<<<     ΛΛΛ     >>>   

Идеи и раздумья по этому поводу Герцен делает достоянием своего кружка, он учит соратников серьезному отношению к упрекам славянофилов. Если Белинский был непримиримым борцом против реакционных стремлений славянофильства и официальной народности, то Герцен стоял за поиски пересечения интересов западников и славянофилов в общем деле, за что на него нападал тот же Белинский. И хотя Герцен публично поддерживал Белинского, в дневнике он жаловался по этому поводу: “Странное положение мое, какое-то невольное juste milieu* в славянском вопросе: перед ними я человек Запада, перед их врагами человек Востока. Из этого следует, что для нашего времени эти односторонности определенно не годятся” .

И действительно стараниями Герцена проблема народности стала предметом серьезного обсуждения среди западников в связи с судьбами исторического развития России. Особенно остро обсуждался вопрос о принципах личного отношения к крестьянам и о роли общества в решении крестьянского вопроса. И поскольку впрямую говорить об этом было запрещено цензурой, постольку решающую роль в обсуждении вопроса и доведении его до общественного сознания приобретала литература. В русле этих настроений появились “Записки охотника” Тургенева, “Сорока-воровка” Герцена, рассказы и повести Д.В. Григоровича.

Позже, находясь за рубежом, многое испытавший и переживший, во многом разочаровавшийся и разуверившийся, Герцен вновь возвращается к своей оценке славянофильства:

“Киреевские, Хомяков и Аксаков сделали свое дело... С них начинается перелом русской мысли. И когда мы это говорим, нас нельзя заподозрить в пристрастии. Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но неодинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они воспринимали за воспоминание, а мы за пророчество - чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, русскому складу ума. И мы, как Янус, или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время, как сердце билось одно”

Оппозиция западничества и славянофильства, как и предвидел Герцен, скоро утратила свой позитивный смысл. Славянофильство выродилось в панславизм, с которым пришлось вести идейную борьбу Вл. Соловьеву; западничество распалось на либерализм и революционное народничество, или “русский социализм”.

2. “Импровизация истории“

Западничество Герцена, его критическое в духе позитивизма переосмысление философии Фихте, Шеллинга, особенно философии истории Гегеля и, главное, опыт приложения ее к объяснению современной ему европейской и российской действительности способствовали выработке им оригинальной философии истории. И хотя изыскания Герцена в этой области играли у него служебную роль по отношению к социально-политической деятельности, они сохраняют самостоятельное значение и никоими образом не могут быть втиснуты в прокрустово ложе односторонних оценок в духе марксистской характеристики его философского наследия, согласно которой Герцен "развивался от гегельянства к марксизму" и, вплотную подойдя к диалектическому материализму, "остановился перед историческим материализмом" , так и феноменологической критики, вменявшей мыслителю в вину оценочные суждения . Критически переосмысляя Гегеля, Герцен принципиально расходился с ним именно в области философии истории, получившей широкое распространение в России, в том числе среди западников. Гегелевской философии истории, рассматривавшей ее как самопознание мирового Духа, в конечном счете возвращающемуся к самому себе, Герцен противопоставил понимание истории как движение человечества, каждой личности в частности, через самопознание к сознательному и свободному деянию с последующей саморегуляцией истории, что придает ей принципиально открытый характер. Будучи по постановке проблем, научному аппарату и стилистике продуктом своей эпохи, философия истории Герцена по оригинальности и глубине далеко выходит за ее границы и представляется весьма созвучной современным идеям саморазвития динамических систем.

Философия истории Герцена, как уже отмечалось, сформировалась в полемике со славянофилами. Одним из ее центральных теоретических пунктов стала критика телеологизма в любых его проявлениях. Славянофилы в своем объяснении истории руководствовались идеалом, сформированным на основе идеализированного воспроизведения прошлого, в котором щадящая человеческую личность память “забывает” сопутствующие ему бедствия и из которого конструирует привычный, но приукрашенный образ будущего. Идеализация прошлого порождает тоску по утерянному совершенному миру и негодование по поводу несовершенства настоящего. В глазах Герцена славянофилы - запоздалые романтики, “глубоко скорбящие об умершем мире, который им казался вечным; они не хотят с новым иметь дела иначе, как с копьем в руке; верные преданию средних веков, они похожи на Дон-Кихота и скорбят о глубоком падении людей, завернувшись в одежды печали и сетования" .

Романтизму прямо противоположно то мировоззрение, которое в поисках идеала поворачивается в сторону будущего и лепит его, подстегиваемое неудачами настоящего, гонимое озлоблением бедности, незнатного происхождения, ущемленных самолюбий. Без истории в прошлом, без общественного положения и без дела в настоящем люди такого миросозерцания становятся жесткими мечтателями, чуждыми больших и малых радостей сегодняшнего дня, готовые за свои фантастические "идеи" жертвовать чужою и своею жизнью. Это направление ума получило подкрепление в теории общественного прогресса, пустившей глубокие корни в европейской философии истории (Кондорсе, Гизо, Гегель, Конт) и некритически воспринятой русской общественной мыслью.

