<<<     ΛΛΛ     >>>   

потерять путеводную нить. Прямо из среды человеколюбия мы имеем возможность перешагнуть в лабиринт религиозно-этической системы. Литературные утопии ХVI-XVIII вв. провозглашают христианские ценности фундаментальной основой морали. Постепенно намечается изживание христианской парадигмы мироотношения. Хаксли, как и некоторые другие авторы XX в., предлагает еще не обжитые в Европе религиозно-философские учения в качестве альтернативной религии. Идеал счастья был изначально гедонистически ориентирован и ассоциировался с социальной упорядоченностью, затем он переместился в сферу достижения индивидуального блаженства, ведущего к общему благу. По мере продвижения по лабиринтам морально-этической системы красноречиво заявляет о себе ориентализация утопических идеалов в свете перестановки религиозно-философских акцентов.
Комплекс конструкций, вобравших в себя особенности политико-социального устройства, открывается лабиринтом формы правления, идейное наполнение которого восходит к древнегреческим взглядам на аристократичность власти. Авторы утопических произведений первоначально наделяли правителей-философов пониманием идеалов разума и истины, позволяющих создавать политико-социальный уклад, приемлемый для граждан вымышленного мира. Поворот, сделанный по направлению к лабиринту социальной структуры, без промедления переносит нас в библиотеку трудов Платона, главной мыслью которых является специализация общества на правителей-философов, работников-производителей и воинов-стражей. Последний лабиринт, открытый нашему взору, посвящен концепции образования. С самого начала пребывания в нем можно уловить общую сущность утопического образования - создание и укрепление преемственности между поколениями. Только этим описанием концепция образования не исчерпывается, поскольку каждый новый поворот навевает конкретно-исторические ассоциации. Предметность семиосферы литературной утопии видится Л. Софроновой в том, что «костюм, вещный мир, окружающий человека, для утопии важнее, чем его внутренний мир и психологический облик»36. Время высвечивается в тексте утопических произведений через авторскую позицию и тип героя. Рассказчик-путешественник, от лица которого ведется повествование в литературной утопии и чье видение мира обычно созвучно авторскому, призван описывать неизведанный край. Утопический герой, человек со свежим, непредвзятым взглядом на познаваемый мир, выступает в качестве экскурсанта-наблюдателя, ведомого по
36 Софронова Л. А. Об утопии и утопическом // Утопия и утопическое в славянском мире. М., 2002. С. 8.
18

просторам конструируемой действительности. Изложение от первого лица - наиболее типичная повествовательная техника, используемая писателями-утопистами, создающая эффект присутствия и вовлекающая читателя в процесс рассмотрения изображаемого мироустройства.
Культурная парадигма Ренессанса породила, по мысли Ю. Лотмана и 3. Минц, «две противоположные модели мира: оптимистическую, тяготеющую к рационалистическому, умопостигаемому объяснению космоса и социума, и трагическую, воссоздающую иррациональный и дезорганизованный облик мира... Первая модель строилась на основе рационально упорядоченной античной мифологии, вторая активизировала "низшую мистику" народной демонологии в смеси с внеканонической ритуалистикой эллинизма и мистицизмом побочных еретических течений средневекового христианства»37. Тяготение утопического мироустройства к рациональному облику представляет собой ведущую тенденцию семиосферы литературной утопии. Процесс интенсивного развития городской культуры, запрос на умственный труд, экономический подъем, критика сословно-корпоративного строя нашли отражение в романе Т. Мора «Утопия» в то время, когда феодальная Европа предвкушала приближение «нового мира», смелого и прекрасного. Книга Т. Мора написана в форме диалога повествователя с вымышленным мореплавателем Рафаилом Гитлодеем, «человеком выдающимся», видавшим многие страны, включая никому не известный остров. Гитлодей выполняет функцию экскурсовода, в то время как рассказчик-наблюдатель осуществляет вместе с ним гипотетическое путешествие по государству Утопии. Восхищаясь описанием совершенного мироустройства в крае, обнаруженном собеседником, рассказчик не соглашается принять все положения, изложенные Гитлодеем, подвергая сомнению их жизнеспособность в реальном мире: «...в утопийской республике имеется очень много такого, чего я более желаю в наших государствах, нежели ожидаю»38. Наследовав из античной философии концептуально-диалогический формат, Т. Мор предложил вариант гипотетического героя, наблюдающего политико-социальный уклад и нравы «наилучшего государства» и желающего поделиться своим знанием посредством «полезного и забавного» повествования.
37 Лотман Ю. М., Минц 3. Г. Мифология и литература // Труды по знаковым системам. Тарту, 1981. Т. 13, вып. 546. Семиотика культуры. С. 48.
38 Мор Т. Утопия / пер. с лат. и коммент. А. И. Малеина и Ф. А. Петровского. М., 1953. С. 222.
19

