<<<     ΛΛΛ     >>>   

Анны. Их шалости остались теми же, что и в дни расцвета
Красавчика Бруммеля. Они задают друг другу
загадки, придуманные еще тогда, когда король Генрих
VIII был мальчиком. А девочки продолжают учиться
волшебству (левитации), о чем упоминал Пипс (<<Одна
из самых таинственных вещей, о которых я когда-либо
слышал»). Они собирают автобусные билеты и крышечки
от бутылок из-под молока в память о той покинутой
девочке, за которую требовал выкуп жестокий отец.
Они учатся выводить бородавки (и довольно успешно)
таким же образом, как это делал Френсис Бэкон в молодости,
и дразнят плаксу теми же словами, которые припоминал
Чарльз Лэм. Они сопровождают находку восклицанием
«Пополам!» точно так же, как это делали дети
Стюарта, и одергивают жадину куплетом, популярным
еще в дни Шекспира. Они пытаются гадать по
улиткам, скорлупкам орехов и очисткам яблок - гадания,
описанные еще поэтом Гейем почти два с половиной
века тому назад. Они повязывают запястье, чтобы
узнать, любимы ли они, тем же способом, которым Саути,
будучи в школе, отличал байстрюка. И под большой
тайной они сообщают друг другу историю о Боге и Люцифере,
распространявшуюся таким же образом в эпоху
Елизаветы.

Кабинка для чтения на самом деле служила
средневековому монаху помещением
для пения

Чейтор в своей книге «От написанного к напечатанному
» (р.19) первым затронул вопрос кабинки для чтения-пения
средневекового монаха:
Откуда это стремление к уединению в заведениях,
обитатели которых, как правило, большую часть времени
проводили среди своих товарищей? По той же причине,
по которой читальный зал в Британском музее не
разделен на звуконепроницаемые отделения. Привычка
к молчаливому чтению сделала такое устройство ненужным.
Но если заполнить читальный зал средневеко-
138
выми читателями, то гул шепчущих и бормочущих голосов
стал бы невыносимым.
Эти факты заслуживают пристального внимания со
стороны издателей средневековых текстов. Когда современный
переписчик кладет перед собой старинный манускрипт,
он держит в уме визуальное воспоминание о
том, что он видел. Средневековый же писец опирался на
слуховую память и, вероятно, во многих случаях держал
в памяти одно слово за раз 75.
Еще один аспект средневекового книжного мира приходит
на ум в связи с современной телефонной будкой, точнее,
с телефонной книгой, которая крепится цепью. Правда,
в России, где до недавнего времени доминировала
устная культура, нет телефонных книг. Информацию приходится
запоминать, что отдает средневековьем еще больше,
чем книга прикованная. Впрочем, запоминание не составляло
особой проблемы для людей допечатной эпохи, а
еще менее того для бесписьменного человека. Туземцы часто
недоумевают по поводу своих владеющих письмом учителей
и спрашивают: «Зачем вы все записываете? Неужели
вы не можете запомнитъ?».
Чейтор первым объяснил (р.116), почему печатный
текст, в отличие от рукописного, так разрушительно влияет
на память:
Наша память значительно ослаблена воздействием
печатного текста. Мы знаем, что нет необходимости «перегружать
память» всем тем, что можно найти, просто
сняв с полки книгу. Когда же большая часть населения
не владеет грамотой, а книги являются раритетом, требуется
цепкость памяти, значительно превосходящая
память современного европейца. Например, индийские
студенты способны выучить наизусть учебник и повторить
его на экзамене слово в слово. Устная передача
священных текстов служила надежным средством сохранения
их неизменными. Говорят, что если бы все рукописные
и отпечатанные экземпляры Ригвед были
утеряны, текст все равно можно было бы восстановить
до буковки. А ведь это - почти «Илиада» И «Одиссея»
вместе взятые. Русская и югославская устная поэзия
75 См. также: J.W.Clark, The Сате о/ Books.
139

