<<<     ΛΛΛ     >>>   

С другой стороны, безопасность получения человеком информации связана, видимо, и с характером последней: как правило, духи "предоставляют" по своей инициативе (приметы) или по просьбе человека (гадания) действительно актуальную, так сказать, утилитарную информацию. Человеку же хочется знать больше. О ненужности, даже вреде "лишнего знания" и говорит, видимо, представление об опасности, связанной с гаданием.

Завершая анализ гаданий, рассмотрим вопрос об особых людях, исполняющих роль посредников между человеческим миром и миром духов. В сибирских культурах существовало несколько категорий таких посредников. Остановимся на двух из них, для чего еще раз обратимся к способам получения сообщения. Во-первых, информация может быть получена человеком во сне при непосредственном контакте с духом; во-вторых, наяву сообщение передается с помощью посредников - материальных предметов или животных (главным образом жертвенных, см. [Шимкевич, 1897а, с. 8; Потапов, 1969, с. 368-369]). Кроме шаманов, "универсальных" специалистов, в сибирских культурах существовали и другие профессионалы, призванные обеспечивать связь с духами. Их можно разделить на две категории в зависимости от способа получения ими информации от духов. Первую составляют сновидцы (о них говорилось выше), вторую - гадальщики, оперирующие с материальными пред-метами (топором, ножом, поварешкой, специальными палочками и т.п.). Для обозначения таких людей существовали особые термины: сеймеды (нганас.), пенгне-хум (манс.), нюкульта-касы (хант.), сэрэбиэйдьит (якутск.) и др. Таким образом, два основных способа связи с духами осуществлялись специально предназначенными для этого людьми, что обеспечивало устойчивость данных "каналов связи", а в целом - сохранность традиции.

* * *

Подведем некоторые итоги. Термин "примета" мы понимаем достаточно широко. Основанием для этого служит представление о примете как о сообщении, которое получает человек. Рассмотренные в этой главе фольклорные тексты объединяет то, что все они моделируют поведение человека как участника коммуникативного акта в роли адресата сообщения. Такой подход, представляющийся релевантным народному восприятию текстов данного типа, позволяет, в частности, расширить принятое в науке понимание примет только как примет-прогнозов, не учитывающее все их многообразие и поэтому необоснованно, на наш взгляд, сужающее область исследования.

Проведенный анализ дает возможность понять, почему в сибирских традициях одним и тем же термином называются и приметы-прогнозы, и приметы-толкования, тогда как паремиология вообще не рассматривает последние как приметы. Как было показано, сообщение, содержащееся в примете, может быть интерпретировано либо как информация о намерениях партнера по взаимодействию, с проявлением воли которого связываются прогнозируемые события (уже- говорилось, что иногда это эксплицировано в тексте, но чаще присутствует импли-цитно), либо как информация о предопределении, о том, что человеку сужде-но.- Тем самым это сообщение оказывается соотнесенным с настоящим моментом и даже с прошлым - временем возникновения этих намерений или предопределения (ср. представления о том, что судьба человека определяется в момент или даже до его- рождения, см. [Кулаковский, 1979, с. 21; Попов, 1976, с. 32; Грачева, 1976, с. 44-67]). Прогнозируемые события, несмотря на то, что часто время их свершения - будущее, уже как бы происходят в настоящий момент или даже уже произошли - т.е. смоделированы, и в дальнейшем осуществляется лишь реализация этой модели.

Подтверждение этому мы находим в народных представлениях. Так, например, перед выходом на промысел негидальцы по поведению огня судили о предстоящей охоте. При этом считалось, что подя (дух-хозяин огня) сам охотится ночью, а человек на следующий день добывает именно тех животных, чью "тень" (душу) поймал подя [Цинциус, 1971, с. 185].

При этом приметы-толкования актуализируют саму ситуацию моделирования гря-дущих событий, а приметы-прогнозы акцентируют внимание на результатах реа-лизации этой модели. А поскольку для человека наиболее важен именно результат, т.е. знание о том, что произойдет с ним или с близкими ему людьми, постольку в правой части большинства примет употребляется будущее время. Отметим, что в некоторых случаях прогноз и толкование могут быть объединены в рамках одного текста, например: "Если паук протянет свою паутину поперек нарты, говорят, что он развешивает юколу - будет много рыбы" (нганасаны [Попов, 1984, с. 54]). Однако такие тексты встречаются чрезвычайно редко. Дело здесь, видимо, в том, что внутри традиции обычно нет необходимости в дублировании толкования прогнозом или наоборот - для понимания ситуации носителям достаточно одного параметра.

Таким образом, оказывается, что дело действительно не во временной обусловленности прогноза прогнозирующей ситуацией: крик ворона, по сути, не предвещает беду, но уже приносит ее, означает ее. Как именно будет реализована данная модель - зависит от конкретной ситуации, отдается ей "на откуп" (именно с этой целью во многих приметах прогноз формулируется предельно абстрактно: к худу/к добру), но реализована она будет непременно (при условии, что сообщение получено и "принято к исполнению"): какая-либо беда случится потому, что она уже случилась (может быть, этим и обусловлена устойчивость веры в приметы?).