Утопическое воображение, разбуженное идеалами эпохи Возрождения, вышло за пределы своего времени и проявилось в XVII в. в романе «Новая Атлантида» Ф. Бэкона. Роман отразил новую оценку возможностей человеческого разума: знание - сила, источник знания -опыт, мерило ценности знания - его практическая польза. Научная революция того времени провозгласила величие разума человека, его предназначение повелевать природой и извлекать из нее пользу. В отличие от гипотетического повествователя «Утопии», рассказчик-экскурсант романа Бэкона выступает непосредственным наблюдателем моделируемой действительности, доступной ему как благодаря собеседникам-экскурсоводам, так и собственному опыту. По справедливому замечанию Т. Чернышевой, литературная утопия «осложняется еще эффектом присутствия: герой-наблюдатель как бы одновременно с читателем совершает экскурсию по неизвестной стране»39. Текст романа Бэкона содержит следующую ремарку: «...и хотя путешественник больше узнает, видя все воочию, ...однако ж оба эти способа достаточны для некоторого взаимного познания»40. Искусство XVII в., стремящееся к неожиданности, не могло довольствоваться путешествием гипотетического рассказчика. На страницах «Новой Атлантиды» автор вывел героя, предпринимающего настоящее путешествие и описывающего картину нового мира, подвергшегося всесторонней рационализации.
Идеал государственного устройства, основанный на разумных началах, приобрел новое звучание в XVIII в. в приключенческих романах Д. Дефо о Робинзоне Крузо. Произведения писателя наполнены пафосом Просвещения о неограниченных творческих возможностях человека, который «сам себе общество» и который, будучи свободным от контроля государства, достигает бесконечного самоосуществления. К эффекту присутствия, усвоенного в XVII столетии, присовокупляется рационально-конструктивная деятельность рассказчика, который неутомимо размышляет и трудится над изготовлением предметов домашнего обихода, выращивает и собирает свой первый урожай, просвещает подчиненных и управляет автономным государством. Ирландский писатель Дж. Джойс усмотрел в характере Робинзона Крузо культурно обусловленные черты типичного англичанина и окрестил героя Дефо «британским Улиссом»: «Весь англосаксонский дух заключен в Крузо: мужская независимость; подсознательная жестокость; медленный, но продуктивный разум; сексуальная
39 Чернышева Т. А. Природа фантастики. Иркутск, 1984. С. 313.
40 Бэкон Ф.   Новая   Атлантида.   Опыты   и   наставления   /   пер.   с   англ. 3. Е. Александровой. М., 1962. С. 13.
20

апатия; практическая, уравновешенная религиозность; расчетливая молчаливость»41. Герой-рассказчик не только отправляется, подобно повествователю «Новой Атлантиды», в реальное путешествие к неизведанным берегам, но и является законодателем собственного духовного и материального благополучия. Эпоха Просвещения породила отличного от предыдущих периодов утопического героя, который действует по велению собственного разума ради создания острова Надежды, с расчетливой молчаливостью впитывает опытное знание и стремится к расширению метафизических и физических границ своего мира. По мысли Н. Соловьевой, лик западноевропейской повествовательной традиции определялся в XVIII в. взаимодействием трех компонентов в области жанрового мышления - romance, history и novel; в эту эпоху как Г. Филдинга, создавшего «Путешествие в иной мир» (A journey from This World to the Next, 1743), так и практически любого значительного писателя, «побуждает сесть и написать о путешествии не только тщеславие, но и гордость, что он знает и видел больше других»42.
Глобальная экономическая и политическая интеграция XIX в. вызвала к жизни новый вариант художественной концепции мира. Мастера слова представляли человека и мир в реальном свете, во всей полноте их жизненных позиций, убеждений, недостатков и альтернатив изменения. Данные тенденции воплотились в романах «Едгин» и «Возвращение в Едгин» С. Батлера. Главный герой названных произведений обнаруживает черты типичного англичанина викторианской эпохи, который в способах достижения земного благополучия уповает на себя. Рассказчик Хиггс в романах о стране Едгин, как и тысячи других его соотечественников, держит путь к одной из британских колоний в Тихом океане и грезит о несметных богатствах, ожидающих его там. Пять месяцев своего пребывания в островном государстве Хиггс проводит в доме туземного магната Носнибора, успешно овладевает местным языком, чтобы вести диалог об особенностях государственного устройства Едгина. «Экскурсоводами» героя по «миру лучшему, чем наш» служат жители страны, представляющие все сферы общества - от монарха и философов до тюремных стражей. После возвращения в Англию Хиггс не отказывается от своего замысла крестить едгинский народ, а затем извлечь для себя из острова прибыль. Таким образом, Батлер предложил новый тип утопического героя, прагма
41 Цит. по: Defoe D. The Life and Adventures of Robinson Crusoe Written by Himself. Chatham, 2000. P. XXIII.
42 Соловьева H. A. Romance, history и novel как компоненты жанрового мышления в период формирования романа Нового времени // Другой XVIII век. М., 2002. С. 50.
21

