<<<     ΛΛΛ     >>>   

В каком-то смысле отсутствие непосредственной связи между средой и особенностями фонетической или морфологической системы языка разочаровывает. Возможно ли в принципе, чтобы тот культурный комплекс, который выражается в содержательной стороне языка, не имел никакого отражения в его формальной организации? Если присмотреться внимательнее, то в ряде случаев кажется, что хотя бы некоторые следы такого отражения в грамматической форме все-таки обнаруживаются. В большей степени это верно для языков синтетического строя, оперирующих большим количеством префиксов и суффиксов с весьма конкретными значениями. Так, наличие в квакиутле и нутка суффиксов-локализаторов, конкретизирующих любое действие как происходящее на ровном берегу, в море или на скалах -при том, что большинству других языков такая конкретизация вовсе не свойственна, - явным образом указывает на некоторые особенности среды обитания этих индейцев и их <хозяйственные> интересы.

Равным образом, если мы видим, что такие понятия, как покупка; устройство празднества, во время которого едят ту или иную пищу; поднесение потлача; требование определенного дара во время церемонии инициации девушки и т. п., в языке нутка выражаются специальными грамматическими суффиксами, то единственно верным может быть лишь вывод о том, что каждое из этих действий очень типично для представителей данного племени и, следовательно, составляет важный элемент его культуры. Этот тип корреляции можно проиллюстрировать и на примере наличия разных сериальных форм числительных для разных классов объектов в квакиутль, нутка и салишских языках, а в наибольшей степени в языке цимшиан. Данная грамматическая особенность предполагает разные способы счета и, видимо, связана с понятием собственности, которое, как мы знаем, чрезвычайно развито у индейцев западного побережья. Используя эти достаточно очевидные случаи как образец, кто-нибудь может предположить, будто есть основания любой факт грамматики интерпретировать с точки зрения отражаемого им явления культурной или физической среды, например, что можно поставить наличие/отсутствие в языке грамматической категории рода в зависимость от положения женщины в данном обществе. Думается, что этого гипотетического примера достаточно, чтобы продемонстрировать, к какому полету фантазии может привести подобный способ аргументации. Если же мы предпримем еще более тщательный анализ случаев, которые вроде бы свидетельствуют о наличии корреляции между средой и грамматикой, то вскоре убедимся, что в этой корреляции участвуют не сами по себе грамматические формы, а только значения, ими выражаемые, то есть, и здесь мы в конечном счете имеем дело с уже знакомой нам корреляцией между средой и словарем. В случае с рассмотренными выше суффиксами языка нутка интерес с точки зрения морфологии представляет лишь тот факт, что в этом языке некоторые элементы, используемые для вербализации существительных, суффиксально присоединяются к именной основе. Этот психологический факт никак не может быть поставлен в зависимость от какого бы то ни было известного нам явления культуры или физической среды. Характерный способ, при помощи которого осуществляется в языке вербализация существительных, как и степень конкретности значения, передаваемого этими суффиксами, представляют для лингвиста сравнительно небольшой интерес.

Таким образом, мы, пусть и неохотно, но все-таки вынуждены допустить, что, кроме отражения реалий среды в словаре, в самом языке не существует ничего такого, что можно было бы поставить в зависимость от этих реалий. Но в таком случае возникает вопрос о том, с чем же связано столь огромное разнообразие фонетических систем и типов языковой морфологии в разных языках. Быть может, решению проблемы о соотношении между культурой и средой (в широком смысле), с одной стороны, и языком, с другой, может спо- собствовать просто предположение о разной скорости изменения или развития этих систем. Языковые свойства, безусловно, в значительно меньшей степени могут быть осознаны говорящим, нежели элементы культуры. Не претендуя здесь на анализ психологических различий между двумя этими типами явлений, отмечу, что, по-видимому, из- менения в области культуры, по крайней мере в какой-то степени, являются результатом осознаваемых процессов (или таких процессов, осознать которые не составляет труда), в то время как языковые изменения могут быть объяснены (если они вообще объяснимы) как результат гораздо более тонких психологических процессов, не контролируемых сознанием или волей. Если это так - а есть все основания так считать, - то мы должны признать, что изменения в сфере культуры не параллельны языковым изменениям и, следовательно, они не находятся в причинно-следственных отношениях друг с другом. Такая точка зрения делает оправданным предположение о существовании в прошлом такой, довольно примитивной, стадии развития, когда связь между средой и языковой формой была более определенной, нежели сейчас, поскольку различия в темпе и характере изменений в области языка и культуры, обусловленные самой природой этих явлений, в течение долгого времени расшатывали и в итоге почти полностью разрушили эту связь.

