<<<     ΛΛΛ     >>>   

Эрмитова матрица... Оператор Шредингера... Сапоги Волкова засосало. На глаза навернулись слезы. Мучительный стыд, нежность и благодарность к Олежке. Со всхлипом вырываются из грязи сапоги. Постоял один за всех. Валерка все курит. Волков отбирает у него сигарету и тянет сам. Так, поглубже, чтоб забрало. И точно, тошнит, и голова начинает кружиться. А над головой по-прежнему серое небо, рядом - здание из стекла и бетона. Сел на бревно. Ой, как стыдно.

Есть, есть в жизни несколько пунктов, от которых никуда не деться. От сигарет давно не тошнит, голова не кружится, окатанный валун бывшей Финляндии не похож на бревно, но все так же смертельно хочется извернуться и вцепиться зубами в собственное нутро. Дело ведь не в лягушонке.

Продолжим все же со Введением. Оставляю этот абзац в качестве примера "технического перевода".

"...В процессе обмена информацией с привлечением материальных носителей отметим два обстоятельства: во-первых, при фиксации сообщения на материальном носителе не вся информация, касающаяся предмета сообщения, кодируется, а лишь ее часть, выбор которой определяется передающим сознанием; во-вторых, всегда существует дополнительная информация, связанная с материальным носителем и не имеющая отношения к исходной. Субъект, воспринимающий сообщение опосредованно, т.е. с помощью материального носителя, вынужден сам принимать решение о том, что считать адресованной ему информацией. Если он не сумеет отчетливо выделить ту часть информации, которая была нанесена на материальный носитель (т.е. фактически совершит ошибку), то тем самым он познает свойства материального носителя и, таким образом, расширяет свои представления об окружающем мире.

Важно иметь в виду, что народ пацаков лишь на определенном этапе обрел такой способ обмена информацией, отличающийся от дотоле единственного, наиболее простого и естественного способа, состоящего в единстве".

Это единство, о котором здесь идет речь, и есть то состояние единого сознания пацаков, о котором я уже упоминал. Из этого отрывка следует, что после обнаружения неестественного и более сложного способа обмена этой самой информацией, вдобавок подразумевающего совершение ошибок, – каких? в какую сторону? – мироощущение пацаков было переориентировано с безошибочного, в каком-то смысле детерминированного пути развития на путь возможного совершения ошибок, и эта переориентация была совершена, так сказать, в здравом уме и твердой памяти.

Содержание отрывка довольно-таки прозрачно: с одной стороны, из сообщения "Яблоко лежит на столе" мы не можем узнать, какого сорта яблоко, как именно оно лежит, сколько ножек у стола, хотя передающий эту информацию субъект может быть, вообще говоря, в состоянии ответить на эти вопросы. С другой стороны, если эта фраза сказана устно, то мы можем определить тембр голоса, если она написана пером – цвет и химический состав чернил и бумаги, если передана с помощью электромагнитных сигналов – их амплитуду и спектральные характеристики, и, кроме того, во всех случаях используется некоторый язык, обладающий определенной грамматикой.

Таким образом, сообщение представляет собой как бы пересечение двух множеств: полной информации о предмете сообщения, содержащейся в передающем сознании, и полной информации, содержащейся в материальном носителе. Перенесение информации с материального носителя в сознание субъекта, т.е. ее восприятие, связано с объемом знаний этого субъекта о природе носителя. Дикарь, впервые видящий магнитную ленту, и не подозревает, что на ней записан голос его приятеля, живущего в соседнем селении. При передаче сообщений мы, как правило, делаем это не безадресно, поэтому их декодировка (восприятие) производится по тем же правилам, что и кодировка, поэтому один субъект имеет возможность передать другому некоторую часть информации, которой располагает. Однако, например, при ее хранении дело обстоит несколько иначе, так как оказывается возможным ее независимое использование (восприятие) не тем, для кого она предназначена. Но последняя ситуация полностью аналогична процессу познания окружающего мира. При этом уже известные нам явления играют роль сообщений, в то время как познание состоит в учете и освоении дополнительной информации, связанной с материальными носителями, в которых эти сообщения проявляются.

(Для пацаков же вопрос о специальной "передаче информации" изначально вообще не стоял. Находясь в единстве, они знали все и все, и я просто не понимаю, как эта идея – отказа от со-знания – могла возникнуть. То есть просто нет оснований для ее возникновения. Это загадка).

