<<<     ΛΛΛ     >>>   

~ В начале своей книги «О достоинстве и приумножении
наук» Бэкон излагает краткую историю ренессансной прозы,
которая косвенно дает представление о роли книгопечатания:
Мартин Лютер, отличавшийся, несомненно, незаурядной
предусмотрительностью, обнаружив свое одиночество
в борьбе против римской церкви и ее вырождающихся
традиций и не чувствуя никакой поддержки со
стороны своего времени, был вынужден при звать на помощь
античность, воззвать к прошлому, для того чтобы
составить партию против настоящего. Благодаря этому
античных авторов как церковных, так и светских, долгое
время дремавших в библиотеках, начали активно
читать и возрождать к жизни. Вследствие этого возникла
необходимость в более точном знании древних языков,
на которых они писали, во-первых, для лучшего
понимания, а во-вторых, для более точного применения
их слов. А отсюда уже пошло увлечение их стилем, манерой
выражения и восхищение такого рода литерату-
281

рой. Этому весьма способствовало еще и то обстоятельство,
что сторонники этих примитивных, но кажущихся
новыми взглядов питали вражду и неприязнь к схоластам,
ибо последние были, как правило, на противоположной
стороне и придерживались совершенно иной
манеры и стиля в своих писаниях. Они без боязни создавали
новую терминологию, для того чтобы выразить
свое собственное понимание и избежать двусмысленности,
и совсем не заботились о чистоте, приятности языка
и, так сказать, соблюдении законов риторики195.
Таким образом, Бэкон утверждает, что ВСе гуманистическое
движение в области языков и ИСТОрического возрождения
было лишь следСтвием религиозных различий.
Книгопеча тание Сделало доступными авторов далекой
древности, что вызвало попытки имитации их стиля. Схоласты
же с их техническим и лаконичным стилем Остались
совершенно в стороне он этого Веяния и не сумели завоевать
популярности у нового читателя. Все возрастающую
аудиторию можно было завоевать лишь цветистой риторикой,
о чем и говорит дальше Бэкон:
...тогда, для того чтобы увлечь народ и Произвести на
него впечатление, особенно необходимы были пылкость
и выразительность речи на сходках, а это требовало доступного
народу красноречия. Кроме того, сказывались
ненависть и презрение тех времен к схоластам, прибегавшим
к весьма различным стилям и родам речи и
произвольно создававшим невиданные и чудовищные
слова, мало ааботившимся об отделке и изяществе речи,
поскольку они думали лишь о том, как бы избежать неясности
и точно выразить смысл своих положений. А в
результате в последующий период большинство уже
скорее заботилось о словах, чем о самих предметах, и
очень многие больше стремились к изяществу выражения,
отточенности периода, ритмике окончаний, блеску
тропов, нежели к основательности содержания, силе доказательства,
тонкости и изобретательности в их нахождении
или же точности суждений. Тогда-то и расцвел
пышный и расслабленный стиль португальского
епископа Озория. Тогда же Штурм без устали тратил
195 Advancement о! Learning, р.23. (В русском издании это место
отсутствует. - Прим. пер.)
282
бесконечные усилия на изучение оратора Цицерона и
ритора Гермогена. Тогда же Кар и Ашэм у нас в Англии,
превознося до небес Цицерона и Демосфена в своих
лекциях и сочинениях, увлекли молодежь к этому
изящному и процветающему роду науки. А Эразм решил
вывести свою насмешливую Эхо: «Десять лет потратил
я на чтение Цицерона», а Эхо ответила ему:
«Осел». В это время наука схоластов повсюду стала вызывать
только презрение как примитивная и варварская.
Одним словом, для тех времен характерны склонность
и стремление скорее к разнообразию, чем к основательности-
Р''.
На странице или около того Бэкон описывает подробную
картину литературной борьбы и литературных веяний
своего времени. Мы видим, что его представление и о научных
методах, и о литературной жизни укоренены в религии.
Его очерк истории английской прозы заслуживает серьезного
внимания историков литературы. Например, когда
Бэкон говорит: «В это время наука схоластов повсюду
стала вызывать только презрение как примитинная и варварская
», - это не значит, что он сам презирает ее. Напротив,
он не испытывает никакого уважения к ложнокрасивому
и напыщенному красноречию, которое было в ходу в
то время.
После того как мы рассмотрели симбиоз прикладиого
знания и средневековых мотивов в философии Бэкона, пора
перейти к вопросу о связи книгопечатания с индивидуальной
и национальной жизнью. Здесь необходимо рассмотреть,
каким образом новое расширение визуального образа,
обусловленное Печатной технологией, повлияло на писателей
и национальные языки.
Не так давно рядом исследователей была высказана
мысль, что все литературное творчество начиная с эпохи
Возрождения является экстернализацией средневековой
исповедальни. В своей книге «Анатомия критики» (р.307)
Нортроп Фрай указывает на сильную автобиографическую
тенденцию в художественной прозе, «начало которой положил,
по-видимому, Августин, а ее современный тип создал
196 Бэкон Ф. Сочинени в 2 томах. - М., 1971.- Т.1. - С.109, 110.
- Прuм. пер.
283