живет в устах народных сказителей, которые обнаруживают
поразительную память и умение импровизировать.
Но более фундаментальная причина ухудшения памяти
заключается в том, что печать приводит к полному отделению
визуальности от аудиотактильной организации чувств.
Современный читатель, когда смотрит на страницу, преобразовывает
то, что он видит, в звук Поэтому припоминание
материала, прочитываемого глазами, затрудняется
усилием припомнить как визуальный образ, так и слуховой.
Люди с «хорошей памятью» - это, как правило, люди
с «фотографической памятью». Это означает, что они не
занимаются перекодированием информации с языка глаза
на язык уха и обратно и не страдают от того, что нужное
слово «вертится у них на кончике языка», как это делаем
мы, когда тщетно пытаемся то ли увидеть, то ли услышать
ускользающее переживание.
Прежде чем обратиться к устному, слуховому миру
средних веков в плане его учености и искусства, приведем
два отрывка, характеризующих соответственно раннюю и
позднюю фазы средневекового мира, которые подтверждают
предположение, что акт чтения был устным и даже
драма тическим.
Первый отрывок - из «Правил святого Бенедикта» (гл.
48): «После шестого часа, встав из-за [письменного] стола,
пусть они почивают на своих ложах в полном молчании.
Если же кто-либо пожелает читать в одиночку, то пусть он
делает это так, чтобы не беспокоить остальных».
Второй отрывок - из письма св. Томаса Мора Мартину
Дорпу, в котором содержится упрек последнему за его письма:
«Однако Я был бы весьма удивлен, если бы кто-либо
решился на такую лесть и стал бы превозносить такие вещи
даже в вашем присутствии. И, как я уже говорил, вам
стоит лишь взглянуть в окно, и вы увидите выражение того
лица, услышите ту интонацию и чувства, с какими это
читается» 76.
76 E.F.Rogers, ed., St. Thoтas Моте: Selected Letters, р.13.
140

В церковных школах грамматика изучалась
прежде всего для того, чтобы способствовать
правильности устной речи

Путь к пониманию средневекового мира лежит через
осознание того, что устная культура характеризуется такой
степенью стабильности, которой нет в визуальном мире. Более
того, это помогает нам понять некоторые важнейшие изменения
в культурном сознании двадцатого столетия.
В этой связи я хочу сослаться на довольно необычную
книгу Иштвана Хайнала 77, посвященную обучению письму
в средневековых университетах. Я раскрыл эту книгу, надеясь
найти в ней, так сказать, между строк свидетельства
древней и средневековой практики чтения вслух, но я совсем
не был готов обнаружить, что «письмо» В средневековом
смысле было не только устной деятельностью, но даже
формой ораторского искусства, или тем, что в то время называлось
pronuntiatio78, которое составляло пятый основной
раздел нормативного риторического учения. Работа
Хайнала проливает новый свет на вопрос, почему проиенесение
речей, или pronuntiatio, занимало такое важное место
в древнем и средневековоммире: «Искусство письма почиталось
столь высоко, потому что в нем видели доказательство
прочной устной учености».
Устный характер обучения письму объясняет ранний
возраст поступления в средневековый университет. Для
того чтобы научиться как следует писать, студенты начинали
курс в возрасте двенадцати-четырнадцати лет. «В
двенадцатом и тринадцатом веках необходимостьизучения
латинской грамматики, а также такие материальные препятствия,
как трудности с пергаментом, могли довольно
существенно отодвинуть возраст, в котором обучение письму
становилось целенаправленными постоянным».
Следует также иметь в виду, что за пределами университетов
не существовало организованной системы обучения.
Только после эпохи Возрождения «мы встречаем частые
упоминания о том, что в Париже в небольших классах
77 L'Enseigneтent de l'ecrituTe аuх universites тedievales, р.74.
78 Речь, декламация (л.ат.). - Прим, пер.
141

