<<<     ΛΛΛ     >>>   

Конечно же, вырвавшиеся в минуту горькой, смертельной обиды слова были не свойственны великодушной натуре Императора. После того, как власть в России захватили «пассажиры запломбированного вагона», Николай Александрович, по словам Пьера Жильяра, очень сокрушался, что дал себя уговорить отречься от престола, что жертва его оказалась напрасной.
Однако и после разврата керенщины, екатеринбургского злодеяния и кровавой вакханалии интернационала звучат голоса, будто бы в феврале-марте 1917 года был совершен не великий общерусский грех против Государя и Династии Романовых, в котором в особенности были замешаны круги командования армией и флотом и пресловутая «общественность», а «великая и бескровная».
Бывший царский морской офицер А. Д. Бубнов (в июле 1917 года произведенный «февралистами» в контр-адмиралы), который находился при Ставке — сначала В. К. Николая Николаевича, а затем — Государя — изрекает:

«В то время, как верховное командование (сначала в лице В. К. Николая Николаевича, а затем в лице ген. Алексеева...) стремилось добиться победы, верховное управление страной, в лице престола и правительства, вели ее пагубной внутренней политикой к погибели... Прогрессивно настроенные слои общества устремили свои взоры на Ставку, а все, что было сосредоточено в «темных силах», ...тесным кольцом охватило правительственные сферы и престол».

Мы уже знаем о вредоносной политике Великого Князя. Вспомним роль «прогрессивно настроенных слоев общества», чаяния которых выражала Гос. Дума. А. Д. Бубнову, как морскому офицеру и чиновнику, следовало бы знать о подрывной работе таких думских депутатов, как Милюков, Челноков и Шингарев. «Образованцы» начала века или отрицали необходимость восстановления Балтийского флота после Цусимской трагедии, или же откладывали программу его восстановления в долгий ящик. В 1908 году Морское министерство потребовало кредиты на постройку четырех дредноутов, но Гос. Дума отклонила бюджет. Год спустя повторилось то же самое. Государственный Совет восстановил кредит в соответствии со ст. 13 сметных правил, что вызвало бурю негодования думских «доброхотов». Вопреки усилиям кадетов — тогдашних «интернационалистов» — в декабре 1914 года все-таки вступили в строй линкоры «Севастополь», «Гангут», «Полтава» и «Петропавловск». Корабли эти были последним словом кораблестроительного искусства. Во многих отношениях они превосходили зарубежные суда такого же класса. Они оснащались трехорудийными башнями для ведения навесного огня, а система непотопляемости, использовавшаяся на русских дредноутах, на кораблях британского флота была введена лишь десяток лет спустя.
По вине ряда депутатов Гос. Думы было потеряно пять лет, и в начале первой мировой (Великой) войны положение Балтийского флота оказалось достаточно тяжелым. Если бы не смелая инициатива адмирала Н. О. Эссена, на свой страх и риск распорядившегося до начала военных действий тайно выставить минные поля, Балтийский флот, возможно, постигла бы катастрофа.
Катастрофа наступила лишь через два с половиной года: внутренний враг оказался опаснее врага внешнего...

* * *

«...С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Всеподданейше присоединяюсь к ходатайствам Главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, формулированного Председателем Государственной Думы [об отречении Государя в пользу сына]. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины.
2-го марта 1917 г. № 260
Вице-адмирал Непенин».
Эта телеграмма, адресованная Императору, перевесила чашу весов. Видя, что опереться ему не на кого: все главнокомандующие фронтами, как и командующие Балтийским и Черноморским флотом переметнулись на сторону мятежной Государственной Думы и умоляют его отречься, Государь смирился перед неизбежным.
Но если цитируемая выше телеграмма приводится в каждой работе, посвященной февральскому перевороту, то менее известен следующий приказ некогда обласканного Государем флотоводца (выражение «флотоводец» в данном случае условно, так как Непенин до своего назначения не командовал даже кораблем I-го ранга):
«Приказ
Командующего Флотом Балтийского моря
посыльное судно «Кречет»
4-го марта 1917 года № 302 / оп
Приветствуя и всецело поддерживая новый строй Свободной России я предлагаю всем г.г. офицерам во имя блага нашей Великой Родины, сохраняя дальнейшее полное спокойствие, вступать в открытую и тесную связь с подчиненными им командами, ибо только при обоюдном доверии и связи мы можем сохранить наш флот сплоченным и сильным на глазах врага — немца. Из личных моих разговоров с офицерами и депутатами команд я выяснил, что наши офицеры и матросы все, как один человек, желают довести войну до победного конца.
Считаю абсолютно недопустимым пролитие драгоценной русской крови. От имени нового правительства Великой и Свободной России еще раз призываю офицеров к спокойствию и единению с командой и категорически воспрещаю пролитие крови, ибо жизнь каждого офицера, матроса и солдата особенно нужна России для победоносной войны с внешним врагом.
Вице-адмирал Непенин».