тичного по своей природе, но в то же время искреннего в осмыслении преимуществ некоторых политико-социальных атрибутов «мира лучшего, чем наш».
XX век нанес беспощадный удар по несокрушимой вере людей в созидательную силу человеческого разума: научный и социальный прогресс, некогда пропагандируемый, привел человечество к вопиющим последствиям. На фоне довлеющего недоверия к проектам утопического переустройства действительности О. Хаксли написал свой единственный роман-утопию «Остров». Герой романа Уильям Фарнаби отправляется на далекий остров Пала в качестве созерцателя жизненного уклада страны. Автор проникает в сознание главного героя и излагает проявления духовного взросления протагониста на страницах произведения от третьего лица. Состояние озарения, близкое по своим характеристикам к нирване, достигается главным героем благодаря принятию им постулата буддизма о первостепенной важности сострадания. Путешественники, выведенные на страницах «Утопии» и «Новой Атлантиды», довольствовались описанием сфер жизни тех краев, о которых им довелось слышать или в которых им посчастливилось побывать. В романах о Робинзоне Крузо и стране Едгин происходил моральный и духовный рост главных персонажей, но эти перемены были засвидетельствованы не кем иным, как самими рассказчиками. Значительное отличие типа персонажа в романе «Остров» состоит в том, что автор передает эмоциональное и духовное развитие протагониста. Хаксли подсвечивает в романе черты утопического героя, прошедшего все стадии ретроспективного и текущего созерцания и благодаря состраданию достигшего единения с идеалом сущего.
На смену гипотетическому повествователю Т. Мора пришел герой-путешественник Ф. Бэкона, которого впоследствии заместил расчетливый созидатель нового мира Д. Дефо, а затем прагматичный критик «мира лучшего, чем наш» С. Батлера. Результатом переосмысления идеала утопического героя в драматическом XX веке стал образ просвещенного созерцанием сострадающего индивида. Магистральные характеристики протагонистов литературной утопии являют собой динамический феномен, метаморфозы которого обусловлены неустанным движением времени. Особого внимания заслуживают те путешественники, которые, будучи окрыленными иллюзией полного постижения загадок лабиринтов, находили выход из замкнутого мира в мир действительности. Ни чем иным, кроме утраты иллюзий, пересечение известной границы не заканчивалось. Уповать в данном случае оставалось только на спасительную «нить Ариадны», неизменно ведущую к нулевой двуединой точке - негативу реальности и позитиву надежды, с чего снова могло начаться очередное перемещение по лабирин-
22

там совершенства. «Утопический текст, - формулирует А. Петруччани, - это закрытый лабиринт, путь по которому определен и неизменен, ибо он снабжен указателями; и как бы мы ни пытались сбежать, мы будем снова и снова возвращаться туда же»43. Единственным безопасным выходом из лабиринта исследователь признает возвращение (путешественника), слово «конец» (произнесенное автором) и закрытие книги (читателем). В завершении нашего путешествия по лабиринтам совершенства литературной утопии будет ошибкой относить пройденный нами путь к безальтернативному. Ступая на него, мы можем выбирать между целенаправленным поиском выхода и созерцательным продвижением вперед, просвещающим нас на предмет извечных вопросов всеобщего блага. Ведь умозрительные странствования по лабиринтам утопического совершенства также оттеняют постижение глубинных характеристик индивидуального человеческого микромира.
43 Петруччани А. Вымысел и поучение // Утопия и утопическое мышление. С. 112.