некоторых колледжей обучение начиналось с алфавита».
Мы также имеем свидетельства о студентах колледжей,
которым было менее десяти лет. Но, когда мы говорим о
средневековом университете, следует помнить, что он «охватывал
все уровни обучения от элементарного до высшего
». Специализации в нашем смысле не существовало, и
все уровни обучения стремились к универсальности образования,
а не к специализированному сужению. Такой же
характер в этот период носило и искусство письма, ибо письмо
подразумевало все то, что древний и античный мир
связывал с понятиями grammatica и philologia.
К началу двенадцатого века, пишет Хайнал (р.39), «продолжала
сохраняться система обучения, имевшая большое
значение уже в течение нескольких столетий и рассчитанная
на подготовленных студентов. Это обучение, помимо
знания литургии, включало в себя связанные с ней практические
умения. На уровне же церковных школ ученик
учился читать на латыни, т.е. грамматика была нужна для
выразительного чтения и переписывания латинских текстов.
Грамматика, таким образом, служила прежде всего
тому, чтобы способствовать правильности устной речи».
Акцент на правильности устной речи для средневекового
человека - своего рода эквивалент нашего визуалистского
представления о том, что образованность предполагает
точность цитирования и умение править текст. Причину
такого положения дел Хайнал проясняет в разделе о
«методах обучения письму в университете».
К середине тринадцатого века факультет искусств в
Париже оказался на перепутье методов. Как можно догадаться,
все возрастающее количество книг сделало возможным
для многих преподавателей отказаться от метода
dictamen, или диктовки, чтобы ускорить обучение. Однако
этот медлительный метод все еще оставался популярным.
Согласно Хайналу (р.64, 65), «после тщательного рассмотрения
[факультет] вынес решение в пользу первого метода,
а именно: профессору следует говорить достаточно быстро,
для того чтобы его могли понять, но не слишком быстро,
для того чтобы перо успевало за ним ... Студенты, которые,
протестуя против такого установления, будут кричать,
свистеть или топать ногами, сами или с помощью своих
слуг, подлежат исключению из факультета на один год».
142

Средневековому студенту приходилось быть
одновременно палеографом, редактором
и издателем читаемых им авторов

Итак, новая форма диалога и устной дискуссии пришла
в столкновение со старой формой диктовки. Именно благодаря
этому столкновению мы можем узнать о подробностях
процедуры средневекового обучения. Вот что об этом
пишет Хайнал (р.65, 66):
Как свидетельствует упоминание о том, что за пределами
факультета искусств обучение проводилось без
диктовки, сам факультет искусств к этому времени уже
порвал с диктовкой, Гораздо более удивительно то, что
факультет предполагал оппозицию со стороны студенТОБ...
Студенты цеплялись за диктовку. Ибо диктовка до
ЭТого времени не только замедляла лекцию и снабжала
студентов дополнительными текстами, но и составляла
метод основного курса - modus legendi libros 79 ...Диктовка
использовалась даже на лекциях, которые проводились
на кандидатских экзаменах в целях доказательства
умения читать письменные тексты.
Хайнал обращает внимание на еще один важный аспект:
Вне всяких сомнений, одной из важнейших причин
распространенности диктовки было то, что до эпохи
книгопечатания школы и ученые не располагали достаточным
количеством текстов. Рукописная книга стоила
дорого. Простейшим способом распространения текстов
для учителя было надиктовывать их ученикам. Возможно
также, что некоторые студенты записывали тексты
под диктовку в коммерческих целях. Конечно, в определенной
степени диктовка имела коммерческую подоплеку
как со стороны студента, который эаписывал и продавал
книги, так и со стороны преподавателя, который
таким образом обеспечивал себе обширную аудиторию
и существенный заработок Такой учебник нужен был
студенту не только для университетского Обучения, но
и для его будущей карьеры... Более того, в число университетских
требований входило представление студента-
79 Способ (метод) чтения книг (л.ат.). - Прим. пер.
143