Призыв «к спокойствию и единению с командой» исходил от того самого Непенина, на чьих глазах (он находился на «Кречете», вмерзшем в лед неподалеку от других кораблей, на которых вспыхнул бунт) матросы ударами кувалды убивали своих офицеров. В Петрограде, свидетельствовал Б. В. Бьерклунд, «жертвами революции были полицейские и верные своему долгу офицеры, в громадном количестве убитые в первые и последующие дни на территории бывшей Российской Империи, [которые] вошли первыми в синодик миллионов уничтоженных, убитых, потопленных и погибших от голода на воле и в лагерях, который повлекла за собой «великая и бескровная».
В Ревеле — западной базе Балтийского флота — февральские события протекали без особых эксцессов. Об этом свидетельствует В. А. Белли (1887—1981), бывший царский офицер, перешедший на сторону «февралистов», а затем и «октябристов», при которых он и сделал карьеру. По словам Белли, объяснялось это тем, что соединения и корабли — 1 бригада крейсеров, часть Минной дивизии, Дивизия подводных лодок, малые корабли, зимовавшие в Ревеле — несли на себе основное бремя боевых действий на море. Офицерский состав этих кораблей трудился бок о бок с матросами, и дисциплина была здесь сознательной, а не основанной на муштре.
На наш взгляд, в отличие от Кронштадта, где было велико влияние пораженцев-большевиков, в Ревеле были сильны антигерманские настроения. Местное население было лояльно к русскому правительству, оно не забыло многовекового гнета Ливонского ордена и выдавало русским военным властям немецкую агентуру.
Зато, как отмечал В. А. Белли, «ни для кого не были тайной немецкие симпатии населения Великого княжества Финляндского, рассчитывавшего на получение в результате победы Германии полной независимости страны. Революционно-политическая работа врага имела целью моральное разложение не только населения, но и воинских и морских частей на территории и в портах Финляндии». Как нам кажется, цитируемые нами воспоминания верного слуги красных хозяев не были опубликованы потому, что любому, кто ознакомился бы с ними, стало бы понятно, что именно большевики были той агентурой, которая вносила разложение в ряды русских солдат и матросов.
Революция 1905 года провалилась оттого, что части армии и флот в подавляющем большинстве остались верными престолу. Революционеры всех мастей учли свои промахи и направили удар по престижу Царской власти. Особенно злобным нападкам подвергалась Государыня Императрица.
После того, как Царская власть была свергнута, на очереди оказалось офицерство. Темная солдатская и матросская масса, подстрекаемая вражеской агентурой в лице пропагандистов и агитаторов, принялась расправляться со своими начальниками.
Происходило это главным образом в тыловых частях, а не на кораблях. Оставшиеся в живых офицеры, как вспоминает еще один «февралист», Н. А. Монастырев, служивший на Черном море, были объявлены «врагами народа», ответственными за развязывание войны, за что они должны были поплатиться. Строгие и авторитетные уничтожались или под разными предлогами удалялись с кораблей и заменялись слабыми и безвольными офицерами, которые шли на поводу у матросов, заискивали перед ними и служили мишенями для гнусных шуток и издевательств.
Помимо Андреевского флага на мачтах кораблей развевались красные флаги большевиков и черные — анархистов. А на Черном море на некоторых кораблях реяли мазепинские желто-блакитные полотнища «самостийников» — совсем как в наше время.
Почему же «февралистам» понадобилось отречение Царя? Ведь с занятием Государем поста Верховного Главнокомандующего положение на фронте резко изменилось в лучшую сторону. Об этом свидетельствует генерал-лейтенант П. К. Кондзеровский, дежурный генерал при Верховном Главнокомандующем.

«Дело было в первых числах сентября 1915 года. Вести со всех фронтов поступали неутешительные. Наши войска, оставив в командование в. к. Николая Николаевича Варшаву, Ковно, Гродно, отходили вглубь России. Начались бои у Вильно и определился прорыв нашего фронта у Молодечно конной массой германской кавалерии. В Ставке волновались. Ходили слухи, что Могилев не безопасен от налета. Шепотом говорили о необходимости перенести Ставку ближе к Москве, в Калугу... К ночи 2 сентября слухи стали особенно напряженными. 3 сентября, в девятом часу утра, еще до обычного доклада генерала Алексеева Его Величеству, я пришел к начальнику штаба, дабы выяснить события на фронте. Генерал Алексеев сидел в своем кабинете за огромным столом, окруженный картами, бумагами. Вид у него был расстроенный, тревожный. На мой вопрос, в каком состоянии находятся наши армии за эти дни и справедлива ли тревога, охватившая Ставку, Михаил Васильевич схватил себя за голову и голосом полного отчаяния ответил: «Какие у нас армии? Войска наши погибли на полях Галиции и Польши. Все лучшее перебито. У нас в полках остались теперь сотни, а в ротах десятки людей. У нас иногда нет патронов, снарядов... Я не знаю, что мы будем делать, как сдержать напор и где остановимся. Я нахожу, что наше положение никогда не было так плохо. Вот я все сейчас доложу Его Величеству».
Видимо, человек находился в полном ужасе от событий и не владел собою. Я ушел от Алексеева смущенный и с большой тревогой в душе.
В половине первого я снова увидел генерал Алексеева на Высочайшем завтраке. Он совершенно переменился, смотрел бодро, говорил оживленно, и пропала та тревога, которую я видел несколько часов назад. Я задал ему вопрос, что вероятно с фронта получены лучшие вести, и он стал бодрее смотреть на будущее.
«Нет, известий новых не получено, но после доклада Его Величеству о положении на фронте я получил от Государя определенные указания, — [отвечал генерал Алексеев]. — Он повелел дать телеграмму по всему фронту, что теперь ни шагу назад. Надо задержаться и укрепиться. А прорыв Вильно-Молодечно приказано ликвидировать войсками генерала Эверта. Я теперь уже привожу в исполнение приказ Государя, Бог даст, справимся».
Передо мной стоял другой человек. Вместо нервного, растерянного генерала Алексеева находился спокойный, уверенный начальник штаба Верховного, приводящий в исполнение волю Главнокомандующего, Русского Императора.
Результат этого распоряжения Государя был, как известно, громаден. Военная история оценит блестящие наши контратаки у Молодечно, Вильно и все последующие события. Только после этой удачной сентябрьской операции мы получили возможность, не опасаясь наступления вражеских сил, готовиться к новой борьбе...
Вот первый пример распоряжения Государя, как Верховного Главнокомандующего.
Результаты этого мужественного, спокойного указания и за ним полуторагодовой работы дали бы России величественные победы, если бы не измена и предательство, погубившие Царя, Его армию и всю нашу Родину».

Увы, армия и флот поддались посулам тех, кто твердили им о «тяготах» Царской власти и обещали свободу. Свободу, которая, в конечном счете, оказалась свободой грабить, убивать, предавать...
Вправе ли мы укорять Государя за отречение, если еще до его отречения батальон Гвардейского экипажа покинул Дворец, где находились больные Дети Государя и Императрица? Это послужило сигналом к измене и других воинских частей, расквартированных в Царском Селе. По свидетельству генерала Воейкова, «те, кто еще недавно восторженно приветствовали Ее Величество, начали 1 марта уходить, а уже 2 марта стали по Дворцу бродить кучками совершенно распропагандированные солдаты... Верной осталась личная прислуга Императрицы и Августейших Дочерей, за исключением дядьки Цесаревича — боцмана Деревенько. [Второй дядька, помощник боцмана Климентий Григорьевич Нагорный, остался с Наследником и в Екатеринбурге пал от рук красных палачей. Причислен к лику святых Русской Православной Церковью за Рубежом.] Ответом было чисто христианская незлобивость Императрицы: «Мы не должны винить ни русский народ, ни солдат — они обмануты».

* * *

Когда члены Думы подъехали в автомобиле к великолепному дворцу Кирилла Владимировича на улице Глинки, тот обращался к толпе, собравшейся у подъезда:
— Все мы русские люди. Нам всем надо заботиться о том, чтобы не было прежнего беспорядка и кровопролития. Все мы желаем образования настоящего русского правительства.
Неподалеку громили винный погреб. Кто-то пустил слух, будто оттуда стреляли. Студенты с повязками на рукавах и солдаты принялись было наводить порядок, но потом солдаты, орудуя прикладами, сами ворвались в погреб и принялись пьянствовать.
— Господа! Господа! — воскликнул рыжий студент в пенсне.— Нельзя пить! Нельзя! Соблюдайте революционный порядок!
— Чего разорался, шкубент! — окрысился на молодого человека кривоногий солдат в расстегнутой шинели и заломленной на затылок папахе.— Коли мы господа, так нам все дозволено!
— А что, шкубент дело говорит, — поддержал добровольного стража порядка бородач солдат. — Будем пить — пропадем. Возьмут нас всех. А там и на виселицу вздернут. Присягу-то мы нарушили, против начальства пошли. Против Государя Ампиратора.
— Кому нас брать-то? — возразил мастеровой в кожанке и финской шапке. — Казаки-то за нас. Видал, как они за городовыми гоняются?
Поневоле соглашаешься с сыном «бабушки русской революции» Н. Н. Брешко-Брешковским, который устами одного из своих персонажей сказал:

«Если бы конвой Государя состоял не из казаков, а из горцев-мусульман, как это было при Александре II, конвой не допустил бы отречения... Отреченье было вырвано у Государя силой или почти силой, а поэтому надо было аннулировать это отречение тоже силой! Туземцы конвоя не приняли бы это пассивно. Они по-своему расправились бы и с теми, кто приехал «отрекать» Государя, да заодно и с теми генерал-адъютантами, которых он осыпал милостями и которые отблагодарили его, участвуя в заговоре против него».
— Что же, по-вашему, Алексеева и Рузского следовало повесить? — спросил своего сослуживца русский офицер.
— Тут же, перед поездом на фонарных... столбах! — ... горячо подхватил Баранов. — Изменники, изменники с генерал-адъютантскими вензелями! Разве все загадочное поведение Алексеева в Ставке не измена? Разве поведение Рузского в Пскове не измена? А как он осмелился кричать на Государя и, вырвав у него вместе с приехавшими депутатами Думы отреченье, воспротивился вернуть, когда спохватившийся Государь потребовал (его) назад? Это не измена? Помните, по воле Государя нашей дивизии было приказано грузиться, чтобы идти на Петроград и не допускать никаких мятежных выступлений? И уж будьте спокойны, революции не было бы. И что же? В самый последний момент приказ был отменен, и мы остались на фронте. Туземцы в Петербурге — это не входило в планы Алексеевых и Рузских. А получилось вот что!
[Офицер] показал вниз на площадь с загаженным фонтаном посредине. Площадь была запружена скучающими, одуревшими от праздности и безделья русскими солдатами. Всклокоченные, немытые, в расстегнутых гимнастерках, с нацепленными куда попало красными бантами, они давно утратили не только воинский, но и человеческий вид. Это была толпа, лущившая семечки, готовая митинговать, грабить, насильничать, только не подчиняться своим офицерам и не воевать».

Помимо Дикой Дивизии Государь своевременно приказал отправить в Петроград до 40 000 войск. Чтобы обеспечить их доставку по железной дороге, по заявлению генерала Алексеева, он принимает на себя «через товарища [заместителя] министра путей сообщения», генерала Кислякова, управление всеми железными дорогами. Но Кисляков был предателем и убедил Алексеева отменить свое распоряжение. Революционеры назначили на место министра путей сообщения инженера Бубликова, который стал распоряжаться всеми перевозками. «И после сего куска вошел в него [Иуду] сатана. Тогда Иисус сказал ему, что делаешь, делай скорее» (Иоанн, 13, 27). И Алексеев последовал примеру своего исторического прототипа.
Как свидетельствовал генерал Дубенский, даже после того, как Рузский уговаривал Государя отречься, как солдаты псковского гарнизона, так и офицеры, приезжавшие из Петрограда, были против бунта. Офицеры искренне желали, чтобы Государь проехал к войскам гвардии. «Там совсем другое», — говорили они. Но беда была в том, что Император находился в изоляции, окруженный людьми Рузского. Он даже не мог пользоваться ни телеграфом, ни телефоном. А тем временем адская мельница продолжала работать. За ночь Рузский, Родзянко и Алексеев, находившиеся, соответственно, в Пскове, Петрограде и Могилеве, успели сговориться. В Ставке директор политической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. Н. Базили , по поручению Алексеева, в эту ночь с 1 по 2 марта вырабатывал манифест об отречении от престола Императора Николая II. Окончательный текст, отредактированный Алексеевым, был передан в Псков Рузскому. Пока Государем не было принято окончательное решение об отречении, свитские надеялись, что этого не произойдет. Но Государь знал о положительном отношении как свиты, так и чинов Ставки к изменению строя, к необходимости замены самодержавной власти конституционным строем, потому-то и среди свитских чувствовал себя в изоляции. Правда, генерал-адъютант Нилов не разделял такие взгляды. Не верил он в то, что Михаил Александрович, которого прочили в «конституционные монархи», останется на престоле.
— Давно идет ясная борьба за свержение Государя, огромная масонская партия захватила власть, и с ней можно только открыто бороться, а не входить в компромиссы, — убежденно говорил флаг-капитан.
Государь испытывал горькую обиду из-за того, что его считали помехой счастью России. И это после всех его трудов! Как плохо было на фронте осенью 1915 как твердо стоит армия накануне весеннего наступления!
Лейб-хирург профессор Федоров, много лет лечивший Цесаревича, близко к сердцу принимал грядущие перемены и поэтому счел своим долгом пойти к Государю в его вагон и указать ему на опасность, которую представит для России отречение от престола. Он подчеркивал, что передача престола Наследнику не спасет страну. Хотя Алексей Николаевич может прожить долго, по науке он неизлечим. К сожалению, разговор этот привел к тому, что Государь решил отречься не только за себя, но и за сына.
— Я не могу при таких обстоятельствах оставить одного больного сына и расстаться с ним, — объяснил свое решение Николай II.
Во время продолжительного разговора с Рузским последний привел результаты телеграфного опроса Главнокомандующих фронтами, призывавших Государя отречься.
Часов около трех дня граф Фредерикс вошел в вагон свиты и сказал по-французски: «Все кончено. Государь отказался от престола за себя и за наследника Алексея Николаевича в пользу брата своего Михаила Александровича и послал через Рузского об этом телеграмму».
При этих словах ужас охватил свитских, и они в один голос воскликнули, обращаясь к дворцовому коменданту:
– Владимир Николаевич, ступайте сейчас же, сию же минуту к Его Величеству и просите его остановить, вернуть эту телеграмму!
Вскоре генерал Воейков вернулся и сказал генералу Нарышкину, чтобы тот немедленно шел к генерал-адъютанту Рузскому и передал ему повеление Государя вернуть телеграмму. Нарышкин тотчас же отправился в вагон Рузского, стоявший на соседнем пути. Через полчаса он вернулся, заявив, что Рузский телеграмму ему не отдал, сказав, что лично даст объяснение по этому поводу Государю.
Около 10 часов вечера подошел поезд с депутатами — вернее, это был один вагон с паровозом. Депутаты — Гучков и Шульгин — направились в вагон Государя. Тот встретил их приветливо и лично подтвердил акт отречения, сказав, что отказывается от престола за себя и за сына ввиду его болезненного состояния.
– Надеюсь, вы понимаете чувства отца, — добавил он.
Поздно ночью в пятницу 3 марта Государь отбыл в Могилев. В этот же день днем он отправил телеграмму своему брату, Великому Князю Михаилу, в которой просил его простить, что принужден передать ему тяжкое бремя правления Россией. Тогда же им была послана телеграмма в Киев Императрице Матери Марии Федоровне с просьбой приехать на свидание в Могилев.
Все время, пока Император находился в своей бывшей Ставке, он вместе с матерью ежедневно совершал прогулки в автомобиле по окрестностям Могилева. Обыватели, завидев их, низко кланялись.
Хотя Государь уже не был Верховным Главнокомандующим, в начале 10-го утра 4 марта он в последний раз принимал доклад генерала Алексеева о положении на фронтах. Вскоре «косоглазый друг», с подачи временного правительства, сообщил Императору: «Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным». Ничего не ответив, Государь побледнел и отвернулся от своего бывшего начштаба. Мог ли он предположить, что, добровольно согласившись оставить престол, будет, «в знак благодарности»,  арестован.

