Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
>
Сипаров С. Культурология народа пацаковДЕНЬ ПЕРВЫЙ О пацаках я знаю довольно мало. Тем более странным кажется обращение к такой теме, как культурология этого народа. Однако, у меня есть оправдание – текст трактата, который я сам обнаружил, с помощью которого я выучил язык пацаков – просто из спортивного интереса – и глубокое со-чувствие тем идеям, которые я в этом трактате нашел. Теперь я по-прежнему мало знаю о пацаках, но думаю, что хорошо знаю их. Все это началось как довольно азартное занятие осваивания чужого языка – только аглицкого парея не хватало. Но спорить было не с кем. На меня давно уже махнули рукой и друзья, и родственники, да и сам я, признаться, давно уж перестал рассчитывать на Нобелевскую премию по какой угодно части. Жил-поживал, учил своих студентов, иногда воодушевлялся то на их, то на свой счет, подхватывал то одну, то другую проблемку, с лету въезжал довольно глубоко, но быстро остывал, дебютная идея редко реализовывалась в эндшпиле. Можно сказать, что, поняв, как сделать и что получится, я бросал затею, поскольку она начинала казаться утомительной, а можно сказать, что мне просто не хватало базы – ни отличником я в универе не был, ни способностями особыми не обладал. Сам я говорил и так и эдак в зависимости от ситуации. С другой стороны, хотя заработки у преподавателей сами знаете какие, и на какие-либо халтуры я тоже никак не поддавался, так, иногда по маленькой – ученичка там возьмешь или перевод, а в основном на макаронах вместе со всей семьей, которая, впрочем, почему-то не призывала меня к порядку, не корила, не ныла и не клянчила идиотского барахла, которого везде вроде и завались, а не купишь. Повезло мне. Но что с этой свободой и независимостью делать, я тоже не знал. И заработками не занимался по той же причине, что и науку до конца не доводил – ясно, что могу, вот и неохота. Ну и пожалуйста. И вот в состоянии этого разброда я и нашел эту рукопись. Впрочем, черт его знает, может и не рукопись, может это печать такая особая – пачка листков драная и совершенно трухлявая, а может, про нее вообще известно, все переведено, описано, прокомментировано, и я опять изобретаю велосипед, я ведь уже сказал, что про пацаков знаю (исходно) мало, то есть, что и все, или если и не все, то те, кто что-то где-то краем уха слышал и не забыл через полторы секунды. Все, что будет написано ниже, я узнал, осознал, о-своил, читая, перечитывая, переделывая, перекраивая перевод, который в конце концов превратился в авторизованный текст то ли статьи, то ли еще чего-то, где от дословного перевода остались только вставки. А сначала просто сыграть в рукопись показалось азартно. Сейчас уже не верится, что я возился с ней больше двух лет, то есть это настолько на меня не похоже, что и говорить нечего. Сначала были "пляшущие человечки", что с ними делать, я как бы знал, и для начала выписал их в столбик. Оказалось двадцать восемь разных штук. То есть на две больше, чем в латинском алфавите, и на пять меньше, чем в русском. По написанию же они больше походили на грузинские, которые иной раз доводится встречать на винных наклейках. Как звучит язык пацаков я, конечно, тоже не знал. Поэтому я сделал так: сначала определил частоты встречаемости различных букв, а потом взял соответствующую таблицу для английского языка и сопоставил их один в один в расчете на то, что будут получаться какие-нибудь более или менее благозвучные слова. Из двух оставшихся, самых редко встречающихся букв, одну я на болгарский манер определил твердым знаком, а другую русским "й". Любопытно, что в этой самодельной транскрипции слово "пацак", т.е. patsak, записанное в виде patsъ akh, означает "обретший свет", и, конечно, более точно пацаков не определить. Впрочем, это не более, чем совпадение. Не буду рассказывать, как я бился с грамматикой, это квазипредисловие и так уже затянулось. Сыграла роль так называемая "чистая надежда" – то, что обычно называют "на арапа". С чего-то я втемяшил себе в голову, что этот язык постижим, сравнительно прост и устроен так-то, и – поехали. Но сразу далеко не уехали. Достаточно сказать, что пока я не проникся мироощущением народа пацаков и не позволил себе перестать судорожно корчиться над текстом, тщетно (по определению тщетно) пытаясь превратить один язык в другой, осуществить чуть ли не изоморфизм, и не стал верить себе настолько, что уже не думал о сопоставлении, а как бы резонировал на заданной ноте, осуществлял общение (с кем?), как настоящий пацак, я не сильно продвигался, и то, что я писал, напоминало технический перевод, выполняемый рукой старательного школьника. Но в какой-то момент их взгляд на жизнь переплелся с моим так плотно, что я токовал, как глухарь, закрыв глаза, зная, что именно так будет написано там, в этом тексте, и, открывая глаза, убеждался раз за разом, что "ошибку сделать невозможно". И