ми нужных для обучения книг, переписанных ими самими,
или по крайней мере на троих должна была быть одна
книга... Наконец, представляясь для получения кандидатской
степени, кандидат был обязан предъявить книги,
которые ему принадлежали. Среди свободных профессий
был также ряд областей, где кандидата на должность
проверяли в плане оснащенности книгами 8 О .
80 Эти размышления позволяют по-новому взглянуть на чосеровского
«студента» И дают некоторые основания для конъектуры
«worthy» (достойный), а не «worldly» (мирской) в спорном месте
текста:
А Clerk ther was of Oxenford also,
That unto logyk hadde longe ygo.
As leene was his hors as is а rake,
And he has nat right fat, 1 undertake,
But looked holwe, and therto sobrely.
Ful thredbare was his overeste courtepy;
For he hadde geten hym yet по benefice,
Ne was so worldly for to have office.
For hym was levere have at his beddes heed
Twenty bookes, clad in blak ог reed,
Of Aristotle and his philosophie,
Than robes riche, ог fithele, ог gay sautrie.
(В дословном переводе в зависимости от предлагаемой
Мак-Люэном конъектуры смысл указанного места меняется следующим
образом: вместо «Он не сумел добыть себе бенефиции,
[потому что] был слишком мирским для своей службы», следует
читать «[потому что] был слишком достойным». См. также рус пер.
И.Кашкина и О.Румера, где данный нюанс упущен:
Прервав над логикой усердный труд,
Студент оксфордский с нами рядом плелся.
Едва ль беднее нищий бы нашелся:
Не конь под ним, а щипанная галка,
И самого студента жалко -
Такой он был обтрепанный, убогий,
Худой, измученный плохой дорогой.
Он ни прихода не сумел добыть,
Ни сл.ужбы ка'Н:цел..ярскоЙ. Выносить
Нужду и голод приучился стойко.
Полено клал он в изголовье койки.
Ему милее двадцать книг иметь,
Чем платье дорогое, лютню, снедь.
Он негу презирал сокровищ тленных,
Но Аристотель - кладезь мыслей ценных -
Не мог прибавить денег ни гроша. - ПрUJlt. пер.)
144
Разделение между словами и музыкой в печатной технологии
было не менее значимым, чем разделение между
визуальным и устным чтением, ею стимулированное. Более
того, до изобретения печатания читатель или потребитель
был в буквальном смысле и производителем. Хайнал пишет
следующее (р.б8):
Метод «la dictee» (dictamen, диктовки) в средневековых
школах, вне всяких сомнений, имел своей целью
создание отчетливого письменноготекста, пригодного не
только для использования на месте, но и для другого
человека, а если представится случай, то и для продажи.
Диктующий повторял слова не единожды и не
дважды, а несколько раз. Разумеется, даже после запрета
диктовки преподавателю разрешалось надиктовывать
некоторые тезисы, которые подлежали запоминанию...
Помимо формы точной и сплошной диктовки, которая
называлась modus pronuntiantium81 на факультете искусств
существовала «особая форма диктовки наряду с
modus pronuntiantium. Это был другой метод чтения курса,
предполагавший более быстрый темп речи, метод, предназначенный
для reportateurs - продвинутых студентов,
которые могли учить других, опираясь на собственные заметки
».
Однако медленный, но точный метод dictamen, или диктовки,
был нацелен не только на создание книг, так сказать,
для индивидуальногопользования:
...такое обучение принимало во внимание недостаточную
подготовку студентов... Очевидно, что студенты
учились под диктовку не только для того, чтобы обеспечить
себя текстами, но также и потому, что таким образом
им приходилось учить тексты в процессе правильного
и разборчивого их записывания...
Выражение modus pronuntiantium употреблялось в
уставе не просто для обозначения учебной процедуры,
предполагавшей громкую речь и должную артикуляцию
слов. Оно было техническим термином. Обучение
pronuntiatio было одной из главных задач латинской
grammatica, и учебники по грамматике уделяли значи-
81 Способ [произнесения] речи (л.ат.). - Прим, пер.
145