Итак, в первых двух главах на основании анализа двух типов фольклор-ных текстов мы выявили способы моделирования поведения человека в архаических культурах. В следующей главе будут подведены итоги проведенному анализу, а также будут рассмотрены другие виды текстов, которые по своей коммуникативной интенции и прагматической структуре отличаются и от правил, и от примет.

Проведенный анализ показал, что фольклорные тексты, бытующие в сфере тра-диционных представлений, моделирующие человеческое поведение и относящиеся к так называемым малым формам, могут быть разделены на два основных типа - правила и приметы. Каковы критерии для их разделения?

В паремиологии принято различать приметы и правила на основании, во-первых, особенностей организации текста (обязательность прогноза в примете и необязательность мотивировки в правиле, благодаря чему последнее может иметь ре-дуцированную форму [Павлова, 1984, с. 294]), во-вторых, на основе его функцио-нальной направленности (прогностическая функция у примет и поучительная - у правил [Пермяков, 1975, с. 258], ср. также - зависимость правил и независимость примет от человеческого волеизъявления [Павлова, 1984, с. 294-295]), в-третьих, правила и приметы различают по характеру связи левой и правой части текста (временная связь у примет и причинно-следственная - у правил [Дандис, 1961, с. 30-31]). Хотелось бы предложить иной критерий различения примет и правил, представляющийся более релевантным для исследования прагматики текста.

Как было показано, и правила, и приметы, представляя собой описание ситуаций взаимодействия человека со "значимыми другими", содержат указание на некое сообщение. С этой точки зрения главное различие текстов двух типов состоит в том, что в правилах человек выступает как адресант сообщения, а в приметах - как адресат. Иными словами, правила моделируют поведение человека как участника коммуникативного акта в роли адресанта сообщений, приметы - в роли адресата. Таким образом, именно роль человека в коммуникативном акте, который описывают приметы и правила, может быть рассмотрена как основной жанрообразующий признак. Это обстоятельство позволяет рассматривать правила и приметы как особые фольклорно-речевые жанры или, лучше сказать, группы жанров (к первой группе следует отнести такие жанры, как запреты и предписания, а ко второй - приметы и толкования снов).

Данное положение приводит нас к пониманию принципов, на основе которых эти тексты моделируют человеческое поведение. А именно, правила регламентируют поведение, сообщая о том, какой смысл имеет то или иное человеческое действие для другого; приметы моделируют поведение опосредовано - сообщая о том, какой смысл имеет то или иное явление или событие для самого человека. Иными словами, правила предоставляют человеку "схему действий" (моделируются действия с учетом точки зрения партнера по коммуникации), а приметы - "схему толко-ваний" (моделируется интерпретация действий партнера). Корпус собственно фольклорных текстов можно, таким образом, рассматривать как набор образцов для "разовых", индивидуальных поступков и интерпретаций.

Выделение роли человека в коммуникативном акте в качестве основного критерия для различения примет и правил соответствует и народной классификации текстов, в частности, позволяет объяснить случаи, когда тексты, построенные по модели примет, носители традиции относят к правилам. Например: "Если, идя по тайге, будешь держать в руке лапу крота, не встретишь медведя" (эвенки [Фольк-лор..., 1971, № 32]); "Если одежда ребенка упала в воду, он может утонуть" (ханты [Ма-териалы..., 1978, с. 188]); "Если подуть в лицо человеку, ночью на него подует "абасы""; "Если пожилая лижет мутовку - будет сварливая невестка; если лижет девушка - будет сердитая свекровь"; "Если щелкаться, отскакивает счастье" (якуты [По-пов, 1949, с. 262, с. 292, с. 294]); "Если девица будет чесать волосы вечером, то выйдет за человека, кругом задолжавшего"; "Если корову доить с левой стороны, то дьявол станет вместе доить" (якуты [Худяков, 1969, с. 196, с. 236]) и т.п.

Все эти тексты являются правилами именно потому, что человек выступает в них как адресант соответствующих сообщений, а ситуации, описываемые в правой части текстов, представляют собой ответ на поведение человека. Показательно, что в подобных текстах не встречаются слова "значить", "означать", характерные для примет.

Несвойственная правилам структура таких текстов обусловлена их менее выраженным императивным характером. Связано это, как представляется, с двумя факторами: во-первых, с необязательностью исполнения действия или с осознанием того, что действие может быть совершено случайно (см. первый и второй из вышеприведенных примеров); во-вторых, снижение модальной окрашенности текста характерно для ситуаций общения с "чужими", в данном случае - с этнографами (так,- В.И.Цинциус отмечает, что "при передаче... формул запретов для записи они несколько видоизменялись, теряя свою категоричность..." [Цинциус, 1982, с. 8]).