последнее. Почему культурология. Словосочетание, вынесенное в заголовок, ощущается как грамматически неправильное. Можно сказать, например, "культура ацтеков", но нельзя "культурология ацтеков", а с другой стороны, можно сказать "культурология Шеллинга", в то время как "культура Шеллинга" будет значить нечто иное. Однако, я настаиваю на избранном варианте. То, о чем я собираюсь писать, представляет собой в каком-то смысле методологическую основу культуры пацаков во всех ее разнообразных проявлениях. И поскольку культурология – это изучение и систематизация различных проявлений культуры как самих по себе, так и в совокупности, заголовок наиболее точно отражает суть дела, а его лексическую шероховатость следует воспринимать как преднамеренный знак. То, что написано в найденном трактате, возможно, следовало бы назвать философией. Но философия – часть культуры, и кроме того, бывает философия культуры, а еще говорят о мировоззренческой науке... Эти недостаточно вразумительные намеки вы поймете, когда прочитаете дальнейшее. Дело в том, что сначала у пацаков не было зрения... Я отложил страницу и побрел на веранду перекурить. Занятно. Занятно, что мне всегда хотелось узнать, как пишутся всякие там эпистолярные романы. То есть, существуют ли в действительности, например, письма изначально, а потом автор навешивает на них текст и превращает в роман, или же он выдумывает письма по ходу сюжета. Прием ссылки на какие-то найденные рукописи или те же письма мало похож на новый. И вот я присутствую при чем-то подобном. С одной стороны рыться в чужих бумагах нехорошо, а с другой я и не роюсь, вон они валяются кучей на столе и даже не понять, нужные это бумажки или просто хлам – селедочку завернуть. Правда, имеется текст, но тут же и какие-то каракули. По-моему, я никогда не слышал ни о каких пацаках, и уж конечно не видел никаких рукописей (чего не скажешь о грузинских наклейках). И, в общем, ничто не мешает пойти да и спросить: чтой-то вы здесь делаете, а? и дело с концом. В крайнем случае, извиниться. А с другой стороны, бумажек еще довольно много, и где гарантия, что он их тут же не приберет и больше не будет разбрасывать. Конечно, не то чтобы жуть как интересно все это было, но занятно. Сигарета кончилась. И хотя очень противно, когда суют нос, сам я этого терпеть не могу, сейчас можно пойти продолжить, а там посмотрим. Культура пацаков обратна по отношению к нашей современной культуре, вывернута наизнанку. В самом деле, какую историю мира ни возьми – хоть о творении в семь дней, хоть о большом взрыве – всегда последовательность примерно такова: сначала деление на свет и тьму, затем возникновение материальных тел, затем появление человека разумного. Пацаки же на том этапе своего развития, который, собственно, и отражен в трактате (написанном, конечно, гораздо позже), сначала помыслили себя, так сказать, "осознали себя как сознание", затем это сознание раздробилось, причем, пожалуй, нельзя говорить даже о какой-либо совокупности возникших разумов, об эдаком организме сознаний. Это мог бы быть лемовский мыслящий океан, единый и способный к порождению образов и форм и к их воплощению. Но это не был океан, это были (точнее, впоследствии стали) отдельные существа, обладающие общим сознанием. Это не была телепатия как способ связи или как метод общения, хотя с другой стороны в "подключении" к сознанию был вполне заметный волюнтаризм. Вот что написано на первой странице Введения: "...традиционно предполагается, что информация как таковая не существует вне и помимо своего материального носителя. Однако, нетрудно убедиться, что она обладает качественным отличием от физических объектов, а именно, инвариантностью по отношению к физическим свойствам своего носителя." Перевод "информация" неточен. В зависимости от контекста соответствующее пацакское слово может означать и "сознание", и "разум", и "душа", и даже "творец". Я употребляю здесь именно этот термин, имея в виду дальнейшие рассуждения. Поскольку Введение написано уже как бы с ретроспективных позиций, материальные носители обсуждаются в нем с легкостью, недоступной для первого этапа пацакской истории, когда это понятие попросту отсутствовало. Что там присутствовало – просто невозможно понять. Попробуйте апеллировать к образам, когда нет никакого образа в нашем привычном понимании – как чего-то представляемо-видимого. Как представляет себе точку слепой? Все понимают философское значение понятия числа – не дикарские "три дерева" или "три камня", а просто "три". А точка? Хорошо нам, когда стоит посмотреть ночью на небо, и вот вам пожалуйста – тысячи точек. А прямая? Ладно, мы эту точку растянем – вот и прямая, висит и светится. А плоскость? Ну теперь прямую потянем вширь. Не обязательно, конечно, так. Можно взять лист бумаги и представить, что он о-очень большой. Я плохо представляю себе психологию слепого. Как он ощупывает предметы, прислушивается