«Путь Томаса Мора в Утопию пролегал через Нидерланды»1, -этими словами открывается глава беллетризованной «Жизни Томаса Мора» (The Life of Thomas More, 1998) современного британского прозаика Питера Экройда. Во исполнение воли Генриха VIII 12 мая 1515 г. гражданин и шериф Лондона Томас Mop (Thomas More, 1478-1535) отправился в Брюгге в составе государственной комиссии, уполномоченной разрешить трудности, касавшиеся экспорта английской шерсти. Шестинедельная задержка переговоров позволила лондонцу всмотреться в «великолепие и монументальность большого купеческого центра»2, величие которого постепенно иссякало. Голландская повседневность Мора была скрашена прибытием его давнего друга Эразма Роттердамского, только что завершившего работу над трактатом «Воспитание христианского государя». Из Брюгге Мор выехал в Антверпен - крупнейший порт в Нидерландах, где и познакомился с главным секретарем города Петром Эгидием. Философско-политические беседы англичанина и голландца, протекавшие на фоне динамично живущего Антверпена, сыграли решающую роль в зарождении замысла «Золотой книги, столь же полезной, как забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» (Libellus aureus пес minus salutaris quam festivus de optimo reipublicae statu deque nova insula Utopia). После возвращения в сентябре в Брюгге Мор взялся за дело, и к моменту отъезда в Англию из-под его пера вышло предисловие и часть книги, обращенная к «наилучшему состоянию государства».
Прибытие в Лондон, переход на привычную скорость жизневращений, заставило Мора переживать внутреннее естество родного и хорошо знакомого города еще более остро. «В 1480-е годы, когда юный Томас Мор ходил из своего дома на Милк-стрит в школу Св. Антония на Треднидл-стрит, - рассуждает П. Экройд в жизнеописании Лондона (London. The Biography, 2000), - город впечатывался в него неизгладимо. Он проходил, например, мимо питьевого фонтана на Чипсайде,
1 Ackroyd P. The Life of Thomas More. New York, 1998. P. 165.
2 Ibidem. P. 166.
24

у которого совершались публичные кровавые казни; дети не были избавлены от зрелища насильственной смерти. Он проходил мимо церквей, мимо изображений святых, мимо "мочепровода", мимо рыбных и мясных рядов; он видел нищих, иной раз одного с ним возраста, видел проституток, воров и праздношатающихся, наказанных сидением в колодках. В школе он учился музыке и грамматике, запоминал полезные изречения. <...> Его обучали риторике, и он был в числе тех детей, что, соревнуясь, демонстрировали свои дарования у церкви Сент-Бартоломью-де-Грейт. Самое, однако, важное - что его готовили к деятельности в судебных органах Лондона. Несомненно, это было главным образом гражданское образование; его учили ценить порядок и гармонию, и во многом его последующая общественная деятельность была посвящена насаждению этого порядка, этой гармонии в пределах улиц, знакомых ему с детства. Однако эти же улицы сделали его жестким, как и всех прочих своих детей. Его сочинения полны уличного жаргона и народного говора; жесткость и театральность его натуры, его хлесткое остроумие, его напор коренятся в типичном лондонском детстве»3.
Константные параметры Лондона запечатлевались, как показывает П. Экройд, в памяти Т. Мора, составляя стабильную основу жизненного пространства. Вместе с ними в его сознание проникали и конкретно-исторические веяния времени. Именно социально-экономические сложности XVI в. осмысливались Мором в Лондоне в 1516 г. на страницах той части книги об Утопии, которая, по его замыслу, должна была предварять подготовленную в Голландии рукопись. Английская действительность вполне могла отягощать Мора своими ликами нищеты, безнравственности, культурной и политической неграмотности. Источником всех несчастий в Англии собеседник Мора Рафаил Гитлодей называл частную собственность, при существовании которой не может быть ни справедливости, ни экономического благополучия, ни всеобщего счастья: «...где только есть частная собственность, где все мерят на деньги, там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение государственных дел»4. Человеческое существо подвержено наибольшей деформации под воздействием денег - самой властной формы частной собственности, «...вы, как и значительная часть людей на свете, ...подражаете плохим педагогам, которые охотнее бьют учеников, чем их учат»5, - не понимал
3 Акройд П. Лондон: Биография / пер. с англ. В. Бабкова, Л. Мотылева. М., 2005. С. 723-724.
4 Мор Т. Утопия. С. 95.
5 Ibidem. С. 58.
25