Руссо. Ранняя традиция дала такие образцы, как «Religio
Medici»197, «Милость, изливающаяся на первого из грешников
»198 И «Апология» Ньюмена1 9 9, в английской литературе,
не говоря уж о несколько ином типе исповеди, который
мы находим у писателей-мистиков».
В частности, как новая форма публичной исповеди заслуживает
внимания исследователей сонет, ВЫДВИнувшийся
на эту роль благодаря книгопечатанию, и вопрос о его
связи с новыми стихотворными формами. В знаменитом сонете
о сонете Вордсворта отчетливо слышны мотивы, связанные
с «Галактикой Гутенберга»:
Не хмурься, критик, не отринь сонета'
Он ключ, которым сердце открывал
Свое Шекспир; Петрарка врачевал
Печаль, когда звенела лютня эта;
у Тассо часто флейтой он взывал;
ИМ скорбь Камоэнса была согрета;
Он в кипарисовый венок поэта,
Которым Дант чело короновал,
Вплетен, как мирт; он, как светляк бессонный,
Вел Спенсера на трудный перевал,
Из царства фей, дорогой потаенной;
Трубой в руках у Мильтона он стал,
Чье медногласье душу возвышало;
Увы, труба звучала слишком мало'
Пер. Ap'K-Штейн6ерга
Множество «трубных» соло никогда бы не прозвучало,
если бы не изобретение книгопечатания. Само существование
печатной технологии создало потребность и возможность
новой выразительности:
197 «Вероисповедание врача» (1642 г.) - книга английского писателя
и врача Томаса Брауна (1605-1682). - Прuм. пер.
198 Духовная автобиография Джона Беньяна (1626-1688), написанная
в 1666 г. - Прим. пер.
199 «Apologia Рго Vita Sua» (<<Оправдание своей жизни»; 1864 г.)
- автобиографическая книга английского кардинала римско-католической
церкви, теолога и писателя Джона Генри Ньюмена
(1801-1890). - Прuм. пер.
284
Пыл искренней любви я мнил излить стихом,
Чтоб милую развлечь изображеньем бедПускай
прочтет, поймет и сжалится потом
И милость явит мне за жалостью вослед.
Чужие книги я листал за томом том:
Быть может, я мечтал, какой-нибудь поэт,
Мне песнями кропя, как благостным дождем,
Спаленный солнцем мозг, подскажет путь ... Но нет'
Мой слог, увы, хромал, от Выдумки далек,
Под Выдумкою бич учения навис,
Постылы были мне сплетенья чуждых строк,
И в муках родовых перо я тщетно грыз,
Не зная, где слова, что вправду хороши ...
«Глупец! - был Музы глас. - Глянь в сердце и пиши».
Филип Сидни. Астрофил и Стелла
Пер. В.Рогова

Аретино, подобно Рабле и Сервантесу, осознал
гаргантюанский, фантастический,
сверхчеловеческий смысл книгопечатания

