<<<     ΛΛΛ     >>>   

В эти сочетания можно было бы добавить предлог with; таким образом, становится очевидным сходство между этими конструкциями и теми, которые списаны выше, на стр. 141.

В сочетании the Doctor's cleverness первый компонент называют притя­жательным родительным, поскольку можно сказать, что доктор обладает изве­стным качеством — умом; но это не более, как риторическая фигура.

Другие примеры см . в моей книге „Negation in English and in other Languages“, стр . 23 и сл .

В английском языке есть родственная конструкция, которую вводит обычно аnd. В ней связь между двумя понятиями отрицается не так эмфатично, а вы­ражается удивление: What? A beggar! a slave! and he to deprave and abuse the virtue of tobacco! (Бен Джонсон). Одна из дам выразила свое удивление сле­дующим образом: A philosopher, and give a picnic! ( Спенсер ). Ср . „Chapters on English“, London, 1918, стр . 70 и сл .

Те, кто определяют существительные как названия веществ и предметов, встречаются с трудностями при рассмотрении таких слов, как красота, мудрость, белизна. Такие слова бесспорно являются существительными и во всех языках трактуются как существительные, но однако же не представляют собой названий веществ или предметов. В силу этого соображения принято различать два класса существительных — конкретные и абстрактные. Первые обозначаются также термином „имена реальных вещей“ (англ. reality nouns, нем. Dingnamen, substanzbezeichnende Substantiva); они охватывают названия лиц и „предметов“, к которым причисляются и такие более или менее „неосязаемые“ явления, как звук, эхо, стих, молния, месяц и др. „Абстрактные существительные“, в отличие от них, выделяются как „названия понятий“ (англ. thought - names , нем. Begriffsnamen , Verdinglichungen ). Различие между этими двумя классами довольно ясно: вряд ли когда-нибудь мы будем испытывать затруднение при отнесении того или иного существительного к первому или второму классу; и все же найти удовлетворительное определение для „абстрактных существительных“ не легко.

Сначала посмотрим, как этот вопрос решается выдающимся логиком.

Кейнс (J. N. Keyne s, Studies and Exercises in Formal Logic, London, 1906, стр. 16) вносит следующее уточнение в определение конкретного существительного как названия предмета, а абстрактного — как названия атрибута: „Конкретное существительное — это название того, что рассматривается как имеющее атрибуты, т. е. как субъект атрибутов, а абстрактное существительное — это название чего-то, что является атрибутом к чему-то другому, т. е. атрибута субъектов“. Однако на стр. 18 он замечает, что атрибуты сами могут быть субъектами атрибутов, например в предложении Unpunctuality is irritating „Непунктуальность досадна“, и что „Unpunctuality, хотя и является по существу абстрактным существительным, но может употребляться так, что будет подходить под определение конкретных существительных“. Но когда „названия, которые образовались как абстрактные и продолжают так употребляться, могут также употребляться и как конкретные существительные, т. е. являются названиями атрибутов, которые сами могут рассматриваться как имеющие атрибуты“, Кейнс вынужден признать, что „этот вывод парадоксален“. Из создавшегося затруднительного положения он видит два выхода, но отвергает первый как логически несостоятельный. Первый путь состоит в определении абстрактного существительного как названия того, что может рассматриваться в качестве атрибута чего-либо другого, и в определении конкретного существительного как названия того, что не может рассматриваться в качестве атрибута чего-либо другого. Поэтому Кейнс предпочитает второй путь: исходя из логических соображений, он отказывается от различения конкретных и абстрактных названий и заменяет его различием между конкретным и абстрактным употреблением названий, добавляя, что „как логики мы мало имеем отношения к абстрактному употреблению названий“, поскольку, „когда название употребляется в качестве подлежащего или сказуемого в несловесном предложении , его употребление всегда конкретно“.

Это фактически равносильно отказу от всякого различения вообще, а между тем никто не станет отрицать, что такие слова, как твердость, находятся в совершенно иной плоскости, чем такие слова, как камень. Мне кажется, что выводы Кейнса обусловлены неудачным термином „абстрактный“ и особенно его антонимом „конкретный“: эти слова в обычном языке часто употребляются для обозначения различий, не имеющих никакого отношения к тому, что интересует нас здесь, и это особенно ясно проявляется в статье Далерюпа (V. Dahleru p, Abstrakter og konkreter, „Dania“, 10. 65 и сл.), в которой он утверждает, что различие между абстрактным и конкретным является относительным, и применяет его не только к существительным, но и ко всем другим разрядам слов. Hard „твердый“ конкретно в сочетании a hard stone „твердый камень“, но абстрактно в сочетании hard work „тяжелая работа“; towards „к“, „по отношению к“ конкретно в предложении Не moved towards the town „Он двигался к городу“, но абстрактно в сочетании his behaviour towards her „его поведение по отношению к ней“; turn „поворачиваться“, „становиться“ конкретно в предложении Не turned round „Он обернулся“, но абстрактно в предложении Не turned pale „Он побледнел“. При таком употреблении, слово „конкретный“ обозначает главным образом то, что во внешнем мире характеризуется осязаемостью, пространственностью и доступностью органам чувств, а слово „абстрактный“ — то, что существует в сознании, без сомнения, согласуется с пониманием этих терминов в обычном языке, но не помогает понять своеобразия слов типа белизна по сравнению с другими существительными.

Хазлитт (W. Hazlit t, New and Improved Grammar, 1810, Предисловие, viii) говорит: „Существительное — это не название предмета и не название вещества, а название вещества, предмета или понятия, рассматриваемого само по себе, как самостоятельная вещь. Иначе говоря, существительное не является названием предмета, который действительно существует сам по себе (согласно прежнему определению); существительное — это название предмета, который рассматривается как существующий сам по себе. Например, если мы говорим о белом как о состоянии или качестве снега, это будет прилагательное; но если мы отвлекаем понятие „белый“ от вещества, которому оно принадлежит, и рассматриваем этот цвет как он есть сам по себе или как предмет нашей речи, оно становится существительным: например, в английском предложении White or whiteness is hurtful to the sight „Белое или белизна вредны для зрения“.

По существу та же мысль встречается и у многих других современных авторов, определяющих существительные типа белизна (с небольшими вариациями) как „фиктивно субстантивные слова“, „названия лишь воображаемых веществ“, „представления, которые мыслятся как самостоятельные предметы“, „предметно осмысляемые понятия“, „простые названия, которые мыслятся и поэтому грамматически трактуются, как если бы они были самостоятельными предметами“ ( Noree n, Vеrt Sprеk, 256 и сл. ). Несмотря на такое единодушие, я позволю себе заявить, что, когда я говорю о красоте молодой девушки или о мудрости старика, я вовсе не думаю об этих качествах как о вещах или реальных предметах; для меня это только иной с пособ выражения мысли: „она красива“, „он мудр“ и т. п. Когда Вундт говорит, что слово „человечность“ (Menschlichkeit) обозначает качество в такой же степени, как слово „человеческий“, он совершенно прав. Однако он заблуждается, утверждая, что субстантивная форма облегчает осмысление этого качества как предмета. Мистели (Misteli) не говорит об этом, обращая внимание исключительно на грамматическую сторону. Но никто по-настоящему не объясняет, как и почему все языки выработали такого рода существительные для адъективных. понятий.

Аналогичные взгляды высказывал и Суит еще задолго до Вундта и Мистели (1876, „Collected Papers“, 18; ср. „A New English Grammar“, §§ 80, 99): «Превращение white „белый“ в whiteness „белизна“ является чисто формальным приемом, который дает возможность употребить слово-атрибут как подлежащее предложения... Whiteness правильно характеризуется как „абстрактное“ имя, как обозначение атрибута безотносительно к предметам, которые обладают этим атрибутом. White, однако, считается коннотирующим... Дело, конечно, в том, что white точно так же абстрактно, как и whiteness, причем оба имеют абсолютно одинаковое значение». По Суиту, таким образом, «Единственным удовлетворительным определением части речи должно быть определение, основанное на чисто формальных критериях: snow „снег“, например, является существительным не потому, что оно обозначает предмет, а потому, что оно может быть подлежащим предложения, может образовать форму множественного числа с помощью s, имеет определенный префикс [т. е. определенный артикль] и т. д.; по тем же причинам к существительным следует отнести whiteness» .

Суит прав, когда говорит, что white и whiteness одинаково абстрактны (в смысле „отвлеченный от конкретных вещей“), но он неправ, когда считает, что оба слова имеют совершенно одинаковое значение. Различие, возможно, очень тонкое, но оно все же существует, иначе зачем бы потребовалось всем народам иметь отдельные слова для этих двух понятий? Заметьте, что в каждом из случаев употребляются разные глаголы: being white = having whiteness; The minister is (becomes) wise „Министр есть (становится) мудр“; Не possesses (acquires) wisdom „Он обладает мудростью (приобретает мудрость)“. В идо Кутюрб остроумно создал для существительных окончание -eso, которое представляет собой корень глагола es-ar „быть“ с субстантивным окончанием -о: blind-es-o „«бытие» слепым“, т. е. „слепота“, superbeso „гордость“ и др. Здесь можно было бы возразить, что таким путем в слово протаскивается понятие „существования“ и что это аналогично тому, как лингвисты имеют обыкновение протаскивать (не выраженную и ненужную) связку есть в русские предложения типа дом нов. Но Кутюра совершенно правильно подметил кардинальную истину, что в такие существительные адъективный элемент входит в качестве предикатива. Это именно и характерно для подобных образований: они являются существительными-предикативами .

Очевидно, рассматриваемые здесь существительные, образованные от прилагательных, весьма сходны с отглагольными существительными (названиями действий, nomina actionis) типа приход, прибытие, движение, изменение, существование, отдых, сон, любовь и т. п. Примеры показывают, что термин „название действия“ не точен, если не считать действиями состояние, например отдых или сон. Свою собственную точку зрения я уже изложил: начав с того, что I saw the Doctor's arrival „Я видел прибытие доктора“ = I saw the Doctor arrive „Я видел доктора прибывающим“ и I saw that the Doctor arrived „Я видел, что доктор прибыл“, a I doubt the Doctor's cleverness „Я сомневаюсь в уме доктора“ = I doubt that the Doctor is clever „Я сомневаюсь в том, что доктор умен“, я пришел к выводу, что необходимо выделить в особый разряд слова, которые мы будем называть нексусными существительными, подразделив их на глагольные нексусные слова (arrival) и предикативные нексусные слова (cleverness).

Остается рассмотреть употребление слов этого разряда, или, вернее, установить, с какой целью они употребляются в речи. По моему мнению, преимущество слов этого разряда в том, что они дают возможность избегать громоздких выражений, поскольку иначе для передачи той же мысли пришлось бы прибегнуть к придаточным предложениям. Попробуйте, например, обойтись без выделенных существительных в следующем отрывке из недавно вышедшего романа: His display of anger was equivalent to an admission of belief in the other's boasted power of divination.

Такая возможность приобретает еще большее значение благодаря следующему обстоятельству: когда глагол или предикатив возводится в ранг существительного, происходит соответствующее изменение ранга и у подчиненных слов: третичные компоненты становятся вторичными, четвертичные — третичными. Иначе говоря, субъюнкт становится адъюнктом, а суб-субъюнкт — субъюнктом; в результате оказывается возможным строить предложения с легкостью, которая вполне окупает сопутствующее превращение первичного компонента (подлежащего или дополнения) во вторичный (адъюнкт — „субъектный“ или „объектный“ родительный падеж).

Это необходимо пояснить несколькими примерами. Если мы сравним предложения: Чрезвычайно быстрое прибытие доктора и необычайно внимательный осмотр пациентка привели к ее очень быстрому выздоровлению и Доктор прибыл чрезвычайно быстро и осмотрел пациентку необычайно внимательно; она выздоровела очень скоро, мы увидим (обозначая ранг слова римскими цифрами), что глаголы прибыл, осмотрел, выздоровела (II) превратились в существительные прибытие, осмотр, выздоровление (I), субъюнкты (наречия) быстро, внимательно, скоро (III) стали адъюнктами (прилагательными) быстрый, внимательный, скорый (II); причем превращение суб-субъюнктов (IV) в субъюнкты (III) не сопровождалось никакими формальными изменениями: чрезвычайно, необычайно, очень. С другой стороны, первичные слова (подлежащее и дополнение) доктор, пациентка, она (I) превратились во вторичные (адъюнкты): доктора, пациентки, ее (II).

Сходные сдвиги наблюдаются и в предложении Мы обнаружили действительно (III) удивительный (II) ум (I) доктора (II) по сравнению с предложением Мы обнаружили, что доктор (I) был действительно (IV) удивительно (III) умным (II) (если действительно отнести к глаголу, тогда его нужно причислить к III рангу).

Существительные-предикативы также очень удобны в часто употребляющихся английских конструкциях, где они являются дополнением к предлогу with; они дают нам возможность избавиться от растянутых субъюнктных групп: ср. Не worked with positively surprising rapidity ( вместо positively surprisingly, rapidly), with absolute freedom, with approximate accuracy и т . п . Ср . также сдвиги , о которых говорилось выше , стр . 101.

Теперь мы можем ближе познакомиться с грамматическим явлением, которое обычно называют „родственным дополнением“ . Назначение этой конструкции нельзя понять, если начинать с таких примеров, как I dreamed a dream „Мне приснился сон“ ( Onion s, An Advanced English Syntax, London, 1904, 35) или лат. servitutem servire. Ведь такие сочетания по меньшей мере чрезвычайно редко встречаются в речи — по той простой причине, что подобное дополнение бессодержательно и ничего не прибавляет к понятию, выраженному глаголом. В речи встречаются предложения следующею типа : I would faine dye a dry death ( Шекспир ); I never saw a man die a violent death ( Раскин ); She smiled a little; smile and bowed a little bow ( Тролоп ); Mowgli laughed a little short ugly laugh ( Киплинг ); He laughed his usual careless laugh ( Локк ); He lived the life, and died the death of a Christian ( Каупер ) и т . п .

Эти примеры показывают, что нексусное существительное дает простое средство для введения какой-нибудь характерной черты в форме адъюнкта, которую было бы очень трудно или невозможно присоединить к глаголу в форме субъюнкта (ср. также fight the good fight „дать хороший бой“, которое отличается от fight well „сражаться хорошо“). Иногда эта дополнительная характеристика прибавляется как своего рода приложение, и тогда она отделяется. запятой или тире, например The dog sighed, the insincere and pity-seeking sigh of a spoilt animal (Беннет); Kitty laughed — a laugh musical but malicious (Mrs. H. Ward). Аналогичный способ применяется и в других случаях, когда выразить специальное пояснение ко вторичному слову при помощи субъюнкта весьма трудно; в таком случае слово-предикатив свободно присоединяется к предложению как носитель дополнительной характеристики в форме адъюнкта: Не had been too proud to ask — the terrible pride of the benefactor „Он был слишком горд, чтобы просить, — ужасная гордость благодетеля“ (Беннет); Her face was very pale, a greyish pallor (Mrs. Ward). Нередко это пояснение вводится предлогом with: She was pretty, with the prettiness of twenty; I am sick with a sickness more than of body, a sickness of mind and my own shame ( Карлейль ).

Если же я прибавлю к этому, что нексусные существительные также удобны и в тех случаях, когда язык не допускает придаточных предложений, — например после upon в предложении Close upon his resignation followed his last illness and death „За его отставкой вскоре последовала его последняя болезнь и смерть“, — то, надеюсь, станет достаточно ясно, какую роль играют эти образования для экономии речи . Однако существительными указанною типа, как многими хорошими вещами в этом мире, могут и злоупотреблять. Это хорошо показано в интересной статье Германа Якоби об именном стиле в санскрите (Hermann Jacob i, „Indogermanische F o rschungen“, 14. 236 и сл.). Когда языки начинают стареть (alternde Sprachen!!), они, по его словам, обнаруживают склонность к именным выражениям, особенно если они в течение долгого времени служили средством передачи научного мышления. Создается мнение, что мысли можно точнее и адекватнее выражать с помощью существительных, чем с помощью более «изобразительных» глаголов (die mehr der Sphдre der Anschauung sich nдhernden Verba).

„Санскрит стал в Индии привилегированным средством выражения для тех, кто получает высшее образование; его уже не понимают в низших классах; он перестал употребляться в других областях человеческой жизни. В то время как санскрит все более и более отходил от практических нужд повседневной жизни, он вместе с тем все больше и больше использовался в высшей умственной деятельности; и по мере того как сфера мыслей, которые надо было выразить, сужалась, абстрактный способ выражения становился все более и более необходимым“. Все это, естественно, повело к тому, что язык стал отдавать предпочтение существительным, точнее говоря, нексусным существительным.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Различие между формулами
ОбыЧное множественное Число самое простое
Гораздо лучше расположить семь подразделений времени на прямой линии

Подчинен­ное предложение