определяет себя, прежде всего, как то, что рождает людей и создаёт вещи[1].

В таком случае, армия есть антиобщественный общественный институт.

ШКОЛА, КАЗАРМА, ТЮРЬМА

Политика существует там, где существует понятие «общественных дел», «общих обязанностей», «до всех касающихся вещей» - то есть всего того, что римляне называли res publicae. Все «частные дела» и «партикулярные интересы» с их сложными переплетениями основываются на том, что эти переплетения возможны, что они могут зацепиться друг за друга, их нечто связывает – причём эту связь частных дел (выгодную всем, но никому конкретно) ещё надо как-то организовать и поддерживать. Здесь «государство» - как форма общества – получает своё истолкование как «связь всех связей», или «объединение всех объединений», или ещё - «организация, организующая организации». Аристотель, как всегда точный, говорит так: «К высшему из всех благ стремится то общение, которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения. Это общение и называется государством, или общением политическим.»[2]

Но при этом сам статус «общего» - вещи или дела – по сути своей парадоксален. Не являясь чьей-то собственностью (будучи в буквальном смысле слова ничьим), «общее», тем не менее, нуждается в том, чтобы им занимались – то есть сохраняли и приумножали. Это и называется «общественным интересом».

В принципе, «общественным» можно объявить почти всё. Например, землю: почему бы не признать, что она «принадлежит всем» (или «никому не принадлежит»), и обрабатывать её сообща? Или – религиозную жизнь: понятно же, что храм (или капище) – это дом божий, а не человеческий, и в него должен иметь право зайти каждый верный божеству, чтобы к нему обратиться. Или, скажем, такое интимное дело, как еда: устраивали же храбрые спартанцы свои сисситии, совместные трапезы за длинными столами, куда мог сесть всякий свободный человек? И так далее: «общественным» можно сделать всё или почти всё.

При этом давно замечено: «общественные дела» делаются более надёжно, но менее успешно, чем дела частные. «Общественным», как правило, не рискуют – поскольку оно чужое. Но его не рискуют и сделать лучше, чем обычно – по той же самой причине. Поэтому, с ускорением развития и ростом динамики, сфера общественного стала ужиматься. Последней пала религия, ставшая «частным делом каждого». Так что после победы Просвещения и наступления эпохи «свободы совести» европейские государства признают всего три института, которые находятся в ведении общества. Похоже, это абсолютный минимум – меньше уже нельзя.

Во-первых, это школа. Даже «частное» образование находится под жёстким общественным контролем, при этом важнейшие (на данный исторической момент) образовательные учреждения обычно находятся в ведении государства. Причина понятна – образование должно быть стандартизировано. Работодатель, принимая на работу специалиста, должен быть уверен, что он изучал ту самую математику, ту самую физику, и тот самый сопромат, который изучали все остальные. Иначе последствия могут быть непредсказуемыми. При этом наука – «частное дело»: там можно строить гипотезы, опровергать Ньютона, чудаковать и писать гиль. Нельзя только делать этого с кафедры.

Своего рода противоположностью школы является тюрьма – тоже учреждение «сугубо государственное». Тюрьма, как и вообще вся система наказания, призвана не научить нечто делать, а наоборот – поставить запрет на некоторые действия. Начиная от ограничения физических возможностей действия (толстые стены и решётки на окнах тому в помощь), и кончая воспитательным воздействием, оказываемым тюрьмой. Здесь, опять же, понятно, почему система наказаний должна оставаться общественной: люди, осуществляющие наказание, не должны быть никаким образом заинтересованы в том, что они делают. Тюремщик (или палач) не должен быть инициативным, работа «с выдумкой и с огоньком» здесь неуместна. А от инициативы придумано единственное лекарство – отстранение человека от любого «личного интереса» в порученном ему деле.

Чем-то средним между школой и тюрьмой оказывается такой институт, как казарма. Мы говорим - «казарма», а не «армия», поскольку понятие казармы шире. «Армия» - как инструмент ведения войны - есть одна из функций, эпифеномен Казармы. Армия создаётся Казармой, управляется из Казармы, и определяется казарменными порядками.

Если мы обратим внимание на то общее, что есть у Школы, Казармы и Тюрьмы, мы будем вынуждены назвать одно главное слово: изоляция и экстерриториальность. Ребёнок в школе, заключённый в тюрьме, солдат в казарме – все они вырваны (более или менее насильственно) из привычной среды, и помещены в своего рода «социальную стратосферу», порядки в которой разительно отличаются от привычных. Не всегда это несёт утилитарную функцию, и менее всего – в армейской службе. В чём, например, смысл таких сугубо армейских ритуалов, как упражнения на плацу, или надраивания до блеска бляхи на ремне? Тем не менее, практически на всех плацах мира мы видим одну и ту же картину: марширующих солдат с блестящими пуговицами в ряд[3].

На самом деле в этом нет ничего нового. Во всех известных нам обществах мы видим одну и ту же картину. Самые сильные и смелые члены общества – как правило, молодые мужчины – в известный период времени удаляются от своих соплеменников или сограждан, а точнее говоря, изгоняются им на некий срок. Они попадают в среду других таких же изгнанников, где их чему-то обучают и во что-то посвящают. Среди прочего, их учат обращению с оружием, но это лишь часть, и не самая важная, той «героической науки», которую преподают вдали от дома.

Потом они возвращаются – но не все. Часть остаётся там, вовне, за пределами «освещённого и безопасного пространства общения». Это ветераны, носители традиций этого странного сообщества.

Важным условием организации этих «особых мест» было сохранение «общественного контроля» над ними. Потеря этого контроля могла привести к опасным последствиям. Например, викинги (vykingar), то есть участники морских походов скандинавов в конце VIII - середины XI веков, первоначально были временными или постоянными обитателями vik, изолированных воинских поселений, которые в определённый момент приобрели чрезмерную самостоятельность. Викингов боялись и ненавидели – причём не только жители опустошаемых побережий, но, прежде всего, свои же сограждане. Отношение к ним было как к буйным сумасшедшим – тем не менее, сделать с ними ничего не могли, контроль был утрачен. Заметим только, что дальнейшая история Европы не может быть понята без учёта «фактора викингов»[4].

ГЕРОЙ И ЕГО БЕЗУМИЕ

 ΛΛΛ     >>>   

В начале данной статьи мы определили армию как антиобщественный общественный институт
Второй удачный заменитель мирового господства более сложен
Понимают всё таки
Якобс Вильгельм. Происхождение зла и человеческая свобода или трансцендентальная философия и метафизика