Гитлодей стремления государства бороться с результатами социального зла без воздействия на его первопричину, ведь такие действия по отношению к гражданам неизбежно ведут к нивелированию ценности человека. Таким образом, хотя воображение Т. Мора и путешествовало в Утопию через нидерландские порты, отправлялось оно из Лондона -города, жизненные краски которого отчетливо видны в контурах художественного пространства.
Образно-символическое и концептуальное опредмечивание художественного пространства в «Утопии» проходило в эпоху Возрождения, начавшуюся на рубеже XIII-XIV вв. в Италии. Событийная палитра европейской истории стимулировала дальнейшее движение человеческого мышления от мифа к логосу, специфику которого резюмировал Ю. Лотман: «Под влиянием смены исторических условий происходит разрушение мифологического сознания, которое оформляется как вторжение в миф немифологического повествования. Циклическое время заменяется линейным, а сам миф предстает как повествование об эксцессах, необычных и ненормативных, однократных событиях, то есть перестает быть мифом»6. Среди культурных деятелей Ренессанса необычайно возрос интерес к сохранившимся греческим и римским рукописям книг, свободным от узости монашеского аскетизма. По К. Старнсу, Т. Мор «видел надежный выход из крушащегося социального и политического строя средневековья», когда он правдиво «описывал сущностные характеристики современного положения, отличного от античного и средневекового формата»7. Обращение к античным ценностям привело к расширению кругозора и дало доступ к множественным граням мироустройства и центральной его фигуры - человека. Ренессансному состоянию мира противоречила закрепощенность духа, ограниченность человеческой инициативы, продиктованная и воспитанная предыдущей эпохой, которая внушила человеку полное бессилие в доступной действительности и заставила сконцентрировать свое внимание исключительно на загробном мире. Мастера Возрождения восторгались, по соображениям О. Уайлда, тем, что «они могли изображать мужчин и женщин, которые их умиляли, и воспроизводить краски этой красивой земли»8. Идейным стержнем Ренессанса был гуманизм, подчеркивавший свет
6 Лотман Ю. М. О мифологическом коде сюжетных текстов // Лотман Ю. М. Семиосфера: Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки. СПб., 2000. С. 670.
7 Starnes С. The New Republic. A Commentary on Book 1 of More's Utopia, Showing Its Relation to Plato's Republic. Waterloo, 1990. P. 106.
8Wilde O. The Soul of Man under Socialism // Collected Works of Oscar Wilde. Chatham, 1997. P. 1065.
26

ский характер новой культуры, которая апеллировала к человеческим земным интересам, учреждала непреложность человеческого счастья и свободы. Яркость и многообразие мира, воспринимаемое европейцем того времени, обусловливались великими географическими открытиями, а также изобретением в середине XV в. книгопечатания, способствовавшего распространению нового типа мировоззрения. Мор работал над романом в то время, когда в искусстве царили востребованные творческим сознанием античные ценности. Однако очень часто, по мнению А. Штекли, «верность античным представлениям, подчас даже наперекор несомненным фактам, была для гуманистов тоже реальной и живой жизнью»9. Вера в разум провоцировала страстную жажду знания, стремление к открытиям и изобретениям во всех сферах жизни. Согласимся с Г. Маркузе в том, что утопическое мышление - категория историческая, обозначающая «проекты социального переустройства, которые признаются невозможными»10. В этой связи вполне обоснованной выглядит оценка К. Каутского, данная трагическому гению Т. Мора, «предвидевшего проблемы своего времени до появления материальных условий, необходимых для их разрешения»11.
Общей гуманистической тональностью «Утопии» Дж. Логан считал «сочетание серьезности с шуткой», которое привело деятелей «позднего Возрождения к скептицизму и релятивизму»12. Поиск адекватных художественных способов выражения повлиял на подъем диалогической (Эразм, Мор) и становление эссеистической (Монтень) форм словесности. Полное название романа Т. Мора указывает на промежуточное положение произведения между философским трактатом и романом путешествий (a fruteful and pleasaunt worke). В диалоге Мора с Рафаилом Гитлодеем обнаруживается жизне- и нравоописание совершенного миропорядка, который отличается конкретикой в вопросах государственного устройства и обобщенностью на предмет личности, включенной в сферу политико-социальных отношений. По замечанию А. Хайзермана, «новый остров Нигдея существует исключительно в поэтическом измерении (как сферы, дом славы, аллегорические ландшафты видений), и... его институты вымышлены... не ради воплощения "идеалов" государства или программы практиче-
9 Штекли А. Э. «Утопия» и старая картина мира // Средние века. М., 1991. Вып. 54. С. 143.
10 Marcuse H. The End of Utopia // Marcuse H. Five Lectures: Psychoanalysis, Politics, and Utopia / transl, from the German by J. J. Shapiro, S. M. Weber. Boston, 1970. P. 63.
11 Kautsky K. Thomas More and his Utopia. London, 1979. P. 249.
12 Logan G. M. The Meaning of More's Utopia. P. 268.
27

ских реформ, но для порицания имеющейся глупости»13. Движение писательской мысли via diversa, или от обратного, свойственно концепции трактата Эразма Роттердамского «Похвала глупости» (1511). Автор «Похвалы» с присущей ему живостью и убедительностью слога возвеличивает те проявления неразумного уклада государств и деятельности людей, которые достойны несомненного осуждения и с которыми он никогда не мирился в собственной жизни. В уста Глупости нидерландский философ-гуманист вкладывает высказывание, противоречащее самое сути его миропонимания: «...ничего не бывало пагубнее для страны тех государей, которые баловались философией или науками»14. Система поэтических средств, использованных в «Похвале глупости», имеет генетическую связь с менипповой сатирой -жанром, оформившимся в эпоху эллинизма в творчестве Лукиана. «Итак, ...соверши со мной это путешествие и, поставив себя на мое место, охвати взором весь земной порядок»15, - обращался Менипп к своему собеседнику, собираясь дать уничижительную оценку земной действительности. Этот призыв достиг также литераторов и мыслителей Ренессанса, взглянувших на состояние наличного мира, открывшееся им по-новому.
Составитель библиографического справочника «Литературная утопия» В. Бистерфельд обобщил центростремительные смысловые линии, развиваемые в творчестве писателей-утопистов. Под «классическим» строением жанровой семиосферы подразумевалось сочетание следующих компонентов: 1) географическое положение, природные условия (предлагается изолированная плоскость художественного эксперимента с невысокой плотностью населения, проживающего в городах); 2) контакт с внешним миром (рассматривается общее стремление к отчуждению и самозащите); 3) политическое устройство (выделяются две доминантные формы организации государства: демократия и олигархия); 4) семья и мораль (определяются принципы социализации частной жизни и евгеники); 5) труд (отмечается четкая регламентация трудовой повинности и свободного времени граждан); 6) воспитание (показывается важность института воспитания для поддержания стабильного миропорядка); 7) образование (устанавливается приоритетность естествознания в системе научных интересов совершенного общества); 8) повседневность и общение (открывается установка на гармонизацию социальных взаимодействий); 9) язык, искусство, религия (вы
13 Heiserman A. R. Satire in the Utopia // PMLA. 1963. Vol. 78, No. 3. P. 167. 14 Роттердамский Э. Похвала глупости / пер. с лат. Ю. М. Каган. М., 2000. С. 286. 15Лукиан.   Икароменипп,   или  Заоблачный  полет  /   пер.   с  древнегреч. С. Лукьянова // Лукиан. Избранная проза. М., 1991. С. 480.
28

