<<<     ΛΛΛ     >>>   

Если бы эта тенденция совершенно не действовала, не могло бы быть грамматики. Факт наличия грамматики универсального свойства языка есть попросту обобщенное выражение того предощущения, что сходные значения и отношения удобнее всего символизировать сходными формами. Будь язык вполне <грамматичен>, он был бы совершеннейшим орудием выражения значения. К несчастью или к счастью, нет языка, тиранически последовательного до конца. Во всех грамматиках есть <исключения>.

До сих пор мы исходили из положения, что языковая материя отражает только мир значений и, применительно к тому, что я осмелился назвать <до-рассудочным> планом, - мир образов, служащих как бы сырьем для значений. Иначе говоря, мы исходили из того, что язык движется исключительно в мыслительной или познавательной сфере. Теперь нам пора расширить нашу картину. Волевая сторона сознания также до некоторой степени обслуживается наличными в языке средствами. Почти во всех языках есть особые способы выражения приказаний (в повелительных формах глагола, например) и пожеланий, неосуществляемых или неосуществимых (Would he might cornel 'Пришел бы онГ или Would he were herel 'Был бы он здесь!'). Что же касается эмоций, то для них в языке значительно меньше выхода. И ведь на самом деле эмоция, как известно, имеет тенденцию выражаться без слов. Междометия, если не все, то, во всяком случае, большинство их, следует отнести на счет эмоциональной экспрессии, а также, может быть, и ряд языковых элементов, выражающих некоторые модальности, как-то дубитативные и потенциальные формы (формы сомнения и возможности), которые можно интерпретировать как отражение эмоциональных состояний нерешительности или сомнения, т.е. ослабленного страха. В общем, следует признать, что в языке властвует мышление, а воля и эмоция выступают в нем как определенно второстепенные факторы. В конце концов, это вполне понятно. Мир образов и значений - бесконечная и постоянно меняющаяся картина объективной реальности, - вот извечная тема человеческого общения, ибо эффективная деятельность возможна преимущественно, если не исключительно, в терминах именно этого мира. Желания, стремления, эмоции есть лишь личностная окраска объективного мира; они входят в частную сферу отдельной человеческой души и имеют сравнительно небольшое значение для других. Все это отнюдь не означает, что воля и эмоции вовсе не выражаются. Они, строго говоря, всегда в каком-то смысле присутствуют в нормальной речи, но выражение их не носит подлинно языкового характера. Нюансы эмфазы, тона и фразового членения, варьирование скорости и плавности речи, сопутствующие ей телодвижения, - все это отражает кое-что из внутренней жизни импульсов и чувств; но поскольку все эти выразительные средства являются в конечном счете не более как измененными формами инстинктивных звукоиспусканий и движений, общих у человека с животными, их нельзя покрывать общим понятием языка как культурной по своей сущности категории, как бы неразрывно они ни были связаны с живой реальностью человеческой речи. И этого инстинктивного выражения волевых и эмоциональных переживаний в большинстве случаев достаточно, а часто даже более чем достаточно для целей общения.

Правда, есть такие авторы по вопросам психологии языка^, которые отрицают познавательный по преимуществу характер языка и, напротив того, пытаются именно в области чувства обнаружить источник большинства его элементов. Признаюсь, что я абсолютно неспособен придерживаться подобной точки зрения. Единственно, что верно в такого рода утверждениях, - это, на мой взгляд, то положение, что у большинства слов, как вообще у всех элементов сознания, есть своя побочная чувственная окраска, слабый, но отнюдь не менее реальный, а порою даже предательски могущественный отголосок удовольствия или страдания. Но, как правило, эта чувственная окраска не есть нечто присущее самому слову; она скорее как бы психологический нарост на самом теле слова, на его концептуальном ядре. Чувственная окраска не только изменяется от одной эпохи к другой (что, разумеется, верно и относительно концептуального содержания), но и чрезвычайно разнится у отдельных индивидов, в зависимости от личных ассоциаций каждого, и меняется даже время от времени в отдельном индивидуальном сознании, по мере того как под воздействием жизненного опыта данное сознание формируется и подчиняется тем или иным настроениям. Конечно, у многих слов бывают и социально принятые чувственные оттенки и целые их серии, превышающие и превосходящие размах индивидуальных ассоциаций, но все же они крайне непостоянны и неуловимы. Редко бывает, чтобы они определяли центральную, первичную характеристику слова. Мы все, например, готовы признать, что у таких английских слов, как storm 'гроза', tempest 'буря' и hurricane 'ураган', не говоря уже о легких различиях в их значении, есть свои отличные чувственные оттенки, примерно одинаковым образом ощущаемые всеми чуткими к слову людьми, говорящими и читающими по-английски. Из этих трех слов storm мы ощущаем как наиболее общее по значению и, несомненно, наименее <пышное> слово; tempest не только связывается с морем, но, по-видимому, в сознании многих обладает очарованием вследствие специфической ассоциации со знаменитой пьесой Шекспира; у hurricane больше прямолинейности, больше непосредственной беспощадности, чем у его двух синонимов. Но у отдельных индивидов чувственная окраска этих слов, по-видимому, разнится чрезвычайно.

