<<<     ΛΛΛ     >>>   

Раз мы изучили способы артикуляции звуков речи, классифицировать их по месту образования - дело простое. Любой звук найдет соответствующее себе место, стоит только должным образом ответить на следующие четыре главных вопроса: Каково положение голосовых связок при его произнесении? Проходит ли выдыхаемый воздух только в рот, или же ему представлена возможность проникать и в нос? Проходит ли он через рот свободно, или же он в какой-либо точке задерживается, и если да, то как именно? Каковы в точности точки артикуляции во рту^? Этой четырехмерной классификации звуков, разработанной во всех ее детальных разветвлениях^, достаточно для описания всех (во всяком случае, на практике) звуков языка^.

фонетическая характеристика конкретного языка не будет, однако, представлена с исчерпывающей полнотой, если мы ограничимся только тем, что установим, какие именно звуки использует он из той почти бес- конечной гаммы, которую мы только что вкратце обозрели. Остается еще весьма важный вопрос о динамике этих фонетических элементов. Теоретически могут существовать два языка, состоящие из точь-в-точь одинаковых рядов согласных и гласных и все же производящие совершенно различные акустические эффекты. Один из них может не признавать заметных различий по долготе, иначе <количеству>, фонетических элементов, а другой может весьма последовательно проводить эти различения (различение долгих и кратких гласных свойственно, по-видимому, большинству языков; во многих, как, например, в итальянском, шведском и оджибва, по долготе и краткости различаются согласные). Или же один из языков, скажем английский, может быть весьма чувствителен к относительной ударности слогов, тогда как в другом, скажем во французском, ударение будет иметь значительно меньшее значение. Есть еще интонационные различия, неотделимые от использования языка на практике, причем в одних языках, например английском, они не затрагивают слова как такового и носят более или менее случайный или в лучшем случае стилистический характер, тогда как в других языках, например в шведском, литовском, китайском, тайском и в большинстве африканских, они более тонко градуируются и присущи, как интегральные характеристики, самим словам. Некоторые заслуживающие внимания акустические различия могут объясняться также разнообразием способов слогообразования. Но, вероятно, наибольшее значение имеют весьма разнообразные способы сочетания фонетических элементов. У каждого языка в этом отношении свои особенности. Так, например, звукосочетание ts встречается и в английском, и в немецком языках, по-английски оно может стоять лишь в конце слова (например, в hats 'шляпы'), тогда как по-немецки оно свободно выступает в качестве психологического эквивалента отдельного звука (например, в Zeit 'время', Katze 'кошка'). Некоторые языки допускают значительные скопления согласных или сочетания гласных (дифтонги), в других же никогда не встречаются рядом две согласные или две гласные. Зачастую тот или иной звук появляется лишь в специальной позиции или при наличии специальных фонетических условий.

По-английски, например, звук z слова azure 'лазурь' не может появляться в начале слова, а особое качество t в слове sting 'жало' обусловлено тем, что ему предшествует s. Эти динамические факторы в своей совокупности столь же важны для правильного уяснения фонетической природы данного языка, как и сама система звуков, иногда даже более.

Мы уже видели, что у фонетических элементов или у таких динамических явлений, как количество и ударение, может быть различная психологическая <значимость>. Английское ts слова hats есть не что иное, как t плюс функционально самостоятельное s, тогда как у ts немецкого слова Zeit такая же интегральная значимость, как, скажем, у t английского слова time 'время'. Далее, звук t в слове time заметно отличается от того же звука в слове sting, но это различие человеком, говорящим по-английски, не осознается. Оно не облечено <значимостью>. Если же мы возьмем звуки типа t, имеющиеся в языке хайда, на котором говорят индейцы на островах Королевы Шарлотты, то увидим, что такое же точно артикуляционное различие обладает реальной значимостью. В таком слове, как sting 'два', t произносится в точности, как в английском слове sting, а в слове sta 'от' t определенно <аспирировано>, как в time. Иными словами, объективное различие, несущественное в английском, в языке хайда сопряжено с функциональной значимостью; с точки зрения психологического ощущения в языке хайда звук t слова sting в той же мере отличается от звука t слова sta, в какой с точки зрения английского языка отличается звук t слова time от звука d слова divine 'божественный'. Дальнейшее исследование приводит к тому интересному результату, что на слух индейцев хайда различие между английским t в слове sting и d в слове divine столь же несущественно, как для наивного английского уха различие между звуками t в словах sting и time. Из этого следует, что объективное сравнение звуков в двух или нескольких языках не имеет психологического или исторического значения, если эти звуки прежде всего не <взвешены>, если их фонетические <значимости> не определены. Фонетическая же значимость звуков определяется их, так сказать, общим поведением и функционированием в живой речи.

Эти соображения касательно фонетической значимости приводят нас к важной концепции. За чисто объективной системой звуков, свойственной данному языку и обнаруживаемой лишь в результате усердного фонетического анализа, существует более ограниченная <внутренняя> или <идеальная> система, которая, хотя она не осознается как таковая наивным носителем языка, все же может скорее, чем какая-либо другая, быть введена в его сознание в качестве готовой модели, в качестве действующего психологического механизма. Эта внутренняя звуковая система, как бы она ни была заслонена другой системой - механической, психологически незначимой, является реальным и наисущественнейшим началом в жизни языка. В качестве модели, определяющей и число, и соотношение, и функционирование фонетических элементов, она может сохраняться на долгое время и после изменения своего фонетического содержания. Может случиться, что у двух исторически родственных языков или диалектов нет ни единого общего звука, а модели их идеальных звуковых систем могут оказаться тождественными. Я этим нисколько не хочу сказать, будто сама модель не подвержена изменению. Модель может сократиться или развернуться, может изменить свой функциональный характер, но темп ее изменения несравненно медленнее, нежели темп изменения самих звуков. Итак, каждый язык в той же мере характеризуется своей идеальной звуковой системой и лежащей в ее основе фонетической моделью (которую можно было бы назвать системой символических атомов), как и своей определенной грамматической структурой. И фонетическая, и концептуальная структура демонстрируют инстинктивное тяготение языка к форме^.

^Концепция идеальной фонетической системы, иначе говоря, фонетической модели языка, в должной мере не осознается учеными-лингвистами. В этом отношении неискушенный наблюдатель языка, если у него хорошее ухо и инстинктивное чувство языка, зачастую далеко опережает педантичного фонетиста, сплошь и рядом утопающего в массе своих наблюдений. В иной связи я уже ссылался на проделанный мною опыт по обучению индейцев письму на их родном языке. На него вполне можно сослаться и в данном случае. Я убедился, что представляется затруднительным или даже невозможным научить индейца соблюдать такие фонетические различия, которые не соответствуют <элементам фонетической модели его языка>, как бы эти различия ни поражали наш объективный слух, и, с другой стороны, что тонкие, еле уловимые фонетические различия при условии их соответствия <элементам фонетической модели> легко и охотно отображаются на письме. Наблюдая за тем, как мой переводчик из племени нутка пишет на своем языке, я часто испытывал своеобразное чувство, что он транскрибирует идеальный поток фонетических элементов, различаемых им, делая это с чисто объективной точки зрения неадекватно, но в соответствии с истинным смыслом реального звучания речи.

Вопрос о форме в языке может быть представлен двояким образом. Мы можем либо рассматривать используемые языком формальные средства, его <грамматические процессы>, либо устанавливать распределение значений в соответствии со способами их формального выражения. Какавы формальные модели языка? И какие типы понятий составляют содержание этих формальных моделей? Эти две точки зрения совершенно различны. Английское слово unthinkingly 'необдуманно' с формальной стороны, в общем, параллельно слову reformers 'реформаторы', поскольку каждое из них состоит из корневого элемента, могущего выступать в качестве самостоятельного глагола (think, form), с предшествующим этому корневому элементу иным элементом (un-, re-), облеченным определенной и вполне конкретной значимостью, но не употребляемым самостоятельно, и со следующими за ним еще двумя элементами (-ing, -ly, -er, -s), ограничивающими применение корневого значения в реляционном смысле.

Такая формальная модель - (B) +А+(c)+ (d)^ типична для данного языка; при помощи ее может быть выражено бесчисленное количество функций. Иными словами, всевозможные идеи, выражаемые подобными приставляемыми спереди или сзади элементами (префиксами и суффиксами), хотя и обнаруживают тенденцию объединяться в группы, все же не образуют естественных функциональных систем. Так, например, нет логического основания, почему функция числа должна формально выражаться способом (окончанием -s), аналогичным с выражением идеи, заключенной в -ly. Нет ничего удивительного в том, что в другом языке значение образа действия (-ly) может быть оформлено средствами модели, совершенно отличной от той, которая служит для выражения множественности. Первое значение могло бы быть выражено самостоятельным словом (скажем, thus unthinking), а последнее - префиксом (скажем, plurals-reformer). Существует, конечно, бесчисленное множество и других возможностей. Даже внутри одного лишь английского языка можно с очевидностью обнаружить взаимную независимость формы и функции.

