Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
ление пережило эйфорию национального единения и впитало в себя призывы пожертвовать всем во имя национального возрождения7. 17 млн человек служили в армии. Два миллиона погибли, четыре — получили серьезные увечья8. Пока их товарищи воевали на фронте, Хайдеггер, Щмитт и Киттель посвятили свои незаурядные способности академической карьере и каждый из них в сравнительно молодом возрасте был уже почтенный Herr Doctor Professor. Они не разделили опыта сверстников, вернувшихся из окопов, как выразился Эрих Мария Ремарк в романе «На Западном фронте без перемен», «усталыми, надломленными, опаленными, без корней и без надежды»9. Но они встречались с ними в своем кругу и скорбели о павших друзьях. Как большинство их академических коллег, они чувствовали неприязнь к Веймарской демократии и модернистской культуре 20-х годов10. Может быть, именно потому, что им не довелось хлебнуть «окопного лиха», эти три профессора относились к немецкому солдату с особым благоговением. Они восхищались героем войны и популярным писателем Эрнстом Юнгером (он был близким другом и Хайдеггера, и Шмитта) и презирали пацифизм Ремарка11. Их научные работы изобилуют воинственными метафорами и прославлениями силы, доблести, самопожертвования и чести. Оставаясь в стороне от политики в эпоху Веймарской республики, Хайдегтер, Шмитт и Киттель примкнули к толпам, приветствовавшим нацистский переворот 1933 года. Хоть они не входили в число 300 профессоров, подписавших Мартовскую петицию12, одобрявшую правление Гитлера, спустя два месяца после его прихода к власти все трое стали членами нацистской партии13. Таких, как они, «старые бойцы» называли «поздними цветами» и «мартовскими жертвами», поскольку к нацизму они пришли только после того, как настоящая борьба была закончена14. Членство в нацистской партии приносило определенные привилегии (был создан фонд поддержки расовых исследований, увольнение этнически или политически «нежелательных» персон открывало широкие возможности для получения должности), но Хайдеггер, Шмитт и Киттель с их прочным университетским положением не нуждались в этих преференциях15. В последующие годы каждый из них испытал разочарование в тех или иных аспектах нацизма, но ни один из них не критиковал политику нацистов и не вышел из партии. После 1945 года все трое преуменьшали масштабы своей увлеченности нацизмом, но никогда публично не раскаивались в своей поддержке Гитлера и поддержке доктрины, бывшей не только авторитарной и националистической, но и обосновывавшей геноцид. Мартин Хайдеггер родился в деревне на юго-западе Германии, и уже в детстве его несомненные способности привлекли внимание учителей. Финансовая помощь со стороны Католической Церкви позволила ему получить образование в известном своими строгими порядками пансионе Конрадихаус на озере Констанс. В 1909 году 20-летний Хайдеггер Поступил в теологическую семинарию расположенного неподалеку Фрайбурга (Брейсгау). Из-за проблем со здоровьем, а возможно, и ре- 69//70 лигиозных сомнений он покинул семинарию и стал готовиться к академической карьере. Завися от Церкви в финансовом отношении и тем не менее начав задумываться о ее целесообразности как учреждения, Хайдеггер продолжал свои штудии. Это был бурный период его жизни: он тайно обручился, писал стихи и литературную критику, подумывал о том, чтобы стать математиком16. Хоть он и продолжал научную карьеру, его стихи свидетельствуют об эмоциональном кризисе17. После войны Хайдеггер любил вспоминать, как в 1914 году он пытался поступить добровольцем на военную службу. Однако чиновник из университетского отдела кадров, который в 20-х годах проверял послужной список Хайдеггера, не смог подтвердить этот рассказ, а последующие исследования обнаружили, что, будучи призванным в 1914 году, Хайдеггер был сочтен непригодным к воинской службе из-за слабого сердца и неврастении. Иными словами, он, по понятиям тогдашнего времени, «закосил»: подобные ему лица направлялись на работы военного