* * *

Около 12 часов дня 9 марта поезд с Государем и лицами свиты прибыл к Императорскому павильону железнодорожной ветки в Царском Селе. (В начале 1990-х гг. железнодорожные пути были сняты. Сам павильон представляет собой жалкий вид — развалины развалин.)
На платформе Императора встретили полковник Кобылинский и прапорщик Вачнадзе. Полковник впоследствии рассказывал:

«Государь вышел из вагона и очень быстро... прошел по перрону и сел в автомобиль. С ним был гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков... В поезде с Государем ехало много лиц. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Прекрасно помню, как удирал тогда генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасивая».

Когда автомобиль Государя подъехал к воротам Александровского дворца, они оказались закрытыми. Часовой у ворот ждал указаний дежурного офицера. Тот, с папиросой во рту и держа руки в карманах, крикнул: «Открыть ворота бывшему Царю». Проходя мимо дежурного и остальных офицеров, украшенных красными бантами, Император отдал честь. Те даже не подумали ответить.
Навстречу супругу направилась Императрица. Встретились они в детской комнате. «С улыбочкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям», — рассказывал камердинер Императрицы Волков. А.А. Вырубова же описывает их встречу иначе: «Александра Феодоровна радостная выбежала навстречу Царю. Когда они остались в детской вдвоем, Государь, всеми оставленный и со всех сторон окруженный изменой, не мог не дать волю своему горю».
Ведь никто — ни Иван Грозный, ни Петр Первый, ни Александр III — Царь-Миротворец — не могли бы ничего поделать со страной, о которой сказал поэт:

«Быть Царевой ты не захотела –
Уж такое подвернулось дело:
Враг шептал: развей да расточи,
Ты отдай казну свою богатым,
Власть — холопам, силу — супостатам,
Смердам — честь, изменникам — ключи.
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище,
И пошла поруганной и нищей
И рабой последнего раба».

Так определил тогдашнее состояние России поэт Максимилиан Волошин. Не читал ли он в душе Царя, когда писал:

«Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя,—
Ты — бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!»

Ведь Государь, горячо любивший Россию и отдавший за нее жизнь, понимал, что никому, кроме тех, кто горячо ей предан, она, эта «гулящая, хмельная» Русь не нужна. Так родители души не чают в ребенке, родившемся ущербным или калекой, и любят его больше всех на свете.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Непристойностями гроба с телом распутина епископ автомобиль
Учиненных большевиками в городе таганроге за время с 20 января по 17 апреля 1918 годав ночь на 18
Утром 5 января 1918 года по направлению к таврическому дворцу двинулись демонстранты в поддержку
В двух гостиных между кабинетом государыни императрицы
Императрица вошла в комнату с наследником на руках