Для некоторых tempest и hurricane могут показаться <мягкими>, литературными словами, а более простое storm представляется обладающим свежей, суровой силой, не имеющейся у двух других (достаточно вспомнить о storm and stress). Если мы в нашем отрочестве потратили много дней на чтение книг о приключениях на побережье Карибского моря, слово hurricane кажется нам окрашенным в приятно бодрящие тона; но если нам самим приходилось быть застигнутыми ураганом, слово hurricane может показаться нам холодным, угрюмым, зловещим.

Наука, строго говоря, не нуждается в чувственных оттенках слов; философ, желающий добраться до истины, а не просто убедить, обнаруживает в них своего коварного врага. Но человек редко занимается чистой наукой, отвлеченным мышлением. Обыкновенно его умственная деятельность окунается в горячий поток чувства, и он хватается за чувственные оттенки слов как за средство возбуждения желаемой реакции. Само собою понятно, что эти оттенки широко используются художниками слова. Но любопытно отметить, что и для художника в них таится опасность. Слово, чья обыденная чувственная окраска слишком единообразно всеми разделяется, становится бесцветным и затасканным, превращается в клише. Художнику то и дело приходится бороться с прилепившейся к слову чувственной окраской, приходится возвращать слову его чистое концептуальное значение, добиваясь чувственного эффекта творческим путем, путем индивидуального сочетания значений и образов.

Как мы уже видели, собственно фонетическая структура речи не относится к внутренней сущности языка, и отдельный звук артикулируемой речи вовсе не является языковым элементом. Но вместе с тем речь до такой степени неразрывно связана со звуками и их артикуляцией, что мы едва ли можем уклониться от хотя бы самого общего рассмотрения вопросов фонетики. Опыт показал, что ни чисто внешние формы языка, ни его историческое развитие не могут быть вполне поняты без обращения к тем звукам, в которых воплощены его формы и его история. Детальный обзор всего содержания фонетики был бы чрезмерно техничен для читателя-неспециалиста и слишком далек от нашей основной темы, а следовательно, не оправдал бы занятого им места, но мы все же вправе подвергнуть рассмотрению некоторые важнейшие факты и идеи, связанные со звуками языка.