Теперь мы можем представить себе, пусть и довольно схематично, процесс развития языка и культуры в следующем виде. Поведение людей в примитивной группе с едва еще различимыми зачатками языка и культуры предопределялось, по-видимому, в достаточно значительной степени групповой психологией, обусловливавшейся частично племенным сознанием, частично физической средой. На основе тех или иных тенденций в этой групповой психологии и подвергались медленным изменениям язык и культура. А раз и язык, и культура непосредственно предопределяются прежде всего фундаментальными факторами племенного сознания и физической среды, то развитие их происходило в известной степени параллельно, то есть явления культурной деятельности получали свое отражение в грамматической системе языка. Иными словами, дело не только в том, что слова служили символами для отдельных элементов культуры - что верно в отношении языка на любой из стадий развития общества, -но и в том, что, как мы можем предположить, грамматические категории и процессы сами по себе тоже отражали соответствующие (значимые с точки зрения культуры) типы мысли и деятельности. Таким образом, до некоторой степени верным является представление о том, что на протяжении значительного временного отрезка язык и культура на- ходились в состоянии прямой взаимосвязи и взаимодействия. Но такое состояние не может продолжаться до бесконечности. Вследствие постепенного изменения групповой психологии и физической среды более или менее глубоким изменениям начинают подвергаться формы и содержание как культуры, так и языка. Впрочем, ни язык, ни культура прямым отражением групповой психологии и физических условий, конечно же, не являются; само их существование и преемственность зависят от силы традиций. Поэтому, несмотря на то что обе эти формы цивилизации с течением времени изменяются, существует и консервативная тенденция, сдерживающая такие изменения, Здесь мы наконец подходим к самой сути занимающей нас проблемы. Элементы культуры в силу того, что они служат более непосредственным нуждам общества и легче осознаются людьми, не только изменяются быстрее, чем элементы языковой системы, но и сама форма организации культуры, определяющая относительную значимость того или иного ее элемента, постоянно видоизменяется. Элементы языковой системы хоть и могут претерпевать определенные изменения, но изменения эти не ведут к полной перестройке всей системы вследствие подсознательного характера грамматической классификации. Сама по себе грамматическая система склонна оставаться неизменной. Иначе говоря, консервативная тенденция, сдерживающая чрезмерно быстрое развитие, гораздо отчетливее проявляется в отношении фор- мальной основы языка, чем в отношении культуры. Из этого с необходимостью следует, что формы языка с течением времени перестают выполнять функцию символов для соответствующих форм культуры, в этом и заключается основная мысль данной статьи. Другое следствие состоит в том, что формы языка более адекватно отражают состояние прошлых стадий культуры, нежели ее современное состояние. Я не утверждаю тем самым, что на определенном этапе развития язык и культура оказываются совершенно не связанными друг с другом, просто скорости их изменения различаются столь значительно, что обнаружить эту взаимозависимость становится почти невозможно.

