<<<     ΛΛΛ     >>>   

226

Данные проекты являли собой диаметрально противоположные подходы к проблеме решения аграрного вопроса, при этом разрабатывались они одновременно, с согласия Николая II и в рамках одного правительства. Такая непоследовательность верховной власти лишала правительство целеустремленности и политической воли в принятии решений. Поэтому неудивительно, что в свое время ни тот, ни другой проект так и не осуществился.
А в целом, искушение некоторых представителей высшей бюрократии проводить преобразовательную политику путем реставрации и сохранения уникального (как им казалось) российского своеобразия подрывало внутрипра-вительственный консенсус (который всегда имел место среди высшего чиновничества Германии) и ослабляло и без того невеликий потенциал правительственного реформизма.

Итак, если подвести итог рассмотрению проблемы консервативного реформизма в Германии и в России, то следует отметить, что охранители обеих стран в принципе не отрицали возможности перемен, однако категорически отвергали революционные переломы в развитии, порожденные, с их точки зрения, жаждой изменений во имя самих изменений. Будучи сторонниками историзма, немецкие и российские консерваторы, полемизируя с либеральной идеей прогресса, требовали сохранения преемственности между старым и новым, если изменения либо уже совершились, либо представлялись неизбежными. То есть консерватизм, идя на вынужденные (и только на вынужденные) перемены, пытался использовать их ради

227

сохранения основы существующего порядка. Хотя нужно отметить, что российские охранители относились к переменам более болезненно, так как бурные изменения времен Петра I «запрограммировали» импульсивный характер развития России, когда необходимые перемены долго откладывались и их осуществление носило достаточно резкий характер.
Однако консервативный реформизм опирался не только на прагматические мотивы изменения во имя сохранения. Существенную роль здесь также играл религиозно-нравственный момент, требовавший покровительственного отношения власть предержащих (к которым консерваторы обеих стран почти всегда себя относили) к своим подданным. Поэтому консерваторы всегда были более склонны идти на социальные реформы, направленные на улучшение положения низших слоев общества, чем заниматься политическими реформами, неминуемо затрагивавшими больную для охранителей тему перераспределения властных отношений. К тому же социальный реформизм часто был слабым местом оппонентов консерватизма из либерального лагеря, так как либеральный индивидуализм достаточно тяжело воспринимал идею государственного покровительства. Справедливости ради скажем, что идея социальной монархии, исповедуемая наиболее прозорливыми представителями немецкого консерватизма, не пользовалась искренней поддержкой основной массы консерваторов Германии; так же как и российские охранители без энтузиазма отнеслись к идее дарования свободы крепостным крестьянам.
Основная масса носителей консерватизма в обеих странах была замкнута на своих эгоистических интересах,

228

предоставив правительству все заботы по проведению необходимых преобразований. Именно высшая бюрократия в Германии и России была основным источником и носителем идей консервативного реформизма, так как, даже используя либеральные рецепты, чиновники делали это ради упрочения существующего государственного строя. Однако в разработке и осуществлении своих преобразовательских проектов правительственный аппарат обеих стран был оторван от широких слоев общества, самоуверенно опираясь не на общественное мнение, а на собственное понимание общественного и государственного блага. Это ослабляло позитивное воздействие предлагаемых реформ, так как население считало их чисто правительственным делом и не желало брать на себя ответственность за их осуществление.
Помимо этого в России у значительной части правящей элиты была иллюзия возможности проводить реформы путем использования особого русского пути, что приводило к попыткам реанимировать уходящие общественно-политические институты (например, крестьянскую общину).
Все это привело к тому, что немецкому правительству так и не удалось заручиться доверием и поддержкой общества в условиях стремительной модернизации Германии рубежа XIX-XX вв., и Первая мировая война стала тем испытанием на прочность, которого правящая элита не выдержала.
В России же символом того, что правящая верхушка утратила и общественное доверие, и инициативу, стала революция 1905-1907 гг. Попытка вернуть все это, предпринятая Столыпиным и его последователями, была не

229

совсем успешной, что стало особенно заметно в условиях Первой мировой войны, которую государственный организм Российской империи (так же, как и Германской) не смог выдержать.

Если подвести краткие итоги, можно отметить, что зарождение и развитие консервативных тенденций в общественно-политической жизни Германии и России, тесно переплетаясь с историей этих стран и имея поэтому неповторимые особенности, все же обнаруживает достаточно сходные черты. При этом необходимо напомнить, что консерватизм рассматривался нами как конкретно-историческое явление, ставшее, по мнению Карла Манхейма, реакцией на Просвещение и Великую французскую революцию. Однако если эта отправная точка характерна как для западной Европы вообще, так и для Германии в частности, то в России основным «раздражителем», способствовавшим формированию охранительных взглядов, стали преобразования Петра I. Хотя осмысленная консервативная реакция на эти события последовала только в начале XIX века в лице Карамзина, выступившего с развернутой критикой преобразовательских устремлений молодого императора Александра I и его сподвижников. Подобное «запаздывание» консервативной реакции на переломную Петровскую эпоху в некоторой степени определялось неразвитостью гражданского общества в России и неготовностью (а точнее — невозможностью) тех или иных противников реформ (которых было достаточно) противостоять деспотической власти самодержавия.