Человек, не искушенный в вопросах фонетики, представляет себе дело так, что в акустическом отношении язык, на котором он говорит, состоит из сравнительно небольшого количества отдельных звуков, каждому из которых в существующем алфавите более или менее точно соответствует особая буква или, в более редких случаях, две или три буквы на выбор. Что же касается иностранных языков, то они в общем представляются, - если отвлечься от некоторых разительных особенностей, не ускользающих и от некритического уха, - состоящими из тех же звуков, что и родной язык данного субъекта, которому вместе с тем кажется, что в них, в этих иностранных языках, есть какой-то таинственный <акцент>, некая непонятная фонетическая специфика, не зависящая от звуков как таковых, но создающая вокруг этих языков атмосферу странности. Это наивное впечатление в значительной мере обманчиво в обоих отношениях. Фонетический анализ убеждает нас, что количество ясно различимых звуков и их оттенков, обычно используемых говорящими на данном языке, значительно превышает то число звуков, которое осознается самими говорящими. Вероятно, из сотни англичан не найдется ни одного, хотя бы смутно сознающего, что t в таком слове, как sting 'жало', в звуковом отношении вовсе не совпадает с тем t, которое мы имеем в teem 'кишеть'; в этом последнем слове звук t отчетливо произносится с <придыханием>, отсутствующим в первом случае вследствие наличия предшествующего s, едва ли средний англичанин сознает и то, что еа в слове meat 'мясо' определенно меньшей длительности, чем еа в слове mead 'мед'; далее, что конечное s в таком слове, как heads 'головы', не есть тот же отчетливый жужжащий звук z, как, например, s в слове please 'пожалуйста'. Даже тем иностранцам, которые практически вполне овладели английским языком и избавились от грубейших фонетических ошибок своих менее осмотрительных соплеменников, сплошь и рядом не удается соблюдать эти менее заметные фонетические различения, благодаря чему в их английском произношении нам всем, хотя и смутно, слышится некий еле уловимый, весьма своеобразный <акцент>. Мы не в состоянии разложить этот <акцент> как цельное акустическое впечатление на ряд хотя бы и легких, но специфических ошибок в произношении, по той простой причине, что сами не отдаем себе ясного отчета в своем собственном фонетическом капитале. Если сравнивать фонетические системы двух взятых наудачу языков, - скажем, английского и русского, - по всей вероятности окажется, что лишь весьма небольшое количество фонетических элементов одного из этих языков встречает полную аналогию в другом. Так, например, звук t в таком русском слове, как там, не совпадает ни с английским t в sting, ни с английским t в teem. От обоих он отличается своей <зубной> артикуляцией, иначе говоря, тем, что он производится прикосновением кончика языка к верхним зубам, а не как по-английски, - прикосновением передней части спинки языка к краю десны выше зубов: кроме того, он отличается от t в слове teem еще и отсутствием заметного придыхания перед переходом к артикуляции следующей гласной; таким образом, по своему акустическому эффекту русское t носит более определенный, более <металлический> характер, нежели английское. Далее, английское l не встречается в русском языке, которому в свою очередь свойственны два различных l-звука, едва ли поддающиеся точному воспроизведению нормальным англичанином, - <твердое>, как бы гуттуральное l и <мягкое> палатализованное l, лишь весьма приблизительно передаваемое по-английски сочетанием букв ly. Даже т, звук столь простой и, как может показаться, столь постоянный, различен в обоих языках. В таком русском слове, как мост, звук т не тождествен звуку т в английском слове most 'больше': при артикуляции русского т губы в большей степени округляются, так что слуховое впечатление получается более тяжелым, более громким. Не стоит и говорить, что гласные английского и русского языков расходятся совершенно: едва ли хотя бы две из них вполне совпадают.

Я задержался на этих примерах, почти не представляющих для нас специального интереса, только для того, чтобы опереться на, так сказать, экспериментальные данные в подтверждение поразительного разнообразия звуков речи. Даже полного инвентаря акустических ресурсов всех европейских языков, языков более нам доступных, при всем его непредвиденном объеме, все- таки окажется недостаточно для составления себе верного представления о действительном диапазоне человеческой артикуляции. Во многих из языков Азии, Африки и туземных языков Америки представлены целые классы звуков, большинству из нас вовсе не известные. Произносить их вовсе не обязательно труднее, чем хорошо знакомые нам звуки; дело только в том, что произнесение их сопряжено с совершенно непривычными для нас мускульными работами органов речи. Можно смело сказать, что общее количество возможных звуков значительно превышает то их число, которое действительно используется. В самом деле, опытному фонетисту не составляет труда придумать такие звуки, которые ранее были обнаружены. Одна из причин, мешающих нам поверить, что диапазон возможных звуков бесконечно широк, заключается в том, что мы привыкли представлять себе звук как нечто простое, неразложимое, тогда как в действительности он есть равнодействующая целого ряда производимых отдельных мускульных работ. Достаточно незначительного изменения в характере одной из этих работ, чтобы получился новый звук, родственный прежнему вследствие тождественности всех прочих работ органов речи, но акустически от него отличный, поскольку человеческое ухо обладает высокой степенью чувствительности ко всем тонкостям звуков, производимых нашим речевым аппаратом. Другая причина скудости нашего фонетического воображения заключается в том, что хотя наше ухо и изощрилось в восприятии звуков речи, но мускулы наших речевых органов с самого нашего раннего возраста приспособились исключительно к производству отдельных работ или их сочетаний, требуемых для произнесения традиционных звуков нашего языка. Все или почти все иные работы органов речи стали для нас как бы навсегда недоступными вследствие их полного неиспользования или же постепенного вытеснения. Конечно, способность к производству таких необычных работ утрачена нами не окончательно, но чрезвычайное затруднение, испытываемое нами при выучивании новых для нас звуков чужих языков, с достаточной убедительностью показывает, до какой степени у большинства людей строго ограничена возможность произвольного управления своими органами речи. Это явление выступает с особой яркостью, если сравнить относительное отсутствие свободы в произвольных движениях органов речи с почти полной свободой в выборе жестов*. Строгая ограниченность нашей артикуляции - это та цена, которую нам приходится платить за уменье пользоваться нашей системой языковых символов. Нельзя в одинаковой мере быть и абсолютно свободным в выборе любых движений органов речи, и в то же время с убийственной уверенностью осуществлять их строгий отбор^.