Хотя формы языка не могут изменяться так же быстро, как соответствующие формы культуры, почти не вызывает сомнения тот факт, что резкое изменение культурной организации общества сопро- вождается ускорением языкового развития. Если же довести эту мысль до логического завершения, то мы вынуждены будем признать, что быстрое усложнение культуры с необходимостью ведет к соответствующим, хотя и не столь быстрым, изменениям языковой формы и содержания. Это положение полностью противоречит общеприня-тому мнению о том, что языку цивилизованных обществ консерватизм свойствен в большей степени, нежели языку народов примитивных. Конечно, тенденция ускорения языковых изменений с возрастанием степени сложности культуры может сдерживаться одним из важнейших элементов любой достаточно развитой культуры, а именно ис- пользованием вторичного набора языковых символов, несомненно более консервативного, нежели первичная звуковая система символов, и оказывающего на нее консервативное влияние. Я имею здесь в виду письмо. И все же мне кажется, что в том очевидном парадоксе, к которому мы пришли, содержится значительная доля истины. Я не склонен считать случайностью тот факт, что быстрое развитие культуры в Западной Европе на протяжении последних 2000 лет сопровождалось языковыми изменениями, которые представляются необыкновенно быстрыми. И хотя привести строгие доказательства моей точки зрения невозможно, я все же сомневаюсь в том, что многие языки примитивных народов претерпели в соответствующий период времени столь же существенные изменения.

У нас нет времени подробнее обсуждать гипотезу, объясняющую, почему не удается обнаружить причинно-следственных отношений между языком и средой; быть может, метафора позволит уловить ее суть. Два человека отправляются в путь с условием, что каждый идет сам по себе, не помогая другому и опираясь только на свои собственные силы, лишь общее направление их движения должно совпадать. Долгое время эти люди, еще не очень уставшие, будут держаться вместе. Однако с течением времени проявятся такие факторы, как физическая сила, выносливость, умение ориентироватьсяи так далее. Реально пройденный каждым из них путь будет все больше и больше отклоняться от того, который прошел другой, или того, который был первоначально запланирован; сами путники будут все дальше отдаляться друг от друга. Так же и в истории: явления, которые когда-то находились в причинно-следственных отношениях, с течением времени расходятся все дальше и дальше.

Всякого, кто в принципе расположен к аналитическому мышлению, поражает чрезвычайная сложность различных типов человеческого поведения, и можно предположить, что явления, к которым мы в нашей обыденной, повседневной жизни относимся как к чему-то само собой разумеющемуся, столь же удивительны и необъяснимы, как и все удивительное и необъяснимое, что может быть обнаружено в этом мире. Так приходит и осознание того, что вопреки нашим представлениям речь - это материя очень далекая от простоты и самоочевидности, что она в очень значительной степени доступна утонченному анализу с позиций исследования человеческого поведения и что в ходе такого анализа могут накапливаться некоторые идеи, важные для изучения проблем личности.

Речь поразительно интересна вот чем: с одной стороны, мы находим ее трудной для анализа; с другой - мы в огромной мере направляемы ею в нашем повседневном опыте. В этом, наверное, есть нечто парадоксальное, но как самый что ни на есть простак, так и проницательнейший из ученых прекрасно осознают, что мы не реагируем на исходящие от нашего окружения сигналы, основываясь на одних лишь только своих знаниях. Некоторые из нас более других наделены интуицией, это правда, но нет никого, кто бы в своем интуитивном исследовании личности был полностью лишен способности накапливать речевые впечатления и руководствоваться ими.

Нас учат, что когда человек разговаривает, то он говорит нечто такое, что он хочет сообщить (communicate) другому. Конечно, это не обязательно так. Как правило, человек намеревается что-то сказать, но то, что он на самом деле сообщает, может значительно отличаться от того, что он собирался выразить. Наше суждение о человеке часто формируется на основании того, чего он не сказал, и в нашем нежелании ограничиваться в этом случае одним лишь явным содержанием речи может заключаться большая мудрость. Читать между строк следует даже тогда, когда эти строки не записаны на бумажном листе.