231

Тем не менее, несмотря на эти различия, в немецком и российском консерватизме можно выявить сходные черты в процессе формирования и развития специфического консервативного" мышления. Основои этого мышления в обеих странах была ярко выраженная антирационалистическая критика теорий Просвещения. Консерваторы Германии и России обвинили просвещенческий рационализм в создании культа человеческого Разума, живущего по своим собственным законам, оторванного от реальной действительности и самоуверенно пытающегося эту действительность систематизировать. Но несмотря на сходные приемы, использованные русскими критиками рационализма, у них, по сравнению с немецкими консерваторами, имелось существенное отличие. Немецкие охранители доказывали ошибочность рационально-систематизирующего способа мышления, охватившего Европу в целом и Германию в частности, российские же консерваторы пытались доказать принципиальную чуждость западного рационализма России, отделяя ее от Европы. Склонность к отождествлению негативных и нежелательных — с точки зрения русских охранителей — явлений с Западом стала одной из характерных черт российского консерватизма.
Нужно сказать, что немецкий консерватизм также был не прочь поразмышлять на тему особого положения Германии в Европе, но именно и только в Европе, а не за ее пределами. Поэтому «особость» эта была несколько иного рода, нежели в России. Немецкие охранители видели в Германии воплощение самой сущности европейской истории со всеми ее достижениями и противоречиями, при этом именно благодаря своему универсальному характеру Германия могла преодолевать эти противоречия, минуя революционные взрывы.

232

Подобные тенденции сообщали консервативной мысли в России и Германии значительную долю иллюзорности, что было для охранительного мышления особенно опасно, так как оно возникло как претензия на адекватную и лишенную иллюзий оценку действительности. Это наложило свой отпечаток на конкретные проявления консервативного мировоззрения в обеих странах.
По нашему мнению, ведущими компонентами консервативного мировоззрения являются понятия трапиции и авторитета. При этом определяющим элёментом выступает традиция, которая, будучи результатом длительного и «самодостаточного» воспроизведения каких-либо форм человеческой жизни, составляет саму суть охранительного самосознания. Традиция, покоящаяся в представлении консерватора на двойственной божественно-природной основе, бесконечно прочнее и длительнее любой человеческой жизни. Именно длительность и устойчивость придает традиции авторитет, который в случае необходимости принуждает людей к соблюдению традиции. То есть понятие авторитета изначально имело в консервативном представлении силовой оттенок, в то время как идея традиции апеллировала в основном к принципам нравственности. При этом авторитет и традиция не всегда гармонично сочетались в мировоззрении консерваторов Германии и России. Дело в том, что авторитет, обладая более функциональной и активной природой по сравнению с традицией, часто использовался власть предержащими для приспособления к меняющимся условиям и еще большего усиления власти. Это приводило к неизбежному столкновению авторитета и традиции, лишая консервативное мировоззрение столь необходимой ему целостности.

233

Поэтому в условиях быстро меняющейся общественно-политической и экономической ситуации немецким и российским консерваторам не удалось сохранить баланса между старым и новым, хотя попытки такие предпринимались. Часть охранителей обеих стран не была принципиально против попытки умеренного реформизма. Категорически отрицались только кардинальные революционные преобразования или изменения, инициированные не реальной жизнью, а новомодными политическими теориями. То есть, борясь с изменениями ради самих изменений, наиболее дальновидные консерваторы обеих стран были согласны идти на изменения во имя сохранения, воспринимая вынужденные (обязательно вынужденные реформы) как неизбежное и наименьшее зло. При этом главным считалось сохранение институциональной преемственности с дореформенными порядками.
Однако сторонникам реформ в консервативном лагере обеих стран не удалось сделать умеренные преобразования главным (или хотя бы одним из главных) элементом консервативной программы. Во многом это объяснялось отсутствием единства среди самих охранителей Германии и России. Слабость немецкого и российского консерватизма была в достаточной степени обусловлена типологическими отличиями различных охранительных группировок.
О главном мировоззренческом расколе между авторитетом и традицией мы уже говорили. Основной массе охранителей приходилось (со всеми оговорками и фрондерскими заявлениями) в конце концов встать на сторону либо авторитета, либо традиции.
Однако этим дифференциация консерваторов по различным группировкам не заканчивалась. Кроме этого они

234

различались по типу политического действия (реального или декларируемого). С нашей точки зрения, здесь можно выделить три направления: легитимисты (реставраторы), реакционеры и институционалисты. Для легитимистов главным было сохранение или (если возможно) восстановление Богом данных и исторически сложившихся порядков, основанных на сословно-корпоративном общественном строе и принципе личной преданности монарху. Поэтому легитимисты достаточно часто были недовольны реакционерами, которые во имя сохранения существующего status quo готовы были идти на самые резкие меры, затрагивающие в том числе и легитимные принципы монархизма. Наиболее восприимчивы к переменам были представители институционалистского направления. В их действиях главным мотивом было сохранение институциональной преемственности при вынужденной трансформации исторически сложившегося порядка.
Из вышесказанного можно попытаться вывести типологию консервативных течений обеих стран, которая сочетает в себе мировоззренческие элементы и типы политического действия.

Типы политического действия

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Питали энтузиазма к деятельности правительства из-за его традиционного стремления исходить из
Его брат леопольд фон герлах видел в бюрократизации власти причину морального разложения высших
Именно от такого понимания роли дворянства открещивался ф
Как в положении дворянства