Имеется, следовательно, бесконечно большое число артикулируемых звуков, доступных органам речи; из этих богатейших ресурсов каждый данный язык использует строго определенный, экономично отобранный набор звуков. Каждый из этого множества возможных звуков обусловлен рядом независимых мускульных работ, одновременно осуществляемых для производства данного звука. Мы лишены возможности представить здесь полное описание деятельности каждого органа речи (в той мере, в какой эта деятельность имеет отношение к языку); мы также не можем систематически заняться классифицированием звуков и на базе способов их производства^. Мы ограничимся лишь небольшим общим очерком.

Органами речи являются: легкие и бронхи; горло, в особенности определенная его часть, именно так называемая гортань, или, в просторечии, <адамово яблоко> (кадык); нос; язычок, т.е. мягкий, остроконечный и очень подвижный орган, прикрепленный к задней части неба; небо, разделяющееся на заднее, подвижное <мягкое небо>, иначе называемое <небной занавеской> (velum), и <твердое небо>; язык; зубы и губы. Небо, заднее небо, язык, зубы и губы можно рассматривать как общую резонирующую камеру, чья постоянно меняющаяся форма, главным образом обусловливаемая чрезвычайной подвижностью языка, и есть важнейший фактор, придающий выдыхаемой струе воздуха то или иное определенное звуковое качество*. Легкие и бронхи лишь постольку являются органами речи, поскольку они служат источником и проводником выдыхаемой воздушной струи, без наличия которой невозможно производство артикулируемых звуков. Они не производят никаких специфических звуков речи и не придают звукам никаких акустических свойств, за исключением разве акцента или ударения. Возможно, что различия в ударении вызываются слабыми различиями в степени сокращения легочных мускулов, но даже и это влияние легких отрицается некоторыми исследователями, объясняющими колебания ударения, столь заметно окрашивающие речь, еле уловимыми движениями голосовых связок. Эти голосовые связки представляют собою две маленькие, почти параллельно расположенные и в высшей степени чувствительные мембраны внутри гортани, образуемой в главной своей части двумя большими и несколькими более мелкими хрящами и рядом небольших мускулов, управляющих движениями голосовых связок.