назначения, проходившие в достаточном удалении от линии фронта, с тем чтобы их «призывной психоз» не оказался заразительным18. Участие Хайдеггера в войне ограничилось работой в отделе цензуры на местной почте и непродолжительной службой в метеорологическом подразделении в последние месяцы воины . Хотя студенты и профессора во Фрайбурге создали общество в поддержку армии, Хайдеггера, судя по всему, военная лихорадка почти не коснулась, — хотя, узнав о гибели на фронте близкого друга, он посвятил его памяти свою очередную монографию20. Будучи невысок ростом (примерно 5 футов 4 дюйма) и явно обладая слабым здоровьем, Хайдеггер был типичной «обозной фигурой»21. Его бывший студент вспоминал: «Мне кажется, что он — если воспользоваться ходячим выражением — был человеком "несолдатского типа"», и отсутствие у него фронтового опыта, «вне всяких сомнений, способствовало тому, что образ фронтового солдата превратился для него в образ мифического героя»22. В годы войны личная жизнь Хайдеггера носила довольно интенсивный характер. Расторгнув свою тайную помолвку, он женился на Эльфриде Петри, студентке Фрайбургского университета, происходившей из богатой протестантской прусской семьи. Вскоре после свадьбы Хайдеггер порвал с Католической Церковью, хотя в душе продолжал оставаться католиком23. Благодаря покровительству своего наставника Эдмунда Гуссерля, молодой философ получил место в Марбургском университете. Возможно, заразившись настроениями студентов, прошедших войну, Хайдеггер резко отзывался об «идиотизме» университетского чинопочитания. В традициях Ницше, Шопенгауэра и Кьеркегора он презрительно высказывался о «нудных правилах и догмах», но, в отличие от указанных мыслителей, вовсе не думал покидать надежные стены университета. В своих лекциях о Платоне, в своем знаменитом сочинении «Бытие и время» (1927) Хайдеггер описывает свое видение будущего возрожденного университета, который порвет с благодушным самодовольством и даст импульс «к духовному обновлению жиз- 70//71 ни в ее полноте». Отвергая нигилизм многих критиков культуры, Хайдеггер искал подлинной почвы, «очной ставки с моралью и совестью»24. В эти годы Хайдеггер предпочитал называть себя не философом, а «христианским теологом» (курсив Хайдеггера). Все современники сходятся в оценке Хайдеггера как харизматического и неформального профессора. Когда Ясперс познакомился с ним в 1920 году, он был поражен его «резкой и лаконичной манерой речи». Выпускник университета вспоминал: «Хайдеггер выработал особый стиль отношений со студентами... Мы вместе ходили в походы по горам, катались на лыжах». Во время лекций он нередко делал паузу, ожидая реакции от студентов25. Отношение студента к преподавателю он любил представлять как борьбу мудрого наставника и вопрошающего, сомневающегося студента. Однако выраженная маскулинность и напористость были свойственны Хайдеггеру преимущественно в академической среде — для его частных писем начиная с 20-х годов более характерен напыщенно-сентиментальный слог его студенческих стихотворений26. Обсуждая философские проблемы, Хайдеггер любил использовать такие драматические термины, как «борьба» («Kampf» или «kamp-ferisch»), «кризис», «переворот», «приверженность» («Folgen») и «лидерство» («Fuhrertum»)27. Его жизнь была для него непрерывной схваткой с католической догмой, философскими условностями, трудной лыжней, горными тропами и академической иерархией. Для молодого Хайдеггера зло представляло собой ночь, тьму, зияющую пустоту. «Ничто» одновременно и устрашало, и манило его, поскольку само бытие («Da-sein»), по его представлению, было рождено в ночи и в ничто. Дневной свет культуры преобразует тьму и позволяет индивидууму подняться к благу. Как философ Хайдеггер обещал «избавиться от идолов», от которых «не свободен никто и к которым рано или поздно все удирают». Молодой иконоборец подверг академический мир и традиционную философию уничижительной критике. Несколькими годами позже один из студентов Хайдеггера отмечал, что «сила его притягательности во многом