<<<     ΛΛΛ     >>>   

Почему же все эти непохожие философские традиции притягивались к хайдеггеровскому тезису о "мышлении, которое является более строгим, нежели концептуальным"? [17]

Они увидели в философии Хайдеггера тот интеллектуальный аппарат, который способен возвысить их над ставшей теперь подозрительной моделью рационализма, что была знаком западной философии на протяжении 2500 лет. Хайдеггер обогатил подходы Деррида, Рорти и других ниспровергателей основ систематической критикой истории философии. Постмодернисты, деконструктивисты и прагматики почтительно приняли диагноз современному состоянию западной мысли, поставленный Хайдеггером, который сказал: "Что требуется при нынешнем всемирном кризисе, так это поменьше философии, но побольше внимательности в мышлении, поменьше литературы, но побольше культивирования письма" [18].

К похожему выводу пришел неопрагматик Ричард Рорти, писавший так:

"Если исчезнет Философия, то потеряется нечто, занимавшее центральное место в интеллектуальной жизни Запада, - так же, как нечто центральное потерялось, когда религиозная интуиция была выброшена из числа интеллектуально респектабельных кандидатов на роль Философской декларации. Однако Просвещение справедливо полагало, что то, чему суждено прийти на место религии, будет лучше. Прагматик улучшает то, что пришло на смену "научной", позитивистской культуре, которую смогло улучшить Просвещение" [19].

В этом примечательном признании Рорти сам разъясняет тот глубинный социологический императив, который вызвал огромные перемены в западной мысли. Описывая болезнь, которая охватила философскую мысль на Западе, Рорти говорит:

"Она отражает социополитический пессимизм, который влияет на интеллектуалов Европы и Америки еще с той поры, когда мы безмолвно отказались от социализма, но не стали почитателями капитализма - с той поры, когда Маркс перестал представлять собой альтернативу Ницше и Хайдеггеру. Этот пессимизм, иногда называющий себя "постмодернизмом", пришел к убеждению, что надежды на более широкую свободу или на более полное равенство, которыми была отмечена недавняя история Запада, являются в глубине своей самообманом" [20].

Таким образом, мы видим своеобразное интеллектуальное партнерство между поколением разочаровавшихся бывших радикалов, переживших 1968 г., и идеями крайне правых в Германии 1920-х гг. Тот теплый прием, который был оказан Деррида и французскому постмодернизму в Соединенных Штатах можно объяснить некоторыми тенденциями последних трех десятилетий, во многом повторившими опыт французской интеллигенции. Имеется в виду то разочарование, которое проявилось, когда на смену бурным дням политических протестов конца 1960-х - начала 1970-х гг. пришел лишенный простора культурный и политический пейзаж времен администрации Рейгана.

Итак, в чем же заключается суть нового "мышления", о котором рассуждали Хайдеггер, Деррида и Рорти? Мы напрасно искали бы в работах Хайдеггера, Рорти, Лиотара и Деррида объяснение того, что представляет собой новое "мышление" и чем оно лучше того мышления, что основывается на стремлении к систематическому постижению объективного мира. Нам в лучшем случае могут сказать, что надо обратиться к произведениям поэтов и иных художников, чье интуитивное эстетическое восприятие мира предлагается в качестве новой парадигмы познания. Этим объясняется то, что поздний Хайдеггер отказался от рассмотрения традиционных вопросов философии в пользу туманных размышлений о поэзии Хельдерлина (Hoelderlin). Похожую тенденцию мы можем увидеть в работах постмодернистов и неопрагматиков. Деррида, к примеру, стремится пересмотреть философский труд с точки зрения литературного текста. Рорти защищает "добропорядочных" романистов и противопоставляет их вредоносным философам [21].

Хайдеггеровский призыв обратиться к изначальному мышлению и тем самым вернуться к более чистому, незамутненному взгляду, вряд ли является новым для истории философии. Это лишь разновидность утверждений о том, что непосредственная интуиция дает более надежную основу для познания, чем опосредованные логические построения, которые связывают частное с общим. Попытки выхватить исключительно частное, неискаженное общим, будь то в форме "чувственного восприятия" или мистического обращения к божественным сферам, преследовали философию на протяжении столетий. Еще Гегель в свое время был вынужден спорить с поборниками интуиции, которые отвергали критическое мышление. Отвечая таким мыслителям, он писал: "то, что называют невыразимым, на самом деле есть лишь неточное, иррациональное, и именно это подразумевают, [но никогда не выражают открыто]" [22].

Этот комментарий, как представляется, мог бы идеально подойти для подведения итогов хайдеггеровского "мышления", которое находится за пределами философии. "Мышление" Хайдеггера является не постфилософским, а предфилософским. С его помощью мы не столько преодолеваем историю метафизики, сколько возвращаемся к тем временам в истории мысли, которые предшествовали появлению метафизики, предшествовали отделению науки от религии и мифа.

Всю помпезность и претенциозность хайдеггеровского возвращения к архаике великолепно смог показать один из самых первых и остроумных критиков Хайдеггера, Теодор Адорно. Адорно вывел на свет потайную сторону хайдеггеровской мысли, "отождествление архаичного с подлинным". Развивая эту идею, он писал:

"Однако тривиальность простоты не может быть отнесена, как хотелось бы Хайдеггеру, к невидящей ценностей мысли, что потеряла бытие. Эта тривиальность исходит от мышления, которое вполне гармонирует с бытием и воспринимает себя как нечто совершенно выдающееся. Такая тривиальность есть признак упорядоченной мысли, и так получается даже с самым простым словом, от которого Хайдеггер, по собственному утверждению, ушел: а именно, с абстракцией" [23].