тельное внимание этому вопросу. Это был общепринятый
метод, предназначенный для того, чтобы выработать
хорошее латинское произношение, умение различать
буквы, разделять и модулировать слова и фразы.
В учебниках по грамматике ясно говорится, что цель
процесса обучения - научить писать. Хорошее произношение
считалось важным умением, ведь оно было
предпосылкой обучения письму. Акт писания молча, без
громкого чтения вслух в то время был еще невозможен.
Мир вокруг новичка отнюдь не пестрел рукописными и
печатными текстами. Он весьма нуждался в четком и
выработанном произнесении текста, если хотел научиться
писать без ошибок (р.69).
Хайнал отмечает еще одну выгоду, вытекающую из
единства чтения и письма (р.75, 76):
Письмо в форме диктовки не просто являлось упражнением
в копировании, как это может показатъся на
первый взгляд. Любопытный факт, но именно благодаря
данной системе в среде этих факультетов развивались
науки и зародилась новая литература. Дело в том, что
каждый профессор стремился придать преподаваемому
им предмету новую форму, которая соответствовала бы
предпосылкам и ПОнятиям последнего. Поэтому своим
студентам он надиктовывал изложение своего личного
понимания. Исходя из этого университетское движение
кажется нам с самого своего зарождения подлинно современным.

Фома Аквинский объясняет, почему Сократ,
Христос и Пифагор не облекли свои учения
в письменную форму

Далее Хайнал отмечает (р.76) аспект создания личной
книги, который проливает свет на характерную черту ру_
копиеной культуры. Такая практика не только способствовала
развитию внимания к деталям текста, памяти и углублению
медитации:
Старые традиционные учебники, в основном унаследованные
от поздней античности, всегда находились в
146
распоряжении профессоров, но те не видели особого
смысла в их бесконечном переписывании. Обучая студента
за студентом, адаптируя материал с учетом подготовки
каждого человека, они постепенно упрощали
учебный материал или выбирали из него главное и старались
представить это в сжатой форме.
Резюмируя, Хайнал говорит, что обучение письму
было методом преподавания, преследовавшим множество
целей: умение писать, практика в сочинении и в то
же время подготовка умов студентов к восприятию новых
понятий, способов рассуждения и средств выражения.
Это был весьма важный момент, поскольку к приобретению
текстов добавлялось удовольствие от самой
практики письма. Вероятно, это и было первоначальной
причиной того, что практика письма была столь характерна
для университетского обучения в средние века. И
неудивительно, что начиная с четырнадцатого столетия
практика письма рассматривалась как сущность университетской
жизни в Париже.
В свете предложенного Хайналом взгляда на средневековое
письмо более осмысленным кажется взгляд Фомы
Аквинского на Сократа и Христа как на учителей, не желавших
излагать свое учение на письме. В вопросе 42 третьей
части «Суммы теологии» (т.е. учебника теологии) Аквинат
спрашивает: «Utrum Christus debuerit doctrinam Suаm
Scripto tradere?»82. Фома не приемлет идею страницы,
т.е. того, на чем пишут, как tabula rasa. Он говорит:
Отвечаю, что Христос по необходимости не доверил
своего учения письму, во-первых, чтобы не уронить
своего достоинства. Ибо чем превосходнее учитель, тем
превос~однее его манера учительства. А следовательно,
Христос как превосходнейший из учителей необходимо
должен был приспособить свою манеру учительства
так, чтобы его учение запечатлелось в сердцах его слушателей.
Поэтому сказано (Мф., 7, 29), что «Он учил их
как Власть имеющий». По этой причине даже среди
язычников Пифагор и Сократ, которые были пр ев ос ходнейшими
учителями, не желали записывать что-либо.
82 Должен ли был Христос перенести свое учение на письмо?
(л.ат.). - Прu.м. пер.
147