Так, заключающаяся в un- идея отрицания может легко быть столь же адекватно выражена суффиксальным элементом (-less) в таком, например, слове, как thoughtlessly 'необдуманно, легкомысленно'. Подобное двоякое формальное выражение функции отрицания было бы немыслимым в некоторых языках, например эскимосском, где возможен только суффиксальный элемент. Далее, представление о множественности, заключающееся в -s слова reformers, вполне столь же определенно выражено в слове geese 'гуси', где использован совершенно иной прием. Вместе с тем чередование гласных (goose-geese) ни в коем случае не ограничено случаем выражения идеи множественности: оно может выступать и в качестве показателя временного различения (например, sing-sang 'пою-пел', throw-threw 'бросаю-бросал'). Но ведь и выражение прошедшего времени поанглийски не всегда связано с чередованием гласных. В подавляющем большинстве случаев эта же идея выражается посредством особого суффикса (die-d 'умер', work-ed 'работал'). Функционально died и sang аналогичны, так же как и reformers и geese, формально же мы должны распределить эти слова совсем иначе. И в die-d и в re-form- er-s применен способ приставления сзади грамматических элементов; и в sang, и в geese грамматическая форма сводится к тому факту, что их гласные разнятся с гласными других, тесно с ними связанных по форме и значению слов (goose, sing, sung).

Каждый язык обладает одним или несколькими формальными способами для обозначения связи второстепенного значения с главным значением, выраженным в корневом элементе. Некоторые из этих грамматических процессов, как, например, суффиксация, чрезвычайно широко распространены; другие, как, например, чередование гласных, менее обычны, но далеко не редки; наконец, третьи, как мена ударения и чередование согласных, в качестве функциональных процессов выступают лишь в виде исключения. Не все языки в такой же мере иррегулярны, как английский, в отношении функционального распределения своего запаса грамматических процессов. Обычно такие основные значения, как множественность или время, передаются лишь посредством одного какого-либо способа, но у этого правила столь много исключений, что мы не можем с уверенностью выставить его в качестве принципа. Куда бы мы ни обратились, всюду мы натыкаемся на то явление, что модель есть нечто одно, а использование ее - нечто совсем иное. Приводимые ниже немногие примеры многочисленности выражения одних и тех же функций в различных языках могут помочь еще большему закреплению той мысли, что форма и функция взанмонезависимы.

В древнееврейском, как и в других семитских языках, глагольное значение как таковое выражено тремя, реже двумя или четырьмя характерными согласными. Так, сочетание sh-m-r выражает идею 'сторожить', сочетание g-n-b - идею 'воровать', n-t-n - идею 'давать'.

В действительности эти последовательности согласных являются лишь абстрагированным представлением реально существующих форм. Эти согласные объединяются вместе в различные формы с помощью специальных гласных, варьирующих в зависимости от того значения, которое желательно выразить. Часто также используются префиксальные и суффиксальные элементы. Техника внутренней перегласовки выявляется на следующих примерах: shamar 'он сторожил', shomer 'сторожащий', shamur 'сторожимый', shmor 'сторожить'. Аналогично: ganab 'он своровал', goneb 'ворующий', ganub 'воруемый', gnob 'воровать'. Но не все инфинитивы образуются по типу shmor и gnob или иным типам внутренней перегласовки. В некоторых глаголах для образования инфинитива служит суффиксальный элемент t, например, ten-eth 'давать', heyo-th 'быть'. Далее, местоименные значения могут выражаться самостоятельными словами (например, anoki 'я'), префиксальными элементами (например, e-shmor 'я буду сторожить') или суффиксальными (например, shamar-ti 'я сторожил'). На языке насс, одном из индейских языков Британской Колумбии, множественное число образуется четырьмя различными спо-собами. Большинство имен (и глаголов) во множественном числе удваиваются, т.е. часть корневого элемента повторяется, например gyat 'человек', gyigyat 'люди'. Второй способ состоит в употреблении некоторых специальных префиксов, например, an 'on 'рука', ka-an'on 'руки', wai 'весло', lu-wai 'весла'. Множественное число образуется также посредством внутреннего чередования гласных, например, gwula 'плащ', gwila 'плащи'. Наконец, четвертый вид множественного числа состоит в присоединении к имени суффиксального грамматического элемента, например waky 'брат', wakykw 'братья'.