Прикрепленные к хрящам голосовые связки - то же самое для аппарата человеческой речи, что два вибрирующих язычка для кларнета или струны для скрипки. Они способны по меньшей мере на три различных типа движений, имеющих огромное значение для производства звуков речи. Они могут сдвигаться или раздвигаться, они могут вибрировать наподобие язычков кларнета или струн скрипки, и, наконец, они могут ослабляться или натягиваться в направлении своей длины. Движения этого последнего рода позволяют голосовым связкам производить вибрации различной <длины> или различныхстепеней напряженности, от этих-то движений и зависит различие в частоте основного тона, наблюдаемое не только при пении, но и в тончайших модуляциях обыденной речи. Два других способа движения связок предопределяют природу голоса (условным термином <голос> именуется используемое в речи дыхание). Если голосовые связки раздвинуты, позволяя дыханию выходить свободно, мы имеем то, что технически называется <глухостыо>. Все производимые в таких условиях звуки являются глухими. Сюда относится простой, свободно поступающий в полость рта выдох, приблизительно совпадающий со звуком, изображаемым через h, а также значительное число особых артикуляций в полости рта, как, например, p и s. С другой стороны, голосовые связки могут плотно сомкнуться, не вибрируя. Когда это происходит, поток выдыхаемого воздуха на время задерживается. Слышимый при этом легкий перерыв дыхания, или <задержанный кашель>, не признается в английском языке в качестве определенного звука, но тем не менее нередко встречается^. Эта мгновенная задержка, технически именуемая <гортанным взрывом>, встречается в качестве специального элемента речи во многих языках, как, например, в датском, латышском, некоторых китайских диалектах и почти во всех американских индейских языках. Между двумя крайностями безголосости, между вполне открытым выдохом и задержанным выдохом, находится то положение, при котором возможен голос. При этом положении голосовые связки сомкнуты, но не настолько плотно, чтобы препятствовать воздуху проходить насквозь; связки вибрируют, в результате чего получается музыкальный тон различной высоты.

Получаемый таким образом тон называется <голосовым тоном> (звонкостью). У него может быть бесконечное множество качеств в зависимости от точного расположения верхних органов речи. Наши гласные, носовые (как m и n) и такие звуки, как B, z и l, суть звонкие звуки. Наиболее удобной проверкой звонкости звука является воз- можность произнесения его тем или иным тоном, иначе говоря, возможность петь на этот звук^. Голосовые (звонкие) звуки суть наиболее слышимые элементы речи. Вследствие этого они являются носителями, можно сказать, всех облеченных значимостью различий по ударности, высоте тона и слогообразованию. Глухие звуки суть артикулируемые шумы, разрывающие поток голоса кратковременными моментами молчания. Промежуточным в акустическом отношении между вполне безголосыми (глухими) звуками и звуками голосовыми (звонкими) является ряд иных характерных типов звучания, как-то бормотанье и шепот". Эти и еще некоторые другие типы голоса сравнительно несущественны в английском языке и в большинстве прочих европейских языков, но есть такие языки, где подобные звуки занимают значительное место в нормальном течении речи.

Нос не активный орган речи, но значение его велико как резонирующей камеры. Он может быть разъединен со ртом, служащим другой большой резонирующей камерой, посредством поднятия по- движной части мягкого неба, в результате чего преграждается доступ воздушной струи в полость носа; если же мягкое небо находится в свободном положении и прохода не закрывает, воздушная струя проникает в нос и в рот, образующие в таком случае общую резонирующую камеру. Такие звуки, как B и A, суть звонкие <ртовые> звуки, иначе говоря, образующая голос струя воздуха не получает при них носового резонанса. Но когда мягкое небо опущено и резонирующая камера увеличена полостью носа, звуки b и а получают особое <носовое> качество и становятся соответственно звуком т и назализованным гласным звуком, изображаемым по-французски через an (напр., sang 'кровь', tant 'столько'). В английском языке единственными звуками^, нормально выступающими с носовым резонансом, являются m, n и звук ng в таком слове, как sing 'петь'. Однако на практике все звуки могут быть назализованными, и не только гласные (назализованные гласные свойственны языкам всех частей света), но и такие звуки, как l и z. Безголосые (глухие) носовые вполне возможны. Они встречаются, например, в уэльсском (валлийском) языке и во многих американских индейских языках.

Артикуляция органов, образующих ртовую резонирующую камеру, бывает двоякого рода. Выдох с голосом или без него, назализованный или не назализованный, либо может проходить через рот вполне свободно без всякой задержки, либо может быть временно задержан или направлен сквозь значительно суженный проход, о стенки которого в таком случае производится трение воздуха. Между двумя последними типами артикуляции имеются и переходные. Выдох, не встречающий задержки, получает особую' окраску или особое качество соответственно изменению формы ртовой резонирующей камеры. Форма эта определяется главным образом положением подвижных органов - языка и губ. В зависимости от того, поднят ли язык или опущен, сокращен ли или вытянут, напряжен ли или нет, а губы сжаты (<округлены>) в той или иной мере или же сохраняют свое нормальное положение, - в зависимости от всего этого получается множество различных звуковых качеств. Эти образуемые во рту звуковые качества и есть гласные. Теоретически их число безгранично, практически же ухо в состоянии различать ограниченное, хотя все же поразительно большое количество разновидностей резонанса. Гласные, как назализованные, так и не назализованные, нормально бывают звонкими (с голосовым тоном) звуками; впрочем, в некотором, и не особо малом, количестве языков попадаются и глухие гласные^.