Если бы средневековое письмо не было так тесно связано
с устной формой обучения, то представление о том, что
письменная фиксация есть просто ловкое приспособление,
а не форма обучения сама по себе, вряд ли могло бы возникнуть.
Благодаря великолепному исследованию Хайнала единого
средневекового подхода к обучению письму как ветви
риторики в тесном переплетении с грамматикой и литературным
аспектом теперь легко понять связность ранней и
поздней ступеней обучения. Например, в трактате «Об ораторе
» (1, xvi) Цицерон говорит, что поэт является соперником
и почти ровней оратору. А у Квинтилиана, Августина
и множества авторов средневековья и Ренессанса тезис о
том, что поэзия или grammatica есть служанка риторики,
является общим местом'Ч.
Цицероновокое понятие ученого оратора (doctus orator)
и красноречия как разновидности мудрости, как действенного
знания, стало основополагающей хартией средневекового
образования благодаря Августину. Однако Августин,
сам выдающийся учитель риторики, передал эту цицероновскую
хартию средним векам отнюдь не как программу
кафедрального красноречия. Как отмечает в своем замечательном
исследовании Ма р ру 8 4 , «христианская, августинианская
программа образования заимствует в гораздо меньшей
степени от техники ритора, чем от техники грамматика
». Словом, древние graттatica и philologia были энциклопедическими,
лингвистичвски ориентированными программами,
которые Августин приспособил для Doctrina
83 См.: КС.Болдуин «Средневековая риторика и поэтика»;
Д.Л.Кларк «Риторика и поэзия в эпоху Ренессанса». Эти авторы
находят цицероновсков слияние поэтики и риторики малопонятным.
Однако Мильтон принимал его. В своем трактате «Об образовании
» он присоединяется к воззрению Цицерона. После
грамматики, говорит он, большое внимание должно быть уделено
изучению логики, так как она весьма полезна для «изящной И витиеватой
риторики». За ними «должна следовать поэзия или скорее
предшествовать как менее изящная, но более простая,
чувственная и страстная». Эти последние слова Мильтона часто
цитировались вне контекста и без всякой оглядки на точное техническое
значение мильтоновских терминов.
84 H.-I.Маггоu, Saint Augustin et la fin de la culture antique, р.530,
note.
148
Christiana. Слово graттatica Августин употреблял в смысле
не столько проповеди, сколько понимания и изложения
sacra pagina85. И если Хайнал показал, как письмо и обучение
грамматике составляли единое целое с искусством ртоnuntiatio,
или ораторскимё", то Марру показывает, каким
образом древняя graттatica стала основой изучения Библии
в средние века. Далее мы увидим, как в шестнадцатом
и семнадцатом столетиях древние и средневековые техники
экзегезиса расцвели как никогда ранее. Они послужили
фундаментом научной программы Бэкона, а затем были
полностью отодвинуты в сторону новой математикой и новой
техникой исчисления.
Прежде чем перейти к вопросу о воздействии книгопечатания
на искусства и науки, коротко остановимся на тех
изменениях, которые претерпели различные методы средневековой
экзегетики. Книга Берила Смолли «Изучение
Библии в средние века» являет собой замечательнуюпа НОраму,
наилучшим образом соответствующую нашей цели
- познанию нового измерения визуального опыта и организации,
возникших после изобретения книгопечатания. В
связи с этим интересно отметить, что множество факторов,
никак не связанных с Гутенберговой технологией, уже
предвещали это усиление визуальности. Предпринятое нами
рассмотрение роли graттatica в устном подходе к
средневековому письму и изучению текстов помогает увидеть,
что рукописная культура еще не могла интенсифицировать
визуальную способность до такой степени, чтобы
привести к расколу чувственной организации.
Смолли отмечает (p.xiv): «В средние века преподаватели
считали Библию преимущественно школьной книгой.
Псалтырь служил для изучения букв. По Библии обучали
85 Священное сочинение (лат.). - Прu.м. пер.
86 В шестнадцатом веке елизаветинских актеров иногда называли
«риториками», Это было естественным для эпохи, когда ртоnuntiatio
изучалось наряду с другими частями риторики: inventio,
dispositio, elocutio, memoria (нахождение, расположение, изложение
и запоминание. - Прuм. пер.). См. прекрасное исследование
Б.Л.Джозефа «Актерская игра в елизаветинскую эпоху», где автор
извлекает из учебников грамматики и риторики шестнадцатого
столетия множество техник драматической игры, с которыми
знакомился школьник в елизаветинскую эпоху.
149

также и свободным искусствам. Поэтому изучение Библии
было с самого начала связано с историей всех учебных заведений».