Размышляя над проблемой анализа речи с точки зрения изучения личности, автор пришел к мнению о возможности подойти к этой проблеме с двух различных сторон. Можно было бы предпринять два совершенно различных аналитических начинания, которые пересекались бы самым замысловатым образом. В рамках первого подхода в исследовании проводилось бы различие между индивидом и обществом, поскольку общество изъясняется не иначе как через посредство индивида. При втором подходе исследование обращалось бы к раз- личным уровням речи - начав с низшего уровня, каковым является сам человеческий голос, оно доходило бы до раскрытия способов формирования законченных предложений. В повседневной жизни мы говорим, что некий человек посредством своей речи внушает нам определенные впечатления, но мы редко когда делаем попытку разложить эту очевидную поведенческую единицу на составляющие ее уровни. Мы можем поверить в блеск идей человека, который на самом деле всего лишь обладает приятно звучащим голосом. И в такого рода недоразумения мы бываем склонны впадать довольно часто, хотя вообще-то нас не так просто одурачить. Мы можем проследовать через всю речевую ситуацию, не будучи при этом в состоянии точно указать пальцем на то место в речевом комплексе, которое побуждает нас делать то или иное суждение о личности. Подобно тому как собака знает, повернуть ли ей налево или направо, мы знаем, что нам надо высказать совершенно определенное суждение, но мы вполне можем ошибиться, если попытаемся указать, какие мотивы нас к этому побудили.

Обратимся сперва к обоснованию исследования первого типа, то

есть к различению социальной и чисто индивидуальной точек зрения.

Для доказательства необходимости такого разграничения развернутая аргументация не нужна. Мы, человеческие существа, вне общества не существуем. Посаженный в камеру-одиночку, человек по-прежнему принадлежит обществу, ибо с ним остаются его мысли, а мысли эти, сколь бы патологическими они ни были, сформировались при посредстве общества. С другой стороны, нашему опыту никогда не бы-вают доступны социальные стереотипы поведения как таковые, сколь бы велик ни был наш интерес к этим последним. Возьмем столь простой социальный поведенческий стереотип, как слово <лошадь>. Лошадь - это животное о четырех ногах, она ржет, и у нее есть грива, но на деле социальный стереотип, обеспечивающий референцию к этому животному, в чистом виде не существует. Все, что существует, - это произнесение мною слова <лошадь> сегодня, вчера и завтра.

Каждый из фактов такого произнесения отличен от другого. В каждом из них есть что-то своеобразное. Голос, во-первых, никогда не бывает одним и тем же. Качественные характеристики эмоций, со- провождающих каждую артикуляцию, различны; различна и интенсивность эмоций. Нетрудно убедиться, почему необходимо отличать социальную точку зрения от индивидуальной, ведь у общества имеются свои стереотипы, свои установленные способы действия, свои особенные <теории> поведения, тогда как индивид располагает только ему свойственным способом, позволяющим ему обращаться со специфическими стереотипами общества, <подгибая> их ровно настолько, чтобы сделать их <своими>, а не чьими-либо еще. Для нас настолько интересны как индивиды мы сами и другие люди, отличные (пусть даже в самой малой степени) от нас, что мы находимся в постоянной готовности отмечать малейшие отклонения от базового поведенческого стереотипа. Для того, кто к этому стереотипу не привык, подобные отклонения показались бы столь малозначительными, что могли бы остаться вовсе им незамеченными. Но для нас как индивидов они крайне важны - до того, что мы склонны забывать о наличии общего социального стереотипа, относительно которого осуществляется варьирование. У нас часто возникает впечатление, что мы демонстрируем оригинальность или выделяемся каким-то иным способом, тогда как на самом деле мы всего лишь воспроизводим социальный стереотип с добавлением тончайшего налета индивидуальности.

