|
|
<<< ΛΛΛ >>>
нию дескриптивного реализма в искусстве и отказу от
поэтического формализма? Здесь нет смысла говорить о
развитии или росте, так как Парфенон не в большей
степени вырос из Олимпии, чем история Фукидида из
драм Эсхила. Скорее греки пятого века до н.э., экспериментировавшие
в реалистическом искусстве, обнаружили,
что оно более соответствует их вкусам, чем формальное
искусство, ибо у них появилась склонность к
правдоподобию.
Обществу номадов недоступен опыт
замкнутого пространства
Вместо того чтобы воспользоваться уникальными наблюдениями
Селтмана за греческой caelatura как отмычкой
к средневековой рукописной культуре, я попытаюсь еще
несколько расширить собранную мозаику экспонатов.
Прежде чем мы перейдем к рассмотрению пяти столетий
галактики Гутенберга, следует отметить, сколь глубоко
безразличны люди бесписьменной культуры к визуальным
ценностям в организации их восприятия и опыта. Это безразличие
свойственно художникам, «начиная С Сезанна».
Замечательный историк искусства Зигфрид Гидион экстраполировал
новый подход искусства к пространству, «начиная
с Сезанна», на «популярную культуру» И «анонимную
историю». Искусство у него выступает столь же всеобъемлющей
идеей, как и мимесис у Аристотеля, В настоящее
время он завершает обширный труд «Истоки искусства
» - своего рода справочник, суммирующий результаты
его эстетического анализа в области всех абстрактных
форм механизации двадцатого столетия. Необходимо понять
тесную связь между миром и искусством пещерного
человека и в высшей степени органической взаимозависимостью
между людьми в эпоху электричества. Разумеется,
можно говорить о том, что лирический интерес к аудиотактильным
движениям на ощупь ребенка и пещерного человека
свидетельствует о наивной и некритической одержимости
бессознательным в век электрической, т.е. симультанной
культуры. Но и для многих поздних романтиков
прорыв к «пониманию» примитивного искусства стал зна-
96
чительным и волнующим открытием. Как утверждал
Эмиль Дюркгейм, именно визуальная специализация способствовала
наибольшей фрагментации опыта и деятельности.
Ибо по-настоящему «абстрактное» искусство - это
реализм и натурализм, основанные на выделении визуальной
способности из взаимодействия с другими чувствами.
Так называемое же абстрактное искусство в действительности
есть результат тесного взаимодействия чувств с переменным
преобладанием то слуха, то осязания. Я бы даже
сказал, что «осязание» представляет собой не столько отдельное
чувство, сколько именно взаимодействие чувств.
Вот почему оно отступает на второй план, по мере того как
визуальная способность получает изолированное и абстрактное
значение.
В книге «Исследования по коммуникации» (р.71-89) Гидион
приводит очень интересный отрывок из своей будущей
книги об истоках искусства, где речь идет о сознании
пространства у пещерных художников:
Внутри пещер не было найдено никаких следов проживания
человека. Это были святилища, где с помощью
рисунков, обладающих магической силой, отправлялись
священные ритуалы.
Эти пещеры не представляют собой пространство в
нашем понимании, ибо в них царит постоянный мрак
Пещеры в пространственном смысле пусты. Это особенно
хорошо начинает понимать тот, кто пытался в одиночку
найти выход из какой-либо пещеры. Слабый луч
света, исходящий от его факела поглощается абсолютной
тьмой вокруг него, и только каменистые туннели и
источенные стены, ведущие во всех направлениях, повторяют,
словно эхо, его вопрос: где выход из этого лабиринта?
Свет и искусство в пещерах
Ничто не оказывает такого разрушительного воздействия
на подлинные ценности первобытного искусства,
как блеск электрического света в этом царстве вечной
ночи. Дрожащий огонь или небольшие каменные светильники
с животным жиром, образцы которых были обнаружены,
позволяют лишь фрагментарно рассмотреть
цвета и линии изображенных предметов. В таком мягком
неустойчивом свете последние, кажется, обретают
97
магическую подвижность. При сильном освещении запечатленные
линии и даже покрытые красками поверхности
теряют свою яркость, а иногда и вовсе исчезают.