Какие же практические выводы следуют из "мышления" подобного рода? Неопосредованное восприятие позволяет возвратиться к "знакомому". "Знакомое" это то, что мы принимаем как не требующее доказательств и очевидное само по себе. Это царство исторически укоренившихся положений и классовых особенностей, тех аксиом повседневной жизни, которые признают наши друзья и сослуживцы, составляющие царство "знакомого". Поэтому приверженец интуиции является рабом тех идеологических систем, которые утвердились в его краях и его эпохе, хотя бы при этом он думал, что смог преодолеть все догмы и предрассудки. Для Хайдеггера "знакомое" прочно обосновалось в идеологическом багаже правых радикалов, в их мифологических построениях о том, что у Нации есть общая судьба, о предательстве родины со стороны либералов и социалистов и т.д. Для современного множества постмодернистов и неопрагматиков представляется возможным обрисовать общий набор представлений, которые считаются сегодняшней интеллектуальной монетой этого царства. Из данного ряда стоит упомянуть следующее:

Рационалистический дискурс не способен охватить все сложности и нюансы современного (постмодернистского) общества. (Тот факт, что даже само это утверждение является примером рационалистического дискурса и потому себя же опровергает, не вызывает, похоже, беспокойства у сторонников этой точки зрения).

Категория прогресса не может быть прослежена на историческом материале. Это убеждение тесно связано с глубоким чувством скептицизма насчет возможностей прикладной технологии работать на благо человечества.

Рабочий класс не может играть революционную роль. Некоторые постмодернисты противопоставляют рабочему классу другие силы. Иные же просто отчаялись верить в какую-либо возможность революционного преобразования общества. А есть еще даже и такие, которые отрицают сам факт существования в современном обществе рабочего класса.

Но всех их объединяет уверенность в том, что в наше время социалистическая перспектива совершенно исключена. Из этого вытекает восприятие марксизма как безнадежной утопической мечты. Этот последний тезис принимают на веру все оттенки постмодернизма, деконструктивизма и неопрагматизма. Он приобрел силу новой догмы, что остается совершенно незаметным для ее сторонников.

Давайте внесем ясность. Сегодняшние защитники Хайдеггера, кроме редких исключений, вроде Эрнста Нольте, не являются сторонниками фашизма. В Хайдеггере они ценят его нападки на историю рационалистической мысли. Подобно Хайдеггеру, они хотят вернуться в мистическое прошлое, которое предшествовало разрушающему влиянию западной метафизики. Политика "изначальных мыслителей", тех, что, говоря словами Гегеля, хотели бы "уйти от всеобщего", неизбежно ведет к политике, которая превозносит непосредственное и разрозненное за счет объективных и универсальных интересов человечества.

Не случайно, что постмодернисты оказались сторонниками различных форм "политики идентификации", основанной на субъективно воспринимаемых групповых интересах, будь то гендерные, этнические или даже просто территориальные группы. Они противостоят любому пониманию политики, основывающемуся на универсальных и объективных классовых интересах. Это лишь вариации на тему политической позиции Хайдеггера в 1920-1930-е гг., когда мистическая "национальная общность" ( Volksgemeinschaft) стала для него главным принципом, вокруг которого формировалась политическая позиция.

В заключение хотелось бы еще раз поставить вопрос о том, почему же многие считают Хайдеггера величайшим философом нашего века? Мы можем с уверенностью назвать несколько причин, объясняющих, почему философы и другие люди, не питавшие симпатий к фашизму, находили его труды привлекательными. Его работы отражают глубокое знакомство с историей философии и ее проблемами. Он предложил также весьма новаторскую интерпретацию этой истории. По существу его мысли не являются ни глубокими, ни оригинальными. Однако вышеупомянутые оценки основывались не на существе философии Хайдеггера. Они выросли из ощутимой нехватки альтернатив тому духу нигилизма, что преобладает в наше время. Хайдеггер больше, чем кто-либо иной в двадцатом столетии стал выразителем этого духа.

От присутствия этого духа надо избавляться. Альтернативой нигилизму является марксизм, путь к которому открывался просветительским духом надежды и равенства. Закончить хотелось бы словами германского марксиста Вальтера Беньямина (Benjamin), который и сам стал жертвой нацистов. Комментируя книгу Эрнста Юнгера Война и воины, где прославлялась эстетика фашизма, он писал уже в то время (в 1930 г.), когда фашистская угроза начала отбрасывать свою очень темную тень:

"Пока Германия не разрушит хитросплетения этих напоминающих Медузу представлений,... она не может надеяться на будущее... Вместо этого весь свет, что еще может исходить от языка и рассудка, должен быть направлен на тот "первоначальный опыт", из мрачной глубины которого мистика смерти всего мира выползает на тысяче своих неприглядных концептуальных опор. Война, которую выхватывает этот свет, имеет столь же мало общего с "вечной" войной, которой поклоняются теперь эти новые германцы, сколько и с "последней" войной, о которой говорят пацифисты. А вот чем в действительности является эта война: единственным, страшным и последним шансом преодолеть неспособность народов строить свои отношения на основании того, что предписывает им природа, а не технология. Если эта попытка преодоления не принесет результата, то миллионы человеческих существ будут неизбежно перемолоты и уничтожены железом и газом. Но даже носители этих хтонических сил террора, таскающие тома Клагеса в своих рюкзаках, не узнают и одной десятой того, что природа обещает своим не столько праздно-любопытным, сколько расчетливым детям, которые видят в технологии не фетиш судьбы, а ключ к счастью" [24].

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

вляются отголосками собственных фабрикаций хайдеггера
Оправдывавшие правление гитлера
Штатных профессоров
Как гитлер был назначен канцлером