Перейдем теперь ко второму подходу - к исследованию речи на ее различных уровнях. Если бы мы провели критический обзор того, что передается посредством голоса и как реагируют на голос люди, мы бы нашли их взгляды на различные элементы речи относительно наивными. Разговаривая, человек производит на нас некоторое впечатление, но, как мы убедились, у нас нет ясности по поводу того, что вносит в формирование этого впечатления наиболее существенный вклад - его голос или же передаваемые этим голосом идеи. В речевом поведении выделяется несколько различных уровней, каждый из которых представляет собой множество реально существующих феноменов для лингвистов и психологов, и теперь нам необходимо рассмотреть все эти уровни для того, чтобы получить какое-то представление о сложности обычной человеческой речи. Я буду затрагивать различные уровни поочередно, делая о каждом краткие замечания по ходу изложения.

Самый низший или наиболее базовый уровень речи - это голос. Он стоит ближе всего к наследственному достоянию индивида, рассматриваемого безотносительно к обществу; этот уровень является <низким> в том смысле, что отсчитывается от психофизической организации, даваемой человеку от рождения. В голосе представлен сложный пучок реакций, и, насколько известно автору, никому еще не удалось дать исчерпывающее описание того, что такое голос и каким изменениям он может подвергаться. Какой-либо книги или очерка, в которых классифицировались бы многие различные типы голоса, как будто бы не существует, как нет и терминологии, способной отдать должное ошеломляющему разнообразию голосовых явлений^ 1, и тем не менее наши суждения о людях весьма часто поддерживаются именно впечатлениями от тонких нюансов человеческого голоса. В более общем плане голос часто может рассматриваться как форма жеста. Будучи увлеченными той или иной мыслью или охваченными некоторой эмоцией, мы можем самовыражаться с помощью рук или прибегать к каким-то иным видам жестикуляции, и голос при этом принимает участие в общей жестовой игре. С нашей нынешней точки зрения, однако, представляется возможным выделить голос в качестве особой функциональной единицы.

Голос обычно считается материей сугубо индивидуальной, однако будет ли вполне правильным сказать, что он дается нам от рождения и безо всяких изменений сохраняется в течение всей жизни? Или же наряду с индивидуальным, голос обладает также и некоторым социальным качеством? Все мы, по-моему, чувствуем, что в немалой степени подражаем голосам других людей, Мы прекрасно знаем, что если по той или иной причине звучание голоса, которым наделила нас природа, вызывает критическое к нему отношение, то мы стараемся его модифицировать, чтобы он как инструмент речи не вызывал социального неприятия. В голосе всегда есть нечто такое, что следует отнести к социальному фону - точно так же, как в случае с жестами,

Жесты не так просты и индивидуальны, как это кажется на первый взгляд. По большей части они специфичны для того или иного общества. Аналогичным образом, мы занимаемся непроизвольной под- стройкой гортани, что вызывает в голосе существенные видоизменения - несмотря на его личностный и относительно фиксированный характер. Поэтому, выводя из голоса фундаментальные черты личности, мы должны стараться отграничить социальный элемент от чисто личностного. Не будучи в этом достаточно осторожны, мы можем допустить серьезную ошибку в своих суждениях. Скажем, человек обладает резким или хриплым голосом, на основании чего мы могли бы заключить, что он по сути своей <груб> (coarse-grained). И угодили бы тем самым пальцем в небо, если бы оказалось, что его жизнь проходила вне уютных стен, в таком обществе, где не отказывают себе в удовольствии знатно посквернословить и вообще нарочито огрубляют голос, в то время как изначально, может статься, у этого человека был очень мягкий голос, характерный для деликатной душевной организации, который постепенно ожесточался под влиянием общества, Личностные свойства, которые мы стараемся вычленить, скрыты под их внешними проявлениями, и нам предстоит развить научные методы, позволяющие добраться до <естественного>, предположительно неизмененного голоса. Для того чтобы проинтер- претировать голос с точки зрения его личностной значимости, необходимо хорошо представлять себе, в какой мере он является чисто индивидуальным, обусловленным естественным строением гортани, специфическими особенностями дыхания и еще тысячью и одним фактором, которые биологи когда-нибудь окажутся в состоянии определить. В этом месте можно было бы спросить: зачем придавать такую важность качественной характеристике голоса? Какое она имеет отношение к личности? В конце концов, голос человека прежде всего формируется природными факторами, голос - это то, .чем наделил нас Бог. Да, это так, но разве в сущности это не верно и по отношению к личности в целом? Коль скоро психофизический организм в очень значительной мере целостен, то мы на основании общих принципов можем утверждать, что рассматривая то, что именуется нами личностью, мы имеем право придавать важность тому, что называется голосом. Находит ли личность в голосе столь же адекватное выражение, как в жестах или в манере держаться, мы не знаем.