Появление схоластов, или moderni,
в двенадцатом веке привело к глубокому
разрыву с древними представителями христианской науки

Мы уже видели вместе с Марру, что благодаря Августину
изучение Библии вобрало в себя древнюю egkuklios
paideia, или энциклопедическую программу grammatica и
rhetorica, получившую свое определение у Цицерона. Таким
образом, именно экзегеэа Священного писания обеспечила
преемственность классического гуманизма в монастырских
школах от Августина до Эраэма. Но возникновение
университетов в двенадцатом столетии спровоцировало
радикальный разрыв с классической традицией. Программа
новых университетов была сосредоточена на dialectica,
или схоластическом методе, который расцвел в Риме,
как следует из указаний С.Ф.Боннера в книге «Римское
ораторское искусство» (р.4З):
При республиканском устройстве ораторское искусство
играло важную роль в достижении успеха в общественной
жизни, где все решалось путем оживленных и
горячих споров. Но в эпоху принципата оно в значительной
мере утратило свою политическую ценность. И
дело не в том, что суды потеряли большую часть своей
власти; для рассмотрения гражданских и уголовных дел
по-прежнему привлекались адвокаты. Дело было скорее
в недостатке гарантированного успеха в общественной
жизни, чего вправе был ожидать хороший оратор в республиканские
времена. В эпоху принципата слишком
многое зависело от императорского и придворного покровительства;
так что в практике публичных речей
стало необходимым слишком тщательно выбирать слова,
чтобы добиться популярности. При Тиберии (или
150
Калигуле) Сенека Старший, оглядываясь на эпоху Августа,
писал о ней как о времени «широкой свободы слова
»; но даже тогда эта свобода, которую автор «Диалогов
» И философ В «Лонгине» считали столь существенной
для ораторского искусства, быстро испарял ась из
публичной римской жизни.
Поэтому ораторское искусство переместилось на более
безопасную арену школ, где человек мог выставлять
напоказ свой республиканизм, не опасаясь последствий,
и где можно было найти компенсацию за утрату
политического престижа с помощью аплодисментов своих
сограждан. Термин scholastica (ешкольное ораторское
искусство») вошел в моду как противоположность
подлинной публичной речи, а представители этого показательного
ораторства стали известны под именем
scholastici, Т.е. схоластов.
Разрыв между политическим красноречием и схоластическим
или академическим диспутом, следовательно, произошел
задолго до эпохи средневековья. Боннер ссылается
на книгу «Пренияя Сенеки Старшего и отмечает (р.2): «Из
этого видно, что Сенека различает три основные стадии
развития: 1) доцицероновский thesis87; 2) частным образом
практикуемая декламация Цицерона и его современников,
известная как causae88; З) собственно декламация, известная
как controversia89, а впоследствии также как scholastiса
».
Эти схоластические упражнения в Древнем Риме состояли
в sic et nоn 9 О рассуждении о тезисах. В своей «Топике»
(1,9) Аристотель говорит о таких положениях как об утверждении
или отрицании некоторых особых философских
принципов, приводя В качестве примера «все течет» или
«все сущее есть одно».
Более того, «thesis» подразумевал, что тема могла не только
быть парадоксальной,но и рассматриватьсябез учета
конкретных обстоятельств и «данного времени, места и человека
». Боннер добавляет (р.З):
87 Тезис, положение (лат.). - Прu.м. пер.
88 Здесь: темы (лат.). - Прим. пер.
89 Прения (лат.). - Прим. пер.
90 «Да» И «нет» (лат.). - Прu.м. пер.
151

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Искусством пещерного человека образом человек
Хронологии древних греков имеет мало общего с нашими точками зрения
Как был изобретен алфавит
Культурных изменений
Молчаливое чтение было аномалией в такой степени