Только в первом случае тонкие прожилки рисунков могут
быть рассмотрены, не будучи подваленными шероховатой
поверхностью камня.
Пожалуй, сказанного достаточно, чтобы показатъ,
что первобытный человек не связывал пещеры с архитектурой.
Пещеры просто служили ему помещениями,
которые он использовал для своих магических искусств.
Эти места он выбирал с максимальной тщательностью.
Нора, пещера не представляют собой замкнутого пространства,
поскольку, подобно треугольнику или вигваму,
она являет линии силы. В то же время квадрат не являет
линии силы, но есть перевод такого тактильного пространства
в визуальные термины. Этот перевод происходит только
после появления письма. И тот, кто даст себе труд
прочитать «Разделение труда» Эмиля Дюркгейма, поймет,
почему это так. Ибо только после того, как оседлая жизнь
создает условия для специализации человеческих занятий,
возникает специализация в жизни чувств, которая постепенно
ведет к нарастанию визуальной интенсивности. По
мнению антропологов, с которыми мне пришлось беседовать,
резьба и скульптура как таковые уже указывают на
усиление визуальности. Поэтому кажется вполне обоснованным
предположение о том, что кочевники, у которых
практически отсутствует специализация в деятельности
или в жизни чувств, никогда не могли бы прийти к прямоугольным
помещениям. Но с развитием скульптуры создаются
предпосылки для дальнейшей визуализации, т.е. для
развития резьбы, письма и прямоугольных ограждений.
Скульптура - и в наше время, и всегда - представляет
собой границу между пространствами видения и слуха.
Ибо скульптура не является замкнутым пространством.
Она формирует пространство так же, как это делает звук
Архитектура также обладает пограничным таинственным
измерением между двумя видами пространства. Ле Корбюзье
утверждает, что лучше всего это ощущается ночью,
ибо архитектура лишь частично связана с визуальностью.
Обратимся к книге И.С.Карпентера «Эскимосы», в которой
рассматриваются пространственные представления эс-
98
кимесов И раскрывается весьма «иррациональный», т.е. невизуальный,
характер их пространственных форм и ориентаций:
я не знаю ни одного примера того, чтобы эйвилики
описывали пространство в визуальных терминах. Для
них пространство не статично и, следовательно, не поддается
измерению. Поэтому у них нет формальных единиц
измерения пространства так же, как нет и однообразных
делений времени. Резчику неведамы требования
оптического глаза, он позволяет каждой фигуре занять
собственное пространство, создать собственный
мир, не считаясь с фоном или чем бы то ни было внешним
... В устной традиции рассказчик мифов обращается
от многих ко многим, а не от человека к человеку. Речь
и песня обращены ко всем ... Эскимосский поэт, рассказчик
мифов или резчик передает анонимную традицию
всем сразу ... Произведение искусства видится и слышится
одинаково хорошо с любой стороны.
Многосторонняя пространствеиная ориентация, т.е. акустическая
или слуховая, обусловливает то, что эскимосов
весьма забавляют неуклюжие усилия пришельцев найти
«правильный угол зрения» для рисунков. Странички из
журналов, прикрепленные к потолку иглу, чтобы отвести
капли тающего льда, часто заставляют белых пришельцев
изворачиваться, чтобы их рассмотреть. Подобным образом
эскимос может начать рисунок или резьбу на одной стороне
доски, а продолжить на другой. В их языке нет специального
слова для искусства: «Каждый взрослый эйвилик
является умелым резчиком по кости: резьба для них нормальный
и важный навык, так же как для нас письмо».
Гидион рассматривает ту же тему пространства в «Исследованиях
по коммуникации» (р.84): «Для первобытного
искусства является всеобщим законом то, что глаз охотника
ледникового периода обнаруживает образы привычных
ему животных в очертаниях камней. Французы называют
это распознавание естественных форм epouser les contours42.