Не удовлетворяясь архаическим провиденциализмом славянофилов, Герцен порывает и с "самоновейшей" концепцией общественного прогресса, приносящей в жертву будущему настоящее. В отличие от ориентированных на прошлое славянофилов и ориентированных на будущее западников-прогрессистов Герцен ориентирован на настоящее, на повседневное бытие человека и категорически возражает против принесения его в жертву во имя каких бы то ни было священных или прогрессивных целей.

“Не проще ли понять, что человек живет не для совершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно потому, что родился и родился для (как ни дурно это слово) ... для настоящего, что вовсе не мешает ему ни получать наследства от прошедшего, ни оставлять кое-что по завещанию... все великое значение наше при нашей ничтожности, при едва уловимом мелькании личной жизни в том то и состоит, что пока мы живем, пока не развязался на стихии задержанный нами узел, мы все-таки сами, а не куклы, назначенные выстрадать прогресс или воплотить какую-то бездомную идею. Гордиться должны мы тем, что мы не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории... Мы знаем, что ткань эта не без нас шьется, но это не цель наша, не назначение, не заданный урок, а последствие той сложной круговой поруки, которая связывает все сущее концами и началами, причинами и действиями” .

Философской теории общественного прогресса, приносящей многообразие истории в жертву ее всеобщей Логике и вследствие этого неспособной объяснить своеобразие исторического развития различных народов и цивилизаций, России в частности, Герцен противопоставил опыт научной интерпретации истории как высшего проявления саморазвития природы в человеческом обществе. Развитию и обоснованию этой темы посвящено одно из самых замечательных произведений Герцена “С того берега”. Уже в первом письме “Перед грозой”, написанном перед событиями 1848 года, в диалоге с И.П. Галаховым, сторонником гегельянского объяснения истории как прогресса объективного Духа на пути к самопознанию и самореализации, Герцен выдвигает и развивает идею об имманентной самореализации человека в истории. На недоуменный вопрос своего собеседника, как возможно развитие человеческой истории без цели в будущем и тем самым без смысла, Герцен отвечает важнейшим методологическим принципом своей историософии: цель истории в настоящем. Каждая историческая фаза имеет полную действительность, свою индивидуальность, каждая - достигнутая цель, а не средство.

“В этом беспрерывном движении всего живого, в этих повсюдных переменах природа обновляется, живет, ими она вечно молода. Оттого каждый исторический миг полон, замкнут по-своему, как всякий год с весной и летом, с зимой и осенью, с бурями и хорошей погодой. Оттого каждый период нов, свеж, исполнен своих надежд, сам в себе носит свое благо и свою скорбь, настоящее принадлежит ему” .

И это ничуть не противоречит тому, что всю историю человечества связывает воедино красная нить прогресса, выражающая родовой рост человечества. Но этот родовой рост не цель истории, а свойства преемственного существования поколений. Цель же каждого поколения - оно само. И вообще, “смотреть на конец, а не на самое дело - величайшая ошибка”, - заключает он.

Герцен не останавливается на развенчании объективного телеологизма теории прогресса. Свою задачу он видит в том, чтобы, опираясь на научные методы, создать "собственную эмбриогению истории". Напомним, что такой постановке проблемы предшествовала основательная работа над "Письмами об изучении природы". Наиболее яркое отражение эта тема получила в главе “Роберт Оуэн” его основного автобиографического труда “Былое и думы”. Наделенный научно-аналитическими стилем мышления и главное присущей ему в высшей мере творческой интуицией, Герцен улавливает общие природе и истории закономерности развития и прежде всего отсутствие предзаданной цели. И природа и история открыты в своем развитии.

"Ни природа, ни история никуда не идут и потому готовы идти всюду, куда им укажут, если это возможно, т.е. если ничего не мешает. Они слагаются a fur et a mesure * бездной друг на друга действующих, друг с другом встречающихся, друг друга останавливающих и увлекающих частностей " .

Эту мысль он развивает и в эпистолярном цикле "Концы и начала” на основе критического анализа социально-политического состояния Европы после революции 1848 года.

"При отсутствии плана и срока, аршина и часов - развитие в природе, в истории не то что не может отклониться, но должно беспрестанно отклоняться, следуя всякому влиянию и в силу своей беспечной страдательности, происходящей от отсутствия определенных целей; но человек вовсе не теряется от этого, как песчинка в горе, не больше подчиняется стихиям, не круче связывается необходимостью, а вырастает тем, что понял свое положение рулевого, который гордо рассекает волны своей лодкой, заставляя бездонную пропасть служить себе путем сообщения” .

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Философ
Философского переосмысления исторической ситуации в стране развития человека
Повлекли за собой самостоятельные попытки объяснения собственной истории с позиций
Новикова Л., Сиземская И. Русская философия истории 3 социализма
Отрицая закономерности исторического процесса