объясняется его непостижимым характером... он был теоретиком лишь наполовину. Другая и, возможно, более значительная половина его — воинствующий проповедник, умевший увлечь людей, Противореча им»28. В своих лекциях Хайдеггер высказывал надежду, что «триада "священник—солдат—государственный деятель"» спасет Нацию. В стенах университетской аудитории его ощущение приближающегося кризиса выражалось в достаточно общем виде, однако, судя по всему, после 1931 года он стал поклонником Гитлера. Участник одной из воскресных загородных прогулок, на которые Хайдеггер брал студентов, упоминает, что жена философа благожелательно отзывалась 0 нацизме, и добавляет, что сам Хайдеггер «не слишком много понимал в политике и, наверно, именно поэтому его отвращение к компромиссам заставляло его ожидать многого от партии, которая обещала начать решительную борьбу... с коммунизмом»29. В 1929 году Хайдеггер впервые (насколько позволяют судить документы) публично выска- 71//72 зал свои расовые предубеждения — в письме, направленном в Министерство образования, он выразил озабоченность по поводу «растущей иудаизации (Verjudung)» университетской жизни30. Через несколько недель после того, как Гитлер стал канцлером, Хайдеггер вошел в комитет, созданный Эрнстом Криком, теоретиком образования, пламенным нацистом и врагом интеллектуалов. В скором времени Хайдеггер уже обличал в суровых выражениях «бездомный дух слепого релятивизма» и взывал «к немецкой науке, для которой истина является этической категорией». Он писал Ясперсу: «Необходимо быть причастным... Долг философа — быть участником истории»31. В апреле Хайдеггер при поддержке местных нацистских вождей был выдвинут на пост ректора Фрайбургского университета. Отчасти потому, что коллеги еврейского происхождения и левых взглядов не явились на выборы, Хайдеггер был избран подавляющим большинством голосов32. Должность ректора он использовал как своеобразный трамплин, чтобы стать фигурой национального масштаба33. Одна из первых публичных лекций Хайдегтера в качестве ректора была посвящена прославлению нацистского мученика Лео Шлагетера34 (Schlageter), которого почитал также и Гитлер. Как и Хайдеггер, Шлагетер родился и вырос в Шварцвальде и учился в Конрадихаусе. В десятую годовщину казни Шлагетера Хайдеггер напомнил о «твердости и ясности» юного мученика и ярко обрисовал, как тот, «одинокий и покинутый своим Volk», должен был ощутить перед лицом смерти живительную поддержку сурового родного пейзажа. Обращаясь к слушателям тоном проповедника, Хайдеггер заклинал их позволить воспоминанию о Шлагетере «волною пронестись по их душам»30. Спустя день после речи, прославлявшей Шлагетера, новый ректор произнес речь, посвященную вступлению в должность. Те, кто должен был присутствовать, наряду с приглашениями получили инструкции, объясняющие, когда именно надо кричать «Зиг хайль!» (нацистское приветствие) и тексты нацистского марша «Хорст Вессель», — точно так же верующие получают перед воскресной службой сопроводительные брошюры. Профессора прошествовали в зал в своих пышных академических облачениях. Бросалось в глаза необычное для подобных церемоний присутствие многочисленных нацистов в коричневых рубашках. Хайдеггер в рубашке с открытым воротником и альпийских походных бриджах громогласно «призвал интеллектуалов к оружию» и потребовал, чтобы они с энтузиазмом «маршировали в ногу со временем». Торжество Хайдегтера по поводу упразднения поверхностной Веймарской демократии выражалось в частом употреблении слова «сущность» («Wesen»): он говорил о «сущности правды», «изначальной сущности науки», «воли к сущности» и о «том знании, что забыло о своей собственной сущности». Синтаксис его был расплывчат, однако эмоции вполне ясны. Впадая во всё более и более воинственный тон, Хайдеггер потребовал «духовного законодательства», которое «сметет барьеры между факультетами и сокрушит ложь и застой поверхностного про- Хайдеггер пытался отстоять независимость университета от самых жестоких покушений со стороны нацизма |
|
|
|
|