На материале всех этих разнообразных примеров, число коих можно увеличивать до бесконечности, нельзя не прийти к выводу, что языковая форма может и должна изучаться как система моделирующих средств (types of patterning), независимо от ассоциируемых с ними функций. Мы тем более вправе прибегать к такого рода методу, что все языки обнаруживают любопытную тенденцию к развитию одного или нескольких грамматических процессов за счет других, всегда при этом в той или иной степени утрачивая ту явную функциональную значимость, которая могла на первых порах иметься у данного процесса, и как бы забавляясь самой игрой используемых способов выражения. При этом несущественно, что в таких случаях, как английские чередования типа goose-geese 'гусь-гуси', fouldefile 'грязный-загрязнять, осквернять', sing-sang-sung 'поюпел-петый', мы можем доказать, что здесь перед нами исторически различные процессы: например, чередование гласных в sing и sang как особый тип грамматического процесса является на несколько столетий более ранним, чем внешне параллельное явление goose-geese.

Как бы то ни было, остается бесспорным, что английскому языку присуща (или в ту эпоху, когда возникли формы, подобные geese, была присуща) тенденция использовать чередование гласных в качестве значащего языкового средства. Не будь готовой установки в виде уже существующих типов чередования, вроде sing-sang-sung, в высшей степени сомнительно, чтобы специфические условия, осуществившие эволюцию форм типа teeth 'зубы' и geese 'гуси' от tooth 'зуб' и goose 'гусь', были достаточно сильны, чтобы заставить языковое чувство говорящих принять эти новые типы образования множественного числа в качестве психологически возможных. Вообще следовало бы обращать больше внимания, чем это обычно делается, на эту предрасположенность к форме как таковую, свободно распространяющую свое влияние в некоторых предопределенных направлениях и в значительной степени подавляемую в других случаях ввиду отсутствия соответствующих контролирующих типовых образцов. Для установления правильной перспективы в этом вопросе необходимо ознакомиться с разнообразными типами языков. В предыдущей главе мы выяснили, что у каждого языка есть своя внутренняя фонетическая система, отвечающая определенному образцу (модели). Теперь же мы усматриваем, что у него есть определенная предрасположенность к следованию образцам (моделированию) и в области грамматического формообразования. Обе эти скрытые в языке и властно его направляющие к определенной форме тенденции действуют как таковые, безотносительно к потребности выражения тех или других значений и к задаче внешнего оформления тех или других групп значений. Само собой разумеется, что эти тенденции могут реализоваться только в конкретном функциональном выражении. Ведь для того, чтобы сказать каким-то определенным образом, мы прежде всего должны иметь, что сказать.

Рассмотрим теперь несколько систематичнее, хотя и вкратце, те различные грамматические процессы, которые устанавливаются лингвистическим исследованием. Они могут быть расклассифицированы по ниже- следующим шести главным типам; порядок слов; сложение; аффиксация, включающая использование префиксов; внутреннее изменение корневого или грамматического элемента, затрагивающее как гласные, так и согласные; редупликация; акцентуационные различия, охватывающие явления как силового ударения (ударение в узком смысле), так и музыкального (интонация). Бывают еще специальные количественные процессы, как-то удлинение или сокращение гласных и удвоение согласных, но их можно рассматривать как частные подтипы внутреннего изменения. Возможно, что существуют и другие формальные типы, но едва ли о них стоит упоминать в столь общем обзоре. Важно иметь в виду, что явление языка лишь в том случае свидетельствует о наличии определенного <процесса>, если ему присуща функциональная значимость. Такое чередование со- гласных по-английски, как, например, в book-s 'книги' и bag-s 'мешки '(s в первом слове, z во втором ), не обладает функциональной значимостью.

Это - чисто внешнее, механическое изменение, вызванное наличием предшествующей глухой согласной k в первом случае и звонкой согласной д - во втором. Акустически это автоматическое чередование идентично чередованию между именем house [haus] 'дом' и глаголом to house [hauz] 'приютить'. Однако в этом последнем случае чередование сопряжено с существенной грамматической функцией, с функцией изменения имени в глагол. Следовательно, эти два чередования относятся к совершенно различным психологическим категориям. Только второе из них может служить иллюстрацией перехода одной согласной в другую, использованного в качестве грамматического процесса.