Нескольких линий, изгибов или немного цвета достаточно
для того, чтобы в воображении возник образ животного
». Возрождение в нас страсти к очертаниям неотдели-
42 Принять очертания, облечь в формы (фр.). - Прuм. пер.
99
мо от того, что мы начинаем смотреть на все формы, функции
и их взаимозависимость как на органические, а это является
следствием технологии электромагнитных волн. Таким
образом, возрождение первобытных органических
ценностей в искусстве и архитектуре есть прежде всего
результат влияния технологии нашего времени. И однако
некоторые антропологи даже сегодня продолжают утверждать,
что людям дописьменной эпохи свойственно евклидово
восприятие пространстваэ'. А немало других предпочитают
облекать данные своих исследований в термины ев клидовой
модели. Поэтому нет ничего удивительного в том,
что Дж.ККаротерсодинок в своих исследованиях.Как психолог,
переступивший черту антропологии, он был совсем
не готов к тому, что ему открылось. И это пока стало достоянием
очень немногих людей. Интересно, если бы, например,
Мирче Элиаде был знаком с концепцией влияния письменного
слова на замещение аудиального измерения визуальным,
продолжал бы он с тем же усердием настаивать
на «ресакрализации» человеческой жизни?
Примитивизм стал по большей части
вульгарным клише в современном искусстве
и гуманитарной науке
Вполне возможно, что все те, кто подпал под влияние
Маринетти и Мохой-Надя, попались в ловушку из-за путаницы
с причинами и истоками мирской конфигурации
жизни, с одной стороны, и «сакральной» конфигурации, с
другой. Напротив, вполне возможно, что, даже зная о том,
что «сакрализация» И «десакрализация» человеческой
жизни есть чисто механическая технологическая операция,
вся группа «иррационалистов» тем не менее избрала
43 И.С.Карпентер полагает, что Владимир Г.Богораз
(1860-1936) был, по-видимому, первым антропологом, утверждавшим,
что бесписьменному человеку несвойственно евклидово
представлениео пространстве. Он рассуждает на эти темы в статье
«Представления О пространстве и времени в понятии первобытной
религии» (АтепсаnAnthropologist, vol.27, no.2, April, 1925,
рр.205-66).
100
бы «сакральный», или слуховой, способ организации опыта.
Во-первых, как подчеркивает Тейяр де Шарден, он связан
с наступлением электромагнитной и электронной технологий.
А для многих новое как таковое - это своего рода
мандат, полученный из космоса, даже если оно предполагает
возврат к дописьменным формам сознания. И хотя мы
не видим никаких религиозных оснований ни для «священного
», ни для «мирского» В том виде, в каком они представлены
у Элиаде или любого другого «иррационального» мистика
нашего времени, мы вовсе не склонны преуменьшать
культурную силу неписьменных и письменных форм жизни
в организации восприятия и предрасположений всего
человеческого сообщества. Так, злополучный конфликт
между Восточной и Римской церквами - наглядный пример
противостояния между церковью устной и визуальной,
которое никоим образом не связано с вопросами веры.
Осмелюсь задать вопрос: не пора ли научиться каким-
то образом контролировать все эти «детские болезни»,
постоянные идеологические встряски, переживаемые человеческим
сообществом, и попытаться ввести их в несколько
более предсказуемое русло? Известно, что неизбежна
только та война, причины которой остаются нераспознанными.
Коль скоро нет и не может быть большего противоречия,
столкновения между человеческими культурами,
нежели столкновения между теми культурами, которые
основаны на приоритете глаза или уха, то нет ничего
странного в том, что метаморфоза западного человека, связанная
с переходом к зрительному способу восприятия,
должна быть даже менее болезненной, чем современное
движение в сторону слухового способа восприятия человека
электронной эпохи. Этот переход - серьезная внутренняя
травма, не говоря уже о нападках друг на друга слуховой
и оптической культур, с доходящей до садизма неуступчивостью
отстаивающих свою правоту.