Остальные ртовые звуки обычно объединяются под названием <согласных>. При произнесении их выдыхаемая струя воздуха тем или иным образом задерживается, в результате чего получается меньший резонанс и более отчетливое, более резкое качество тона. Группу согласных звуков обычно разделяют на четыре основных типа артикуляции. Выдох может временно быть полностью задержан в определенной точке полости рта; получаемые таким образом звуки, вроде t, d или p, называются <смычными> или <взрывными>^. Или же выдыхаемый воздух длительно пробивается по узкому, не вполне закрытому проходу. Примерами таких <спирантов>, или <фрикативных>, как их называют, могут служить s, z, и y. Третьим видом согласных являются <латеральные>, или полусмычные. Происходит, действительно, смыкание в центральной точке артикуляции, но выдыхаемому воздуху удается проскользнуть по двум боковым выходам или одному из них. Так, например, английское d сразу же пре- вращается в l, звук, равным образом звонкий и артикулируемый там же, где и d, стоит нам только с обеих сторон от точки смыкания поджать боковые стенки языка в достаточной степени для прохождения выдыхаемого воздуха. Латеральные звуки могут образовываться в различных местах. Они могут быть и безголосыми (глухими), как, например, уэльсское ll, и голосовыми (звонкими). Наконец, задержка выдоха может быть быстро перемежающейся; иными словами, активный орган смыкания, обычно кончик языка, реже язычок", можно заставить вибрировать в точке соприкосновения или рядом с нею. Звуки эти - <вибранты>, или <раскатистые согласные>; нормальное английское r - далеко не типичный их пример. Они хорошо развиты во многих языках, но обычно лишь в своей звонкой форме; изредка, впрочем, как, например, в языках уэльсском (валлийском) и пайуте, встречается и глухая форма.

Разумеется, для определения согласной одного указания на ртовый характер ее артикуляции недостаточно. Следует принимать во внимание и место артикуляции. Соприкосновения органов речи могут происходить в разнообразных точках, начиная с корня языка и до губ. Нам нет надобности вдаваться в подробности этой довольно сложной темы. Соприкосновение происходит или между корнем языка и зевом^, между какой-либо частью языка и какой-нибудь точкой неба (например, при звуках k, ch или l), между какой-либо частью языка и зубами (например, при английском th в таких словах, как thick 'толстый' и then 'там'), между зубами и одною из губ ( на практике всегда между верхними зубами и нижней губой, например при f), или между обеими губами (например, при p или английском w) ). Артикуляции языка изо всех наиболее сложные, поскольку подвижность языка допускает, чтобы различные точки его поверхности, например кончик, артикулировали, соприкасаясь с целым рядом противолежащих точек. Этим обусловлено множество артикуляционных позиций, для англичан необычных, как, например, типично <зубная> позиция русских или итальянских t и d ; или, например, <церебральная> позиция в санскрите и других языках Индии, при каковой позиции кончик языка артикулирует против твердого неба. Поскольку нигде, ни в какой точке, нет перерыва на всем пространстве от края зубов до язычка и от кончика языка до самого его корня, ясно, что все сопряженные с языком артикуляции образуют непрерывный органический (и акустический) ряд. Одни позиции переходят в другие, но каждый язык отбирает ограниченное количество четко выделяемых позиций, характерных для его системы согласных, пренебрегая переходными или крайними позициями. Нередко язык допускает некоторую степень свободы в определении требуемой позиции. Это, например, верно в отношении английского звука k, артикулируемого в таком слове, как kin 'родственник', - значительно более впереди, нежели в слове cool 'прохладный'. Психологически мы пренебрегаем этим различием как несущественным и механическим. В другом языке такое различие, или лишь слегка более заметное, может оказаться значащим в той же мере, как различение в позициях между k слова kin и t слова tin 'олово'.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Природа этих четырех классов значений
Дуальной организации как таковых
Выражена постановкой