~ Возможности для выражения внутренней речи и мысли
в рукописной культуре, как мы видели, были весьма ограниченными.
Поэт, писатель не могли использовать свой
родной язык как систему обращения к публике. Именно с
появлением книгопечатания произошло открытие национального
языка как системы обращения к публике. Чтобы
уяснить этот исторический поворот, обратимся к фигуре
Пьетро Аретино (1492-1556). Его пример позволяет нам
также понять, каким образом исповедь как форма частного
самоосуждения превратилась в форму публичного разоблачения
других. Не случайно Аретино получил в свое время
прозвище «бич государей»:
Он и в самом деле был чудовищем: отрицать это значило
бы его недооценить. Но прежде всего он был человеком
своего времени, может быть, самым свободным и
полным выражением века, в котором он жил, - шест-
285

надцатого столетия. Это, да плюс его колоссальная работоспособность
и тот факт, что он основал современную
прессу и использовал неведомое доселе оружие
публичности, обладающее неизмеримой мощью, - вот
черты, которые притягивают к нему наше внимание-Ч".
Он родился как раз вовремя - на два года позже Рабле
- для того, чтобы, как и Рабле, взять на вооружение новый
инструмент - прессу. Он стал человеком-газетой,
лордом Нортклифом с той разницей, что он всего добился
самостоятельно:
Из-за «желтых» пристрастий его, пожалуй, можно
назвать предшественником мистера Херста, лорда Нортклифа
и др., ибо он был отцом всего племени современных
агентов по печати и рекламе с их манерой принимать
важный вид и корчить из себя изготовителей общественного
мнения. Это ведь он пустил по свету фразу:
«Я - продавец славы». Он и правда знал, как завоевать
общественное мнение, это был его хлеб... Поэтому с
хронологической точки зрения мы можем назвать его
первым литературным реалистом, первым журналистом,
первым публицистом и первым художественным
критиком 2 О 1 .
Как и его современник Рабле, Аретино чувствовал гигантизм,
скрытой унифицированности и тиражности печатного
слова. Хотя он происходил из низкого сословия и
не получил хорошего образования, Аретино положил начало
современной практике использования прессы. Патнэм
пишет (р.37):
Если Аретино в свое время был, вероятно, одним из
самых могущественных людей в Италии, а возможно, и
в мире, то причина этого заключается в новой открытой
им силе, силе, которую сегодня мы называем «власть
прессы». Аретино же называл ее властью пера. Он и сам
до конца не понимал мощи того прометеевского огня, с
которым играл. Он лишь осознавал, что обладал замечательным
инструментом, и пользовался им с той нераз-
200 Edward Hutton, Pietro Aretino, The Scourge о/ Princes, p.xl.
201 The Works о/ Aretino, translated into English from the original
НаНап, with а critical and biographical essay, Ьу Samuel Putnam,
p.13.
286
борчивостью, которая вошла в норму с тех самых пор.
Стоит только заглянуть в его «Письма», чтобы убедиться,
что по части лицемерия он ничуть не уступал газетчикам
нашего времени.
Далее Патнэм говорит (р.41), что Аретино был, «пожалуй,
самым большим шантажистом в истории и первым
по-настоящему современным носителем "ядовитого пера"».
Иными словами, Аретино смотрел на прессу как на публичную
исповедальню, а на себя как на исповедника с пером
в руках. Хаттон в своем исследовании приводит следующую
цитату из Аретино: «Пусть другие заботятся о стиле
и забывают о себе. Не имея ни хозяина, ни подчиненных,
ни наставника, не пользуясь никакой хитростью, я
сам зарабатываю свое ежедневное пропитание, свое благосостояние
и свою славу. Чего же мне еще желать? У меня
есть только гусиное перо и несколько листов бумаги, но я
смеюсь над всей вселенной».
Мы еще вернемся к этим словам, которые имеют буквальный
смысл. Пресса стала инструментом, не имевшим никаких
аналогов в прошлом. Ей еще долгое время приходилось
удовлетворяться авторами и читательской аудиторией,
сформированными рукописной культурой. Как объясняют
Февр и Мартен в «Появлении книги», книгопечатание
первые два века своего существования почти полностью
зависело от средневековых манускриптов. Что же касается
автора, то такой роли еще не существовало, и поэтому
писателю приходилось примеривать на себя различные
маски проповедника и клоуна, тогда как фигура «литератора
» сформировалась только в восемнадцатом веке:
...с тем, чтоб вырвали вы с корнем
Из головы засевшее в ней мненье,
Что я умен, и дали мне притом
Свободу, чтоб я мог, как вольный ветер,
Дуть на кого хочу - как все шуты.
А те, кого сильнее я царапну,
Пускай сильней смеются. Почему же?
Да это ясно, как дорога в церковь:
Тот человек, кого обидит шут,
Умно поступит, как ему ни больно, Вся
глупость умника раскрыта будет
Случайной шутовской остротой.
287