Простейшим, во всяком случае, наиболее экономным способом выражения грамматического значения является соположение двух или более слов в некоей определенной последовательности без каких-либо особых их модификаций, призванных выражать имеющуюся между этими словами связь. Поставим рядом два выбранных наудачу простых английских слова, скажем sing praise. Такое соположение двух слов не выражает по-английски никакой законченной мысли и с достаточной ясностью не устанавливает связи между идеей <петь> (sing) и идеей <хвалить> (praise). Тем не менее оказывается психологически невозможным услышать или увидеть эти два слова вместе, не постаравшись хоть сколько-нибудь связным образом их осмыслить. Такая попытка едва ли может обещать вполне удовлетворительный результат, но важно именно то, что, коль скоро два или более корневых значения в непосредственной последовательности одно за другим предлагаются человеческому уму, этот последний силится как-то взаимно увязать сопряженные с ними Значимости. В таком случае, как sing praise, различные лица, по всей вероятности, придут к различным условным решениям. Соположение этих двух слов дает, в числе прочих, следующие возможности развертывания их смысла в обычно принятых формах: sing praise (to him)l 'воспой (ему) хвалу', или singing praise, praise expressed in a song ' воспеваемая хвала , выраженная в песне хвала', или to sing and praise 'петь и хвалить', или one who sings a song of praise ' поющий хвалебную песнь ' ( ср . такие английские составные слова, как killjoy, т.е. one who kills joy 'тот, кто убивает радость ', или he sings a song of praise (to him) ' он поет (ему) хвалебную песнь'. Теоретические возможности соединения этих двух понятий в осмысленное сочетание или даже в законченную мысль бесконечно разнообразны. Ни одна из них вполне не годится для английского языка, но есть много языков, для которых то или другое из этих истолкований представляется нормальным. Какая функция внутренне присуща конкретной последовательности слов, всецело зависит от духа отдельного языка.

Некоторые языки, как латинский, выражают почти все отношения посредством модификаций в пределах самого слова. В этих языках порядок слов является скорее средством риторическим, нежели грам- матическим в строгом смысле. Скажу ли я по-латыни Hominern femina videt 'Мужчину женщина видит', или Femina hominern videt 'Женщина мужчину видит', или Hominern videt femina 'Мужчину видит женщина', или Videt femina hominern 'Видит женщина мужчину', разницы либо мало, либо вовсе нет, если только не считать оттенков риторического или стилистического порядка. The woman sees the man - вот точный, выраженный по-английски, смысл каждого из этих пред-ложений. На языке чинук, индейском языке в бассейне реки Колумбия, допускается такая же свобода в расположении слов, и это потому, что отношение между глаголом и двумя именами так же не- преложным образом фиксировано, как и по-латыни. Разница между этими двумя языками сводится только к тому, что в латыни отношения имен друг к другу и к глаголу выражаются формами самих этих имен, а в языке чину к формальное бремя возлагается исключительно на глагол, полное содержание которого может быть выражено более или менее адекватно через она-его-видит. Стоит только откинуть латинские падежные суффиксы (-a и -em, русск, -а и -у) и чинукские местоименные префиксы (она-его-), и мы уже не сможем быть столь же равнодушны к порядку слов. Мы будем вынуждены экономить свои ресурсы. Иными словами, порядок слов приобретет для нас реальную функциональную значимость. Языки латинский и чинук находятся на одном краю. Такие же языки, как китайский, тайский и вьетнамский, в которых каждое слово, поскольку оно облечено соответственной функциональной значимостью, должно занимать свое определенное место, находятся на другом, противоположном краю. Большинство же языков оказывается посередине между этими двумя крайностями. Так, например, по-английски мала грамматическая разница, скажу ли я Yesterday the man saw the dog 'Вчера человек видел собаку' или The man saw the dog yesterday 'Человек видел собаку вчера', но отнюдь не безразлично, скажу ли я Yesterday the man saw the dog ' Вчера человек видел собаку ' или Yesterday the dog saw the man 'Вчера собака видела человека', или еще скажу ли я Не is here 'Он (есть) здесь' или же Is he here? 'Он здесь?', т.е.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Простые смешанно-реляционные языки
Могут требовать выражения такие значения
Образующие непосредственную подоснову актов говорения

Мы обращаемся к описанию поведения индивида