Выявление признака, разделяющего приметы и правила, позволяет, как кажется, разобраться в обширном корпусе текстов, обычно называемых в литературе "поверьями". При отнесении того или иного текста к определенному типу исследователи исходят в первую очередь из структуры текста. Так, например, правила, в которых отсутствует четко выраженный запрет или предписание (т.е. правила со сниженной модальностью) обозначаются обычно как "поверья". Однако носители традиции, как было показано, относят подобные тексты именно к правилам. Видимо, действительно, не композиционное построение текста (которое часто зависит от ситуации, в которой текст произносится), а прагматическая структура последнего является для носителей традиции определяющей.

Следовательно, корпус поверий может быть дифференцирован на основании того, какую из схем воспроизводит тот или иной конкретный текст. Иными словами, любой из текстов поверий (речь идет только о "малых" текстах), регулирующий поведение человека и обнаруживающий свою коммуникативную природу, может быть отнесен либо к правилам, либо к приметам. Например, нанайское поверье "Мальчик, вымытый наваром ойфо (черного водяного воробья. - О.Х.), не будет бояться холода" [Шимкевич, 1897б, с. 136] можно расценить как правило со сниженной модальностью. Вот пример поверья, которое по своей коммуникативной интенции является приметой: "Если гольду, который разрубает лесину для костра, удастся разрубить такое дерево, у которого сердцевина цельная, то это предвещает счастье, богатство..." [Шимкевич, 1897а, с. 19].

В сибирских традициях существуют, однако, и такие тексты, которые нельзя однозначно отнести к определенному типу: человек в них выступает и как адресант, и как адресат сообщений. Рассмотрим подробнее виды этих текстов.

Во-первых, таковы приметы, в которых прогноз совмещается с предписанием или даже заменяется последним. Например: "Если ребенок, при входе гостя в дом, делится с ним пищей - нужно взять, это к счастью" (якуты [Попов, 1949, с. 292]); "Ес-ли при отправлении на промысел передовой олень чихнет, то будет неудача, лучше вернуться" (ненцы [Источники..., 1987, с. 121]); "Если во время медленной еды щелкнет огонь, скорее уходи" (эвенки [Фольклор..., 1971, с. 322]). В этих текстах человеку, получившему сообщение, предписывается определенным образом на него среагировать, ответить, другими словами - скорректировать свое поведение в соответствии с "показаниями" приметы. Дидактическая установка таких текстов сближает их с правилами.

В тех случаях, когда прогноз заменяется предписанием или запретом, текст, трансформируясь из приметы в правило, оказывается в равной степени и тем, и другим.- Попытаемся представить, как происходит эта трансформация, на примере текста "Как только у петухов (самцов куропатки. - О.Х.) глаза красные станут - кончай добывать. Пусть детей выведут" (нганасаны [Симченко, 1993а, с. 175]): "если- у пе-тухов глаза красные, значит, настала пора выводить птенцов" (при-ме-та) + "нельзя до--бывать птицу в пору выведения птенцов - грех" (правило) = "если у петухов глаза крас-ные стали, добывать птицу нельзя". Таким образом, в результате примета лишает-ся прогноза, а правило - мотивировки. В левой части образовавшегося текста опи--сывается прогнозирующая ситуация, правая часть содержит запрет. Соответственно, человек сначала выступает в роли адресата, а затем - адресанта сообщений.

Как межжанровые, но на иных основаниях, могут быть рассмотрены тексты, описывающие конвенциональные значения человеческих действий. Напомним эти тексты: "Предложить отцу кисет означало посвататься к дочери"; "Привязать к дереву нери - женский посох для езды верхом на олене - означало отказ от кочевой жизни, переход на оседлую жизнь" (эвены [Санги, 1985, с. 200]). Если девушка подает парню зажженную трубку, "это значит, что она с ним жить согласна" (нга-на-са-ны- [Симченко, 1996, с. 128]). Здесь человеку также принадлежат обе роли в коммуникативном акте, но не последовательно, а одновременно: в подобных текстах содержится указание на некое сообщение, и адресантом, и адресатом которого является человек, т.е. описываемые в этих текстах ситуации взаимодействия могут происходить только среди людей. Мы анализировали подобные тексты как приметы прежде всего потому, что так их воспринимают носители традиции; в этих текстах моделируется ситуация получения человеком сообщения, функция их - в обучении толкованию жестов. Единственное отличие этих текстов от большинства примет заключается в том, что адресант описываемых в них сообщений принадлежит, как и адресат, к миру людей. Однако именно по этой причине подобные тексты, возможно, могли функционировать и как правила.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Именно такое представление о примете демонстрируют нам носители традиции в своих комментариях к текстам
Новосибирск
Сборник статей памяти с
В первую очередь внутренними прагматическими характеристиками текста
Эвенки