Оденьте в пестрый плащ меня! Позвольте
Всю правду говорить - и постепенно
Прочищу я желудок грязный мира,
Пусть лишь мое лекарство он глотает.
Шексплср, Ка'К вам это понравится, А'Кт П, 7
Пер. Т.Щеn'КиноЙ-Куnерни'К
Видно, что Шекспир захвачен новым катартическим мероприятием,
однако при этом он с болью переживает уход
мира ролей. В сонете сто пятом читаем:
Да, это правда: где я не бывал,
Пред кем шута не корчил площадного,
Как дешево богатство продавал
И оскорблял любовь любовью новой!
Пер. С.Марша'Ка
Шекспир не стремился к тому, чтобы увидеть свои произведения
напечатанными, поскольку их распространение
в виде книг не имело для него особого смысла. Совсем иначе
обстояло дело для автора, писавшего на богословские
темы. Например, когда Бен Джонсон опубликовал свои
пьесы как «Труды Бена Джонсона», это вызвало немало
иронических комментариев.
Интересно, что у Шекспира имеется комментарий по
поводу исповедального аспекта авторства (кКак дешево богатство
продавал»202), хотя для актера или драматурга, что
«здесь», что «там» «<где бы я ни бывал»203) - все едино.
Ведь в глазах Аретино и его современников именно исповедальный
характер новых форм частного письма служил
оправданием, когда прессу обвиняли в порнографии и любви
к грязи. Такой взгляд мы находим у Александра Поупа
в его «Дунсиаде» В начале восемнадцатого века. Но для
Аретино переход от частной исповеди к публичному обвинению
был естественным следствием печатной технологии.
Когда Раймонди называет Аретино «проституткой»,
В этом есть доля правды. У него действительно инстинкт
проститутки, который заряжен социальным бун-
202 В оригинале: «задешево продавал то, что всего дороже» «<sold
cheap what is most пеаг»). - Прим, пер.
203 В оригинале: «я бывал здесь и там» или «там И сям» (<<1 have
gone here and there»). - Прим. пер.
288
тарством. «Он бросает грязь не только в лицо своим современникам,
но и всему прошлому. Кажется, будто он
стремится выставить на солнечный свет весь мир ... Везде
он видит непристойность и похотливость, все продажно,
все лживо, нет ничего святого. Но ведь он сам
участвует в торговле святынями и пишет романтические
истории о святых. А что потом? Как персонажи его
«Диалогов», проститутки Нанна и Пиппа, он пытается
занять позицию над всеми и держать их в своей власти
с помощью их же грехов... Мудрость, которою Нанна
преподает Пиппе, была тем, что направляло всю жизнь
Аретино»204205

Марло предвосхитил варварский вой
Уитмена, использовав в качестве
национальной системы обращения к публике
белый ямбический стих - формирующуюся
систему стихосложения, удобную для
создания новых популярных произведений