водится сообщество, пользующееся особым языком, настороженно относящееся к искусству и практикующее солярную религию)16. Данная жанровая матрица отправляется от особенностей поэтической экспликации семантических конструктов, образующих художественную модель мира в «Утопии» Т. Мора.
В романе Мора выявляются структурные особенности литературной утопии, которых не было ни у Платона (ок. 429-347 до н.э.), ни у других предшественников. В диалоге «Законы» Платон «лепил из воска» идеальное государство, отстоящее от близлежащих земель, но имеющее в своем распоряжении прекрасные гавани. Замкнутость истинной республики виделась философу обязательно концентрической, сосредоточивающейся вокруг единого центра, который суммирует бытийственность воображаемого края: «Храмы надо построить вокруг всей торговой площади. Да и весь город надо расположить кругами, поднимающимися к возвышенным местам, ради хорошей защищенности и чистоты. Рядом с храмами надо расположить помещения для правителей и судилищ»17. Совершенные формы организации сущего могли показаться лондонцу Мору, искавшему, прежде всего, не универсальной истины, а счастья, неперспективными: «...эта страна когда-то не была окружена морем. Но Утоп, чье победоносное имя носит остров (раньше этого он назывался Абракса), сразу же при первом прибытии после победы распорядился прорыть пятнадцать миль, на протяжении которых страна прилегала к материку и провел море вокруг земли; этот же Утоп довел грубый и дикий народ до такой степени культуры и образованности, что теперь он почти превосходит в этом отношении прочих смертных»18. Как прослеживает Р. Шепард, «превращение Утопии в искусственный остров преследовало и практическую, и символическую цели»19. Остров оказывался вне досягаемости врагов; кроме того, утопическое общество получало в буквальном смысле видимую завершенность самодостаточной единицы. Важнейшим атрибутом художественной модели мира, явленной Мором в «Утопии», было островное пространство, геофизические параметры которого напоминали Англию XVI в. (количеством поселений, равноудаленностью городов, ландшафтом столицы). Конструируемая реальность представляла собой отстранение от доступного
16 Biesterfeld W. Die literarische Utopie. Stuttgart, 1982. S. 16-22.
17 Платон. Законы / пер. с древнегреч. A. H. Егунова. М., 1999. С. 230.
18 Мор Т. Утопия. С. 108.
19 Shephard К. Utopia, Utopia's Neighbours, Utopia, and Europe // Sixteenth Century Journal. 1995. Vol. 26, No. 4. P. 845.
29

мира, знаменовала воссоздание счастливого состояния человечества в крае испытания гуманистических идеалов.
В семиосферу романа «Утопия» органически включены гуманистические идеи оксфордских реформаторов, к числу которых принадлежал и Т. Мор. По мысли О. Чертова, «внутри совокупной гуманистической философии "оксфордских реформаторов" между ними происходит как бы своеобразное разделение "сфер влияния", когда онтологическая проблематика рассматривается Джоном Колетом, образ человека и его "устроение" и соотношение с миром более интересует Эразма, а в социальном приложении общей программы обновления человечества более весомое слово принадлежит Томасу Мору»20. Мысль о всеобщем обновлении человечества по программе «второго творения» восходит к христианскому гуманисту Дж. Колету. «Новый человек» должен обладать мудростью и любовью - качествами, совокупность которых составляет понятие жизни. Сами оксфордские реформаторы «понимали, что "новый человек"... обречен на гибель в условиях нестабильного и несправедливого "человеческого мира"»21. Обновленному человечеству были, безусловно, необходимы новые условия для гармоничного осуществления счастья и свободы.
Воображение Т. Мора имело силу создать такие условия. По мнению Дж. Сэндерлина, «в этой драме воображения... Мор соизмеряет земные царства с небесными стандартами и находит первые несостоятельными»22. Морально-этические отношения, установленные в Утопии, обнаруживают в своих узловых моментах концептуальное напряжение в результате сближения разнополярных философских систем. «Аксиомой стоической философии была счастливая жизнь, требующая отхода от службы телу с целью культивирования свободного разума, - пишет Дж. Пэрриш. - В то время как явный гедонизм в моральной философии утопийцев... выглядел как адаптация эпикурейства»23. Очевидные программные расхождения в целевых установках стоиков и эпикурейцев гармонично сосуществуют в семиосфере «Утопии». В разделе «О путешествиях утопийцев» Т. Мор подробно изложил концепцию счастья, принятую в Утопии и координирующую взаимодействия внутри изображаемого им общества и за его
20 Чертов О. В. Гуманизм «оксфордских реформаторов» (Джон Колет, Эразм Роттердамский, Томас Мор): автореф. дис. ... канд. филос. наук: 09.00.03 / Ленинград. гос. ун-т. Л., 1988. С. 8.
21 Ibidem. С. 15.
22 Sanderlin G. The Meaning of Thomas More's Utopia // College English. 1950. Vol. 12, No. 2. P. 76.
23 Parrish J. M. A New Source for More's Utopia // The Historical Journal. 1997. Vol. 40, No. 2. P. 496.
30

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Островная жизнь как нельзя лучше обеспечивает решение проблемы границы
Шадурский М. Литературная утопия от Мора до Хаксли литературоведения 10 острове