<<<     ΛΛΛ     >>>   

И действительно, если рассмотреть с этой точки зрения правила, то окажется, что смысл многих из них заключается в запрете передавать нежелательные сообщения или в предписании передавать сообщения нужные, см., например: "Не следует произносить вслух имя волка - тотчас же появится в пределах кочевья" (эвенки [Николаев, 1964, с. 192]); "Не держи ночью дверь открытой. Если откроешь, войдет злой дух"; "Убив зверя или медведя, принеси жертву со словами: "Подай зверя"" (эвенки [Фольклор..., 1971, № 72, № 4]). В последнем примере сообщение передается двумя способами: реальный код дублируется вербальным.

На предотвращение нежелательных сообщений направлены и предписания употреблять эвфемистические названия животных во время охоты на них, причем создается впечатление, что в ряде случаев использование специального обозначения не столько служит тому, чтобы скрыть намерения человека, не передать животному информации о готовящейся или идущей на него охоте, сколько, наоборот, представляет собой передачу животному определенного сообщения, вынуждающего его на выгодное человеку ответное поведение. Само обозначение животного в та-ких случаях и есть это сообщение. Например: "Во время охоты на барсука называть его по имени нельзя - грешно! Нужно говорить оjо (буквально "поверхность". - О.Х.). В этом случае барсук будет ближе к поверхности, когда станешь раскапывать его нору" (орочи [Аврорин и Лебедева, 1978, с. 121]). Здесь предписание употреблять слово оjо указывает на способ, с помощью которого можно вызвать барсука на поверхность земли. Во время охоты на кабана орочи называют его тэббэн'ику ("презренный"), так как считают, что кабан не станет нападать на человека, если узнает, что его презирают, не боятся [Аврорин и Лебедева, 1978, с. 39-40].

Одно и то же сообщение в зависимости от ситуации может считаться как нежелательным, так и необходимым, поэтому одни правила запрещают его передавать, другие, наоборот, предписывают. Например, в связи с такими текстами: "Нель-зя использовать в качестве материала для одежды медвежью шкуру, будет преследовать медведь"; "На лесном складе вместе с вещами нельзя оставлять медвежью шкуру, склад будет разрушен медведем" (эвенки [Николаев, 1964, с. 192]) уместно вспомнить представления об охотничьих талисманах: считалось, что талисман способен "повлиять на ответное поведение адресата своим видом (т.е. смыс-лом, интенциональностью): нивх, нашедший в тайге когти медведя, считал, что на следующий год медведь "притащит себя" к нему, "чтобы свои когти забрать", а хантыйские охотники, имея при себе какую-либо часть животного, были уверены, что звери этой породы всегда будут сами приходить под его выстрел" [Новик, 1996, с. 40]. Таким образом, человек использует талисман в качестве посредника при передаче желательного ему сообщения. В тех же случаях, когда не требуется "ответ" на подобные сообщения, правила запрещают их передавать.

Итак, нежелательное сообщение есть не что иное, как сообщение лишнее, при-чем- имеется в виду не только то, что сообщение может содержать лишнюю информацию (об этом предупреждает запрет шуметь во время охоты, чтобы не отпугнуть зверя, предписание говорить "иду в гости" вместо "иду на охоту" и т.п. правила), но и то, что сообщение может указывать на несуществующие намерения и ожидания его отправителя. В некоторых текстах об этом говорится прямо, см., например: "Напрасно в лесу изображения рисовать нельзя, свистеть тоже нельзя, иначе придет Вор хум (менкв) (мифическое существо, живущее в лесу. - О.Х.)" (манси [Источ-ни-ки..., 1987, с. 160; выделено мной. - О.Х.]). Считается, что, будучи интерпретирова-но адресатом, сообщение обязательно вызовет с его стороны ответную реакцию, в данном случае нежелательную для отправителя.

Итак, анализируя правила, мы обнаруживаем в них повышенное внимание к тому, что составляет прагматическую сторону коммуникации. Человек в традиционных обществах Сибири не только все время рефлексировал своего реального или воображаемого партнера по взаимодействию, но и постоянно рассматривал свое собственное поведение с точки зрения этого партнера, причем не столько моральная оценка человеческих поступков, сколько смысл их для партнера представлялся наиболее важным моментом и составлял предмет особой заботы: правила корректировали поведение человека прежде всего с точки зрения того, как оно будет понято, интерпретировано. Возмездие за нарушение правила и награда за его выполнение воспринимались как ответные реплики в диалоге, который, однако, на этом не заканчивался: и несчастье (как следствие проступка человека по отношению к определенному существу), и благополучие (как знак его расположения) требовали от человека необходимых ритуальных действий - реплик, на которые вновь ожидался ответ (см. об этом [Новик, 1984; 1995б; 1995г]).

Положение классической этнографии, согласно которому архаический человек жил в постоянном напряжении, можно, таким образом, принять, но с оговоркой, что источником этого напряжения был не страх перед силами природы, а рефлексивность архаического мышления, когда не только "любая, в том числе и не знаковая, реальность воспринимается как реплика, несущая ожидания своего отправителя" [Новик, 1994, с. 157], но и свои собственные поступки человек рассматривает прежде всего с точки зрения того, какой смысл они имеют для партнера по взаимодействию, как они будут им интерпретированы, и, соответственно, какой последует на них ответ.

Восприятие практически любого человеческого действия как знака, жеста (в интеракционистском смысле, т.е. как показателя намерений человека, см. [Шибутани, 1969, с. 122]) отчетливо прослеживается у народов Сибири и в сфере собственно человеческого общения - в речевом поведении, этикете и т.д. Для этой сферы характерна высокая степень стереотипизированности действий, тщательная разработанность акционального кода и очень осторожное обращение со словом. Особое отношение к слову, характерное для архаических культур вообще, основано на представлении о слове как о сакральном объекте или даже субъекте. Считается, что слово может быть более действенным, чем само действие, и поэтому с ним необходимо обращаться очень осторожно (см. [Иванов, 1975]). О таком восприятии слова говорится в пословицах, например: "Меньше слов сладко, много слов горько"; "Человеческое слово - что секира"; "Во многословии много и ошибок"; "Сказанное слово не бывает не услышанным" (якуты [Кулаковский, 1979, с. 108, с. 135, с. 205, с. 209]); "Слово - тот же нож без ножен: будь с ним очень осторожен" (нганасаны); "Как олень волка боится, так и люди болтливого человека боятся" (ненцы) [Левенко, 1991, с. 27, с. 22].

Данное представление о слове лежит в основе таких принципов социального поведения, как "экономия" слов в повседневной жизни и стремление не называть вещи их истинными именами. В коммуникативном поведении носителей сибирских традиций отчетливо прослеживается тенденция заменять по возможности слова их акциональным аналогом или же использовать иносказания, намеки. Именно эта тенденция, видимо, обусловила представление о красивой речи как о речи иносказательной (см. [Кулаковский, 1979, с. 128]), а в нганасанской традиции сложился даже особый иносказательный язык - кэйнгэйрся, на котором "нганасанская этика предписывала общаться в самых разнообразных ситуациях" [Симченко, 1996, с. 8], см. также [Долгих и Файнберг, 1960, с. 55; Хелимский 1995]. Такое отношение к слову в сибирских культурах коррелирует с тщательной разработанностью акционального кода в человеческом общении. Тексты, в которых описываются конвенциональные значения человеческих действий, будут рассмотрены в следующей главе. Здесь отметим, что при существующем запрете прямо выражать свои намерения по отношению к партнеру по взаимодействию, указанные особенности коммуникативного поведения направлены на то, чтобы избежать возможных недоразумений в процессе взаимодействия, гарантировать правильное истолкование любого жеста. При соблюдении правил коммуникативного поведения отправитель сообщения мог быть уверен, что не передаст получателю "лишний" модальный смысл.

Восприятие архаическим человеком проявлений окружающего мира как "значимых для себя" и собственных действий как "значимых для другого" ведет, как представляется, к отсутствию четко выраженных различий между ритуальным и неритуальным поведением, поскольку и то, и другое оказывается знаковым. Такие различия не актуальны для носителей традиции: в правилах, например, моделируется поведение и "бытовое", и "ритуальное", причем не дается никаких оснований для их разделения. Более того, некоторые исследователи приходят к выводу, что выделение обрядовой деятельности из ткани культуры не является, по-видимому, научно релевантным (в частности, по устному сообщению этнолога Е.Романовой, к такому выводу приводит анализ якутских материалов).