~ Важно понимать, что печатная технология породила
гигантизм не только в отношении автора и национальных
языков, но и в сфере рынков. Внезапная экспансия разрастающихся
рынков, торговых отношений, получившая им-
204 Пьетро Аретино осуждал двойные стандарты, по которым
женщин наказывали за то, что мужчины могли делать свободно.
Он сравнивал работницу секса с солдатом, поскольку ей также
платили за то, что не следовало делать: она была аморальна, а он
убивал. В своих «Диалогах» он высказывает эти взгляды от имени
старой работницы по имени Нанна, которая инструктирует новенькую
Пиппу: «У проститутки нет ни часа отдыха ни на улице, ни
дома, ни за столом, ни в постели. Потому что, даже если она сонная,
она не имеет права спать, она должна ласкать какого-нибудь
уродливого борова, от которого ужасно смердит и который выбивает
из нее все живое», В другом месте он отмечает гордость Нанны
за то, что она проститутка: «Гордость шлюх выше, чем
гордость пахаря, облаченного в свои самые лучшие одежды». Прим.
пер.
205 Aretino, Diаlоgиеs, р.59.
289

пульс от первой формы массового производства, кажется
наглядным выражением и овнешнением всех скрытых торгашеских
склонностей человека. И это лишь одно из следствий
активности визуального компонента в человеческом
опыте. Техника перевода, т.е, прикладное знание, привела
к тому, что скрываемые от дневного света преступления и
мотивы человечества получили новую форму самовыражения.
Поскольку печатная технология есть визуальная интенсификация
письменного слова, она неизбежно требует
все новых и новых сенсационных материалов. Этот факт в
равной степени важен для понимания и современной газетной
прессы, и развития языка и форм выражения в шестнадцатом
веке:
Гениальность Аретино заключается в том, что он сумел
выразить свой век - век ужасающей анархии,
нравственного хаоса, не уважения к прошлому, древним
авторитетам и традиции. Именно поэтому Аретино
представляет такой интерес для исследования. А если к
этому добавить еще и то, что для достижения своих целей
он изобрел оружие, которое в наши дни стало более
мощным, чем любое правительство, парламент или наследная
монархия, - гласность, прессу, - это будет
более чем достаточным оправданием данной книги 2 О 6
Книгопечатание как система обращения к публике, колоссальным
образом усилившая голос одного человека,
вскоре сама привела к созданию новой формы выражения,
а именно елизаветинской драмы. В прологе к «Тамерлану
Великому» Кристофера Марло мы находим все наши новые
темы:
От песен плясовых и острословья,
От выходок фигляров балаганных
Мы уведем вас в скифские шатры;
Там перед нами Тамерлан предстанет,
Чьи речи шлют надменный вызов миру,
Чей меч карает царства и царей.
В трагическом зерцале отраженный,
Он, может быть, взволнует вам сердца.
3десъ и ниже пер. Э.Линец'КоЙ
206 Pietro Aretino, p.xiv.
290
Подобный намек мы встречаем уже в первых строках
пьесы:
Ми'Кет: Мой брат Хосров, меня грызет забота,
Но я о ней поведать не сумею:
Тут громовые надобны слова.
Здесь особенно интересно осознание роли белого стиха
как некое го рупора, а также того, что «плясовые песни»
своим диапазоном и силой уже не удовлетворяют публику
нового века. Для елизаветинской эпохи белый стих был
примечательным нововведением, которое можно сравнить
с использованием Гриффитом крупного плана. И там, и тут
мы имеем дело с усилением и укрупнением чувств. Даже
Уитмен, испытывавший натиск визуальной интенсивности
газет того времени, не сумел найти более мощного средства
для своего варварского воя, чем белый стих. До настоящего
времени происхождение английского белого стиха остается
невыясненным. У него нет предшественников, кроме, пожалуй,
долгой мелодической линии в средневековой музыке.
Не думаю, что идеи Кеннета Сизама по поводу древнего
английского метра имеют какое-то отношение к белому
стиху. В книге «Поэзия И проза четырнадцатого века»
(р.хш) он пишет: «В древнем английском языке существовал
единственный метр - длинная аллитеративная линия
без рифм. Он наилучшим образом соответствовал целям
наррации в силу своей немузыкальности в том смысле, что
его нельзя было спеть. Он скорее годился для громкой декламации
».
Парадокс, однако, заключается в том, что белый стих,
который является одним из первых видов «разговорной»
поэзии (в противоположность песенной), произносится гораздо
быстрее, чем песня и даже просто речь. И вряд ли
мы возьмем на себя слишком много, предположив, что белый
стих, в отличие от рифмованной поэзии, отвечал новой
потребности развивающегося языка - превращению его в
систему обращения к публике. Аретино первым увидел в
формирующемся национальном языке средство массовой
коммуникации, которым он стал благодаря книгопечатанию.
Его биографы отмечают поразительное сходство меж-
291