к звукам, принюхивается к запахам. Есть ведь люди, которые занимаются их обучением и вовлечением в общество, и в конце концов они и приобщаются. Что творится у них в голове? Что изначально свойственно сознанию человека, не обладающего чувством, роль которого в жизни всех остальных людей столь огромна? Что уничтожается внутри и что привносится снаружи, являясь для этого сознания патологичным? И такой же абстракцией, какой для нас является только число, для пацаков являлась точка – нечто вроде укола острием иголки при отсутствии самой иголки. От "касания пальцем", "касания иголкой" к чистому "касанию" без, так сказать, "носителя" касания. Но я забегаю вперед. Оказывается, трудно неторопливо плыть вдоль текста и изящно комментировать, помавая ладошкой. Так и тянет выскочить, выбежать, размахивая руками, с криком "а я знаю!". Интересно, чему он учит своих студентов? Пожалуй, многовато претензий и эмоций. Язык? Математика? Или философ из бывших? И ужасно раздражает эта манера нумеровать листки в трех местах, в разном порядке и со сбоем меток. То вверху в кружок обводит, то внизу, то отчеркнет. Все время кажется, что лист пропущен. Впрочем, чего я, собственно, взъелся? Гос-споди... Лампа – off, дверь – скррип, долетевший с залива ветер взъерошил деревья, упала шишка, теплый вечер настал. Хорошо брести сквозь Комаровские сумерки вдоль берега. Вот еще один порыв, скорее ласковый, чем сердитый, обозначился как хозяин. Где-то впереди Зеленогорск, можно дойти до него, а можно и не доходить. Что я здесь делаю, в этом доме отдыха? Ах да, ведь сбывается мечта – трехразовое питание, ни одного знакомого поблизости и жизнь без проблем и заморочек. Довольно смешно выглядит шевельнувшаяся где-то в глубине организма мысль "надо бы поработать". Только детективы. Или фантастика. Или вот полулегальный трактат о трактате. Помню, еще в студенческое время работали мы как-то на субботнике (хотя скорее всего был какой-нибудь четверг). У недостроенного здания "современных форм" – стекло, бетон, прямые углы – площадка была разрыта. Вокруг проложено несколько дорожек, заасфальтированных и с поребриками, между ними – намеки на газоны. Весенняя грязь, с вожделением размешанная строительными работами, покрывала все кругом. В вырытых канавах стояли лужи, к компрессору, притулившемуся прямо посреди "газона", можно было пробраться только в резиновых сапогах. Дождь хоть и не шел, но, вероятно, собирался. Было пасмурно, солнца не видно, и в воздухе чувствовалась тягость. Лягушачья погода. Мы бродили по этой грязи, перетаскивая мусор, ощущая никчемность и ненужность этого занятия – до конца стройки еще далеко, мусор через неделю наберется снова. Хорошо хоть сапоги резиновые выдали. Очередная "птица". А с другой стороны, сачкануть занятия приятно, хотя казалось бы уж не первый курс, могли бы и понимать, могли бы и посетовать – учиться надо. Закрутилось в голове "довоенное кино" с царапинами и разрывами ленты. Или любительский фильм, где слишком много меня в кадре. Торчу там, отсвечиваю, суечусь. Гантенбайном себя не назову. Назову, скажем, Волков. Теплый оттаявший воздух пахнул землей, ноги вырывались из грязи с чавканьем, неподалеку орала ворона, без устали носившаяся вокруг дерева. Что-то там происходило. Волков загляделся на ворону и споткнулся о кусок толстой проволоки, торчавший из земли. Подцепил его носком сапога, потянул – проволока уходила в землю. – Погоди,- сказал он Валерке, который держал задние ручки носилок. Они поставили их на поребрик. Волков ухватился за проволоку и, упираясь из всех сил, потянул ее так, как будто от этого зависела его дальнейшая жизнь. Валерка, закуривающий, бросил на него взгляд из-за сложенных лодочкой ладоней, где горела спичка, поперхнулся смехом, кхыкнул, сигарета выскочила у него изо рта и упала в грязь. Волков посмотрел на него, играя в возмущение, сказал "вот, зараза" и пошел за лопатой – подкопать. Валерка вытащил новую сигарету, закурил и пристроился на обрубке бревна: локти опираются на сведенные колени, носки сапог смотрят внутрь, подбородок уютно лежит на ладонях, ветер шевелит светлый Валеркин чуб, почти закрывающий правый глаз. Волков решительно шел назад – далась ему эта проволока. Сильно всадил лопату и вывернул мокрый ком. Земля чавкнула. Проволока уходила в глубину земного шара. Копнул еще пару раз, снова взялся было ее вытаскивать. Нет. – Ну и черт с тобой, – с трудом загнул торчащий конец проволоки, сунул и его в землю и вывороченными комьями привалил. Потом сверху ногами потопал. Валерке он, видимо, напоминал роющегося в песочнице ребенка. – Кончай, – сказал он, отбрасывая окурок, – сядь посиди. Некурящий Волков со вздохом сел. Из остальных ребят кто тащил носилки, кто маялся в стороне – и делать неохота, и уйти нельзя. Волков посидел, посидел, да и повернулся к Валерке – новая идея озарила: – Давай заведем компрессор! – Зачем? Информация |
|
|
|
|