Мирче Элиаде начинает свою книгу «Священное И мирское
» как манифест, провозглашающий запоздалое признание
«священного», или слухового, пространства в нашем
столетии. Он высказывает ряд упреков в адрес книги
Рудольфа Отто «Священное» (1917 г.): «Ученый оставил в
стороне все то рациональное и спекулятивное, что есть в
религии, и вдохновенно описал ее иррациональную сторо-
101
ну. Отто прочитал Лютера и понял, что означает для верующего
«живой Бог». Это не Бог философов и не Бог Эразма,
это не какая-то идея, абстрактное понятие, простая моральная
аллегория, это - страшная .мощъ, проявляющаяся
в божьем гневе»44. Затем Элиаде разъясняет свою цель:
«На следующих страницах мы попробуем проиллюстрировать,
в чем состоит это противопоставление [священного и
мирского]». Говоря О том, что «современный представитель
западной цивилизации испытывает определенное замешательство
перед некоторыми формами проявления священного:
ему трудно допустить, что кто-то обнаруживает проявления
священного в камнях или деревьяхь Р, он намеревается
показать, почему человек «первобытных обществ
обычно старался жить, насколько это было возможно, среди
священного, в окружении освященных предметов»:
Каким образом удается религиозному человеку максимально
долго удерживаться в священном пространстве;
в чем отличие его жизненного опыта от опыта человека,
лишенного религиозных чувств, т.е. человека, живущего
либо стремящегося жить в мире, утратившем
священный характер? Вот тема, которая будет преобладать
на следующих страницах. Следует подчеркнуть,
что мирское восприятие действительности во всей его
полноте, лишенный священных свойств Космос - это
совсем недавнее открытие человеческого разума. Мы не
стремимся показать, какими историческими путями, в
результате каких изменений духовного мира современный
человек лишил священного свой мир и принял
светское существование. Достаточно лишь отметить,
что эта утрата священности характеризует весь опыт
нерелигиозного человека в современных обществах и
что вследствие этого современный человек ощущает все
более серьезные затруднения в понимании масштабов
бытия религиозного человека первобытных обществэ".
Элиаде находится в плену распространенной иллюзии,
полагая, что современный человек «ощущает все более се-
44 Элиаде М. Священное и мирское. - М., 1994.- С.16. - Прим.
пер.
45 Там же. - С.17. - Прuм. пер.
46 Там же. - С.18, 19. - Прuм. пер.
102
рьезные затруднения в понимании масштабов бытия религиозного
человека первобытных обществ». Миру современного
человека, после того как более столетия назад были
открыты электромагнитные волны, постепенно становятся
присущи все измерения существования первобытного человека,
и даже более того. В искусстве и науке прошлого
века и еще раньше слышится неуклонное крещендо темы
первобытного примитивизма. Работа Элиаде представляет
собой именно популяризацию такого искусства и науки.
Сказанное отнюдь не означает, что он ошибается. Там, где
речь идет о фактах, он совершенно прав, например, в том,
что «лишенный священных свойств Космос - это совсем
недавнее открытие человеческого разума». Действительно,
это открытие есть следствие усвоения фонетического алфавита,
особенно после изобретения Гутенберга. Но дело в
другом: я сомневаюсь в ценности тех прозрений, которые
заставляют человеческий голос дрожать от священнического
неистовства, как только речь заходит об истории «человеческого
духа».
Цель «Галактики Гутенберга» - показать,
почему алфавитный человек склонен к
десакрализации своего способа
существования
в одном из следующих разделов этой книги мы еще
вернемся к вопросу, от которого уклоняется Элиаде, когда
говорит: «Мы не стремимся показать, какими историческими
путями... современный человек лишил священного свой
мир и принял светское существование». Цель «Галактики
Гутенберга» как раз и состоит в том, чтобы осветить эти
исторические пути. Ибо только при этом условии мы можем,
по крