<<<     ΛΛΛ     >>>   

Сегодня, упадок частных владельцев вынуждает рассматривать прибыль, как не индивидуальный, а социальный факт. В то же время общее мнение, в т.ч. у борцов, продолжает рассматривать её как что-то вроде кражи, через противопоставление производства деньгам. В целом, производство богатств, считающихся полезными, хотя бы и ради их продажи (при условии «справедливой» цены, как для производителя, так и для потребителя), позитивно; делать деньги из денег плохо. Значит надо вернуть богатства, рассеянные спекуляцией и финансовыми рынками и поставить их на службу всем. Если товар, стоимость и прибыль явно рассматривают как социальную реальность, считается, что народный контроль изменит их природу.

Также, критика превращения мира в товар останавливается перед рабочей силой: речь идёт не о подавлении товарного характера и не об упразднении работы, как отдельного вида деятельности, но только о том, чтобы гарантировать ей социальные условия. Под «эксплуатацией» почти всегда имеется в виду прекаризованная и плохо оплачиваемая работа, именно так происходит с огромным большинством наёмных работников планеты. Но это ограничительное определение подразумевает, что создание по шесть часов в день образовательных компьютерных программ в обмен на хорошую зарплату и в благоприятной для окружающей среды обстановке, без какой-либо этнической, половой или ориентационной дискриминации, в сотрудничестве с обитателями квартала и потребительскими ассоциациями, уже не будет эксплуатацией. Короче, общество, в котором каждый с удовольствием будет производить свой маленький товар воскресным утром, без страданий, причиняемых человеку законами крупных финансовых рынков: это мечта западных средних классов наёмных работников, распространённая на шесть миллиардов человек.

С одной стороны обличают превращение мира в товар.

С другой, требуют иной работы. Французская «буржуазная» пресса довольно хорошо восприняла перевод Манифеста против работы немецкой группы ситуационистского вдохновения Krisis. Одно из направлений соцпартии, окрещённое Utopia, высказывается за общество без работы.

Но эти два вида критики остаются разделёнными. Изолируя друг от друга эти два направления, трудно понять класс наёмного труда, который является единством двух феноменов: купли-продажи человеческой энергии, чтобы заставить её работать для того, чтобы произвести больше денег. Отсюда идея мира, основанного на обмене очень особенного товара, труда, чьё упразднение стало бы ключом для упразднения всех других товаров, эта идея утрачена. И поскольку никто не думает о возможности избавиться от товарного обмена, решение представляется как возможность контролировать, защищать труд посредством прав. Кто это может сделать, если не государство, разумеется, демократизированное?

Эта программа вновь поднимает старые цели Бернштейна и Леона Блюма. Но, в отличие от своих ренегатских предшественников, их современные наследники, не рассчитывающие на захват или осуществление власти, отказываются от любых политических рычагов, а значит от любой эффективности. И их постоянные разговоры о «гражданском обществе», якобы способном исправлять злоупотребления государства и рынка лишь оправдывают отсутствие социального импульса. (14)

Движение без центра тяжести

Раньше, «капитализм» считался царством буржуа (т.е. собственников), уничтожение которых приравнивалось к социализму. «Капитализм» становился существом, злом содержащим в себе всё зло, а значит, его уничтожение должно было освободить нас всех. Сегодня, абсолюты мертвы. Капитализм это всего лишь один противник из многих, он даже не считается первопричиной остальных, а именно угнетения, нетерпимости, насилия, сексизма, расизма, и т.д.

Параллельно, «пролетариат», не будучи воспринимаемым в качестве социальных отношений, также становился существом: высшим спасителем, чей приход к статистическому большинству, путём простого численного роста, гарантировал, что завтра он освободит всё человечество. Отныне, когда больших количеств больше нет, остались лишь меньшинства, которые иногда переплетаются: женщины, этнические меньшинства, меньшинства по образу жизни, дети, исключённые, и т.д. Рабочие считаются лишь одной категорией из многих, возможно primus inter pares (первыми среди равных, лат., прим. пер.), но при условии, что они не будут доминировать над остальными меньшинствами, потому что ансамбль этих групп должен найти себя и объединиться на основе того, что у них есть специфичного, а не на том, что у них есть общего с другими.

Во времена вокруг 1968, пролетарская критика осталась незаконченной, она почти не использовала оружие центрального места труда: эта критика также не была побеждена более сильной критикой, она остановилась на полпути. Более того, в искренней попытке порвать с рабочей и мессианской этикой, некоторые коммунисты начали противопоставлять рабочего пролетарию, отделяя последнего от любой продуктивной функции и основы, представляя его как чистый негатив этого мира. Увы, чисто негативное бытие не обладает никаким историческим существованием. В то же время, материальности этой пролетарской фигуры мешала крупная концентрация рабочих, по крайней мере, на Западе: десять цехов по сто рабочих не равнялись социально одному цеху, объединявшему тысячу.

Это означает (и мы так считаем) что производительные процессы продолжали оставаться решительным фактором в эволюции общества. Это означает (как считает нынешнее движение), что работа теперь фрагментируется на множество реальностей и форм, лишающих её центральной роли: в этом случае, всё должно быть переосмыслено, или скорее надо срочно отказаться мыслить обо всём. Бесполезно задавать вопросы о структурах капитала. Достаточно знать, что «капитализм = эксплуатация», и что всех нас эксплуатируют экономически, политически, социально, сексуально, этнически, и т.д. Дебаты вокруг эксплуатации/доминирования утрачивают свой смысл: быть эксплуатируемым в качестве наёмного работника является просто добавлением к эксплуатации в качестве молодого, иностранца, женщины, и т.д.

В работах своей молодости, Маркс теоретизировал о пролетариате, который не мог пожаловаться на какую-либо отдельную несправедливость и действовал только от имени универсального, от имени «человечества». Напротив, в видении, доминирующем в современном антикапитализме, каждая группа чувствует, что должна требовать отдельных прав, словно добавление одних требуемых прав к другим способно изменить мир. Наёмных работников призывают требовать разумных условий труда, геев добиваться статуса признания, потребителей требовать качественных товаров, дискриминируемые этносы добиваться равенства с другими, причём каждый должен последовательно играть роль наёмного работника, гея, покупателя в крупном магазине, родителя, пассажира транспорта, рэйвера, малийца или курда, и т.д. Если существует глобальность, то лишь через наложение отдельных сфер друг на друга.

В общем, одно невозможное трудящееся большинство подменяется бесконечным количеством меньшинств; и буржуазным мега-слияниям противостоят конгломераты множеств. Это разумеется не вызовет революцию, но это неспособно даже на полноценную реформу. Любая реформа в прошлом действительно происходила из-за социальных слоёв, игравших ключевую роль в капиталистической реструктуризации, как со стороны капитала, так и со стороны труда. Отсутствие подобных слоёв и образование народного аппарата, лишённого станового хребта, свидетельствует о неслыханной до сих пор реформе.

Радикальный реформизм напрасно уходит от центральности классовой борьбы, которая является его основной составной частью, несмотря на то, что он обрекает её на вечные требования о демократизации демократии.

Когда реформа = революции

В почившем социалистическом или коммунистическом (читай: сталинистском) движении, пролетарии считались солью земли, но партия или профсоюз оставляли им не более активную роль, чем католическая Церковь своей пастве. Постоянно обещаемая, но не достижимая, конечная цель уходит от воплощения в физическом мире и обладает больше сходством с «раем в конце дней ваших», чем историческим горизонтом. Маркс превратился в пророка, а революционная теория в религию, со своими попами и еретиками.

Мы спустились на Землю, и перешли от трансцендентного к имманентному. Нет больше ни мессии, ни потустороннего мира. Единство тотальности, которую надо изменить находится не где-то в другом месте, но нигде и повсюду.

Культ движения заменил культ конечной цели. Активист 1970-го провозглашал хлеб и розы для очарованных будущим, и в ожидании его принимал всё, от сексуальных ролей до преклонения перед идолами прогресса и необходимости тюрем. Борец 2003-го твердит, что условия для нашего освобождения надо лишь применить прямо сейчас. «Самоорганизуемся, начнём действовать здесь и сейчас, и мы преобразуем мир, мы уже начали…»

Будущее общество было мифом. Теперь оно стало постоянным и постепенным строительством. Будущее закладывается в настоящем. Раньше, реформизм практиковался во имя революции, которая вечно должна была сбыться. Нынешняя практика отрицает разницу между реформой и революцией.

Если размышляют над радикальным разрывом, то лишь для того, чтобы сказать, что он уже происходит, что достаточно ускорить его, углубить, дождаться. Это мирный переход к социализму, в каком-то роде, но уже без идеи социализма, и даже от имени критики социализма и коммунизма, которые могли бы преодолеть капитализм. С этих пор, преодоление капитализма происходит только средствами капитализма и внутри его. Это самопреодоление. Нет больше разницы между одним и тем же и другим.

Интуитивная догадка, что революция не обладает иным смыслом, кроме преобразования повседневной жизни, стала верой в преобразование повседневной жизни, которое равняется революции.

Нам могут возразить, что если такова линия большинства альтерглобалистов, то его радикальное крыло высказывает совсем другие позиции. Может быть, но это меньшинство не добилось даже минимального автономного утверждения (не говоря уже о координации). Ничто, например, не напоминает символическую силу действий СИ (надо ли здесь повторять, что мы не ситуационисты?). Движение, выстроенное на стирании различий между реформой и революцией, между «минимальной» и «максимальной» программой, не оставляет никакой возможности меньшинствам самоорганизоваться в последовательную оппозицию, отвергающую постепенчество или эволюционизм, ставшие самой основой движения. Такому меньшинству не хватило бы последовательности, оно оставило бы оправданное впечатление, что требует прекрасного абсолюта вместо неизбежной относительности. Считаться революционером обладало смыслом в СПГ в 1900-м, но не в АТТАК век спустя. Неизбежная «критическая» тенденция рискует не исключением, а признанием, растворением на плане других течений. Альтерглобалистская логика – это интеграция любой критики. (Или почти любой. Исключается только «фашистская» критика капитализма: можно вести диалог с умелым реакционным исламистом вроде Тарика Рамадана, почему бы нет?; но никогда с откровенным реакционером вроде Алена де Бенуа). Точно так же, до сих пор, вплоть до антивоенных манифестаций, настоящие враги капитала не признают себя за таковых – только в насилии, например, как Чёрный Блок. Но если насилие неотделимо от любого социального движения, оно ни в коем случае не является его содержанием. Несомненно, такова основная причина исчезновения группировок вроде Чёрного Блока после Генуи.

Альтеркапитализм

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Декретирует поражение современных движений необходимое для наступления новой
Дове Жиль. Солидарность без перспектив и реформизм без реформ современной политологии 5 экономики
Доминирующем в современном антикапитализме