ду ним и самыми популярными королями прессы нашего
столетия. Одна из рецензий на биографическую книгу
У.А.Сванберга «Гражданин Херст» в «Нью-Йорк таймс» (10
сентября 1961 г.) называлась: «Человек, который заставил
заголовки кричать».
Белый стих придал английскому языку мощь звучания,
заставил его рокотать, что способствовало его консолидации
под влиянием книгопечатания. В наш век, когда национальный
язык пришел в столкновение с такими невербальными
формами, как фотография, кино и телевидение, наблюдается
обратный эффект. Об этом очень точно высказалась
Симона де Бовуар в «Мандаринах»: «Какая смехотворная
честь - быть великим писателем Гватемалы или
Гондураса! Еще вчера он считал себя жителем привилегиров
анной страны мира и воображал, что каждый исходящий
оттуда звук отдавался во всех уголках земного шара.
Но теперь он знал, что его слова умирали у его ног».
Эта характеристика наводит на поразительную мысль
относительно эпохи Гутенберга и белого стиха! Нет ничего
удивительного в том, что исследования белого стиха не дали
никаких результатов. В равной степени бесплодным было
бы выводить происхождение длинных римских дорог из
их инженерных предшественников. Дело в том, что римские
дороги были побочным продуктом производства папируса
и быстро передвигающихся курьеров. Сезар Фолинго
предложил интересный подход к этой проблеме в статье
«Литература на народном языке» (в книге «Наследие средних
веков», р.182): «Древние римляне не знали народного
эпоса ... Эти неустрашимые строители создавали свой эпос в
камне; бесконечные мили мощеных дорог, .. вполне возможно,
оказывали на них такое же действие, как длинные последовательности
стихотворных рифмованных строк на
французов».
292

Книгопечатание превратило национальные
языки в средства массовой коммуникации,
в замкнутые системы, и тем самым создало
современный национализм как централизующую силу

~ Французам более, чем любой другой современной нации,
было дано почувствовать унифицирующую силу языка как
национальный опыт. И вполне естественно, что именно они
первыми ощутили распад этого созданного печатной технологией
единства под натиском невербальных средств массовой
коммуникации. Симона де Бовуар и Жан-Поль Сартр в
книге «Что такое литература?» так озвучили эту дилемму в
трагическом ключе: «Для кого пишет писатель?».
Журнал «Энкаунтер» (август 1955 г.) опубликовал редакционную
статью, посвященную Симоне де Бовуар, где
недвусмысленно про водится связь между гутенберговской
эпохой и феноменом национализма. Автор статьи рассма тривает
вопрос о природе славы и прочной репутации:
...для того чтобы добиться ее в наш век почти обязательно
принадлежать к какой-либо национальной общности,
которая наряду с какими угодно моральными и эстетическими
достоинствами обладает весьма вульгарным
качеством - силой, благодаря чему эта нация умеет заставить
мир прислушаться к себе. Существование такой
общности, по-видимому, является предпосылкой возникновения
национальной литературы, достаточно значительной
по объему и по содержанию для того, чтобы
завладеть воображением людей в других странах... Однако
все же сами писатели и создали этот феномен, называемый
«национальной литературой». Поначалу их
деятельность была нацелена исключительно на то, чтобы
доставлять удовольствие... Но позднее романтическое
движение, давшее вторую жизнь умирающим языкам,
привело к созданию национальных эпосов во имя
наций, которые едва только начинали осознавать себя
таковыми, тогда как литература в порыве энтузиазма
уже поторопилась окружить идею национального существования
ореолом всех мыслимых сверхъестественных
достоинств ...
293

Развитие книгопечатания - процесс, в котором рука об
руку идут как овнешнение и артикулирование частного
внутреннего опыта, так и омассовление коллективного национального
сознания, ибо воздействие новой технологии
заключается в том, что она придает национальному языку
визуальность и делает его объединяющей и унифицирующей
силой.
Вполне естественно, что Чосер, а также Драйден отдавали
предпочтение двустишию как форме интимного дружеского
общения. Чосеровский дистих для Томаса Мора,
например, был тесно связан по своему характеру со схоластическим
диалогом, а у Поупа и Драйдена дистих сохранял
характер сенековского стиля. В уже цитировавшемся
тексте Мора проводится важное различие между рифмованным
и белым стихом. Там схоластическая философия
как философия, приятная в частном общении друзей, противопоставляется
новым формам речи для «королевского
совета, где обсуждаются и рассматриваются важные вопросы
». Мор говорит О централистских и националистических
политических организациях, которые только появились
в его время. В драматической же литературе этим новым
формам гигантизма соответствовал именно белый стих
Марло:
Терида.м: Ты - Тамерлан?
Простой пастух, а как одет богато'
Как величав! Осанкою надменной
Богов и небо он зовет на бой!
Его суровый взор к земле прикован,
Как будто замышляет он пронзить
Аверна мрачный свод, чтобы на волю
Из ада вырвался трехглавый пес!
Та.мерлд'/i Великий, 1, 2
Пер. Э.Ли'/iецкоЙ

~ Говоря о мелодической линии у трубадуров, Уилфред
Меллерс в своей книге «Музыка И общество» (р.29) предла-
294
гает иную точку зрения на решительные преобразования,
охватившие также и поэзию Марло:
Необозримая длина и пластичность мелодической
линии в этой музыке компенсирует ограниченность музыки,
опирающейся только на мелодию. Если в жертву
приносятся возможности гармонии и контраста звучания,
то взамен открываются возможности создания мелодии,
свободной от запретов, налагаемых мензурой.
Ничто не сдерживает тонкости фразировки, интонирования
и нюансировки, кроме ограничений, присущих
последовательной линейной организации.
Песня - это речь, замедляемая ради наслаждения оттенками.
Белый стих возник в эпоху раскола между словами
и музыкой, сделавшую первый шаг навстречу специализации
и автономии музыкальных инструментов. Согласно
Меллерсу, полифония разбила старинную монодическую
линию. Роль полифонии в музыке сравнима с воздействием
печатного пресса и механического письма на язык и
литературу. Кстати, именно после появления книгопечатания
в музыке особенно возросла роль счета и мерности как
средства согласования певцов, исполнявших одновременно
различные партии. Тогда как в средневековой полифонии
раздельность партий и роль счета оставалась непроявленНОй.
Меллерс пишет (р.ЗГ):
Вполне возможно, что полифония была прежде всего
бессознательным результатом случайных явлений, которые
могут возникнуть при моно фоническом пении;
нет ничего удивительного в том, что в период позднего
средневековья полифония была глубоко укоренена в
монофонических по своему существу установках, к которым
современному человеку поначалу довольно трудно
найти подход и которые ему кажутся, по меньшей
мере, курьезными. Мы более или менее понимаем, чего
ждем от музыки, разделенной на партии, и средневековый
композитор не оправдывает наших ожиданий. Но
прежде чем обвинить его в «примитивности. или «банальности
», следует убедиться в том, что мы понимаем,
что он, по его представлению, пытался сделать. Он вовсе
не стремился выйти за границы монофонической
музыки, на которой был воспитан и которая, как мы видели,
символизировала философию, присущую тому
295

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Все уровни обучения стремились к универсальности образования
Понимать характер воздействия его искусства на публику
Другой выгодный момент процесса культурного столкновения
Меньшей степени