Гиперсемиотичность архаической культуры коррелирует с одним из основных принципов ее функционирования, а именно установкой на то, чтобы не производить "шум", т.е. не отправлять "пустых", "лишних" сообщений, которые не отража-ют намерений отправителя или не учитывают ожиданий получателя. Фольклорные тексты, моделирующие поведение (и прежде всего правила), отчетливо выражают представление о том, что "просто так" ничего ни сказано, ни сделано быть не может.

Итак, нам становится ясен критерий, на основании которого в традиционных культурах Сибири поведение человека расценивалось как правильное или неправильное: верное поведение - это прежде всего поведение ответственное (пред-по-ла-га-ющее ответ), рефлексивное (учитывающее точку зрения партнера по взаимодействию). Сссылку на авторитет предшествующих поколений в определении того, как следует и как не следует поступать, можно, таким образом, рассматривать не как критерий, а как чрезвычайно эффективный способ аргументации.

Не вызывает сомнений, что "экологичность" архаических культур, о которой столько говорится в последнее время, основана именно на рефлексивном отношении к окружающему миру, но не в современном понимании ("сохраним природу для потом-ков"), а в том смысле, что весь окружающий человека мир был населен множеством реальных и воображаемых существ, у каждого из которых была своя жизнь и свои требующие уважения интересы. Отношения с природой воспринимались архаическим человеком как взаимоотношения партнеров по взаимодействию, требующие соблюдения определенных норм и правил, подчиненных так называемому "прин-ци-пу сотрудничества" [ЛЭС, с. 390]. "Бережное обращение с природой" было, таким образом, ничем иным, как соблюдением "правил ведения разговора".

Этот "разговор", как всякий акт коммуникации, предполагал, что его участники обмениваются репликами, т.е. обмениваются ролями отправляющего и принимающего сообщения. В этом разделе были рассмотрены тексты, моделирующие поведение человека как адресанта сообщений. По-видимому, должны существовать и такие тексты, в которых моделируется роль человека как адресата сообщений. О фольклорно-речевом жанре, объединяющем такие тексты, о способах "обратной связи" речь пойдет в следующей главе.

Термином "приметы" мы будем называть такие малые фольклорные формы, как собственно приметы, толкования снов и некоторые другие виды текстов, основная прагматическая функция которых - информативная.

Следует оговорить, что употребление термина "примета" для обозначения текстов данного типа представляется не совсем верным. Исходя из народной терминологии, правильнее было бы использовать термин "знак" (слова, которыми у народов Сибири называются приметы: пун (ненецк.), самэлки (эвенк.), хам (эвенск.) и др., име-ют прежде всего значения "знак", "признак", "метка", "ори-ен-тир" [ТМС, т. II, с. 60-61; Терещенко, 1965, с. 488]). Чтобы избежать смысловой неопределенности, мы воспользуемся утвердившимся в отечественной фольклористике термином "примета" (см. [Пермяков, 1975; Павлова, 1984]), но так как мы ориентируемся на автохтонную классификацию текстов, будем употреблять данный термин в несколько более широком, чем это принято в науке, смысле.

Говоря о народной терминологии, необходимо отметить существование особых терминов, которые переводятся на русский язык как "дурной знак", "плохая примета": вэнза (ненецк.), нгэлемук (эвенк.), гала (негид.). В некоторых традициях специальными терминами обозначаются "хорошие приметы", например, савадарцъ (ненецк.) - "быть добрым знаком", "предвещать хорошее".

Приметы представляют собой однофразовые тексты, состоящие из двух частей. В левой содержится описание реальной ситуации или сна, в правой раскрывается смысл этой ситуации, сообщается, что она означает. Если в правой части текста употребляется будущее время - это примета-прогноз; тексты, в правой части которых используется настоящее или прошедшее время, мы будем называть приметами-толкованиями.

Приметы-прогнозы строятся по модели "если есть (было, будет) то-то, значит, будет то-то": "Если с горящего камелька далеко отскочит крупный уголь, то это означает, что приедет издали ночующий гость"; "Правая бровь подергивается - к радости" (якуты [Кулаковский, 1979, с. 76, с. 77]); "Радужные круги вокруг солнца - будет мороз" (эвенки [Фольклор..., 1971, с. 321]); "Если видеть во сне, что амбар упал - то последует смерть старой женщины" (нанайцы [Шимкевич, 1897а, с. 17]).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Сборник статей памяти г
Представление о примете как о сообщении остается за рамками текста
Расширить принятое в науке понимание примет только как примет-прогнозов

Человек