Возможно, что в голосе она, по сравнению с последними свойствами, выражается даже более адекватно. В любом случае, однако, ясно, что нервные процессы, контролирующие производство голоса, должны фигурировать в числе индивидуальных черт нервной организации, определяющих специфику личности.

Базовая качественная характеристика голоса^ - изумительно интересная головоломка. К несчастью, мы не располагаем лексиконом, который был бы адекватен бесконечному разнообразию голосов. Мы говорим о высоком (high-pitched) голосе. Мы называем голос <густым> ("thick"; здесь и далее по абзацу кавычки в оригинале. - Перев.) или же <тонким> ("thin"); мы считаем голос <гнусавым> ("nasal"), если с носовой частью дыхательного аппарата говорящего что-то не в порядке. Если бы нам нужно было составить инвентарь голосов, мы бы обнаружили, что никакие два голоса не являются совершенно схожими. И в то же время мы постоянно ощущаем, что в голосе индивида есть нечто показательное для его личности. Мы можем даже дойти до предположения о том, что голос в некотором смысле является символическим показателем личности в целом. Когда-нибудь, когда у нас будет больше сведений о физиологии и психологии голоса, станет возможно объединить наши интуитивные суждения о качестве голоса с научным анализом его формирования. Мы не знаем, что в точности заставляет голос производить впечатление <густого>, <дрожащего> ("vibrant"), <монотонного> или <бесцветного> ("flat") и так далее. Чем воодушевляет нас голос одного человека, тогда как голос другого оставляет совершенно безразличными? Помню, как много лет назад я услышал выступление президента одного колледжа и сразу же решил, что то, что он говорил, не может представлять для меня никакого интереса. Я при этом имел в виду следующее: независимо от того, насколько интересными и относящимися к делу были его замечания сами по себе, личность его не могла меня заинтересовать, поскольку в его голосе было что-то антипатичное мне, что-то разоблачающее его в личностном плане. В его выступлении проявлялось - было такое интуитивное впечатление - некое личностное свойство, какой-то смысл, который, как я понимал, не мог так просто состыковаться с моим собственным восприятием вещей.

Я не слушал то, что он говорил, я оценивал лишь качество его голоса. Мне могут возразить, что все это совершеннейший идиотизм. Возможно, но я полагаю, что все мы имеем обыкновение поступать в точности так же и что при этом мы в сущности правы - не интеллектуально, но интуитивно. А посему задачей интеллектуального анализа становится рационально обосновать для нас то, что нам и так известно в донаучной форме.

Едва ли стоит пытаться перечислить основные типы голоса; толку от этого будет мало. Достаточно сказать, что на основании голоса про человека можно было бы много чего узнать. Так, можно решить, что он сентиментален; что он чрезвычайно благожелателен, однако лишен сентиментальности; что он жесток - доводится слышать голоса, производящие впечатление ярко выраженной жестокости. На основании голоса можно допустить, что человек, лексикон которого груб, тем не менее добросердечен. Подобного рода наблюдения входят в повседневный опыт всякого человека. Суть лишь в том, что мы не привыкли придавать таким суждениям научной значимости.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Не языки допускают значительные скопления согласных
Возможностью присоединения ко всему слову в целом такого суффиксального элемента
All of с дискретными сущностями выражает целостность восстановленного комплекта
Каждый из этих элементов характеризуется тем
Северо-западная калифорния