Тут напрашивается возражение: как же быть с понятиями абстрактными, не имеющими прямой корреляции с явлениями окружающего мира. Не остаются ли они лишь блестящей игрой ума, содержанием сознания, к познанию мира отношения не имеющего? Мы можем попытаться дать ответ на этот вопрос, который может сводиться, например, к прослеживанию связи любого абстрактного понятия с теми конкретными понятиями окружающего мира, от которых можно в результате некоего сознательного акта, вроде введения понятия числа, совершить обобщение, создать новое качество. Но тот ответ и тот вывод, который был сделан пацаками, с нашей точки зрения немыслим, хотя достигнутый ими результат говорит сам за себя. Внешний мир являлся для них настолько очевидно вторичным, что при наличии в их едином сознании некоего абстрактного понятия они не искали его связей с внешним миром, чтобы затем вновь вернуться в мир идей, но не колеблясь помещали, внедряли это понятие в мир, воплощали его в материю в непосредственном смысле этих слов, и там оно и оставалось, ничуть не потеряв от этого в смысле дальнейшего употребления.

Продолжу цитату:

"...Можно указать три мыслимых познавательных ситуации: мы знаем, что мы знаем; мы знаем, чего мы не знаем; мы не знаем, чего мы не знаем (прошлое, настоящее и будущее). Последняя из них играет особенно важную роль, поскольку именно в ней происходят принципиально новые открытия, несущие и новые перспективы".

Мне захотелось передохнуть. Этот фанатик пацакского образа мыслей – почему, все-таки я никогда про них не слышал? – столь безалаберно разбрасывающий свои записки на каких-то подозрительных листках, стал мне чем-то интересен. Или, скорее, не сам он, а то, что он выискивал в этом трактате, без конца намекая на какие-то "прорывы в неведомое", совершенные пацаками. Прогулка по берегу, закончившаяся затемно, разбередившая душу и в конце концов приведшая меня обратно в комнату, хоть и отвлекла от чтения, но в чем-то и привлекла к нему. Ощущение внеэтической, хирургически стерильной и, может быть, столь же целесообразной мысли подспудно зрело, зрело, как зерно, готовое вот-вот проклюнуться листком. А может, и я заразился той восторженностью, которой болен, по-видимому, этот переводчик-любитель? Не банально ли все это? Но что такое банально? Банально, тривиально, очевидно... Как часто звучат эти слова, произносимые книжниками, фарисействующими философами от сохи.

Наверное, каждому хотя бы однажды приходилось в минуту одиночества то ли на больничной койке, разглядывая потолок, то ли сидя теплым летним днем на полузаброшенном чердаке и расковыривая накопившийся там хлам, то ли в ночной тиши настольной лампы упираться взглядом в какой-нибудь клочок обоев с выцветшим рисунком, потеками неведомых протечек, со следами мух и внезапно обнаруживать в хитросплетенье линий, оттенков, крапин то ли лицо, то ли птицу, то ли пейзаж с тропинкой, деревом и домом, то ли загадочное животное – отчетливо, неизбежно, неотступно и очевидно. И тут возможны два варианта. Либо сморгнуть, усмехнуться, отвести взгляд и, отжив немного от этой встречи, напрочь забыть и, вновь скользнув по узорчатой поверхности, ничего не заметить, и лишь в глубине шелохнется – что-то было, где? что? – не видать. А и Бог с ним. Либо обвести угольком, карандашом, ручкой – и уже никто не поверит, что эти линии проведены рукой дилетанта, никакого отношения к художеству не имеющего – так точны, так неожиданны будут они, так узнаваем образ. Скрытое – но присутствующее! – вырвалось из пучин небытия, проявилось и уже никуда и никогда не денется. Видят многие, назовут не все, поленятся – карандаша там нет, или просто лень усилие предпринять.

Но какое изумление испытываешь, собственной рукой творя.

Похоже бывает и в жизни, когда подмечаешь что-то – общее или соединяющее разное. Промолчишь, и промелькнет, исчезнет, пройдет. Как не было. Но ведь было! А назовешь, – почувствовав холодок открытия, – и станет это ясно и очевидно всем. И, между прочим, много найдется тех, кто именно и закричит "очевидно". А также найдутся и те, кто скажет "загоняешь в схему", хотя на самом-то деле все обстоит как раз наоборот. Не художник, а наблюдатель, не артист, а естествоиспытатель. Но обидно бывает, и тут уж надо несколько раз попробовать, чтобы сопоставить величину радости, которую испытываешь, увидев, и величину горечи от обиды.

Только в детстве не страшно бывает воскликнуть: "А король-то голый!", но только повзрослев, можно ощутить то пронзительное чувство радости открытия "очевидного", которого не замечает никто.

Что-то подобное происходит с моим любителем культуры пацаков. И острое чувство открытия, видимо, полностью им овладевшее, передается и мне. Я пока еще никак не пойму, о какой слепоте он иногда вспоминает. Слышал бы я, наверное, о слепом народе, если бы такой когда-то был. Все же эти "телепатические" рассуждения есть, вероятно, род мифа, во всяком случае на научную – или хоть не научную, а какую там еще – фантастику не больно-то похоже.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Информации
По крайней мере категорически неизбежный штамп гениальности любопытство
чего тут понимать ну
Где все спокойно берлоги пластом
что прикажете делать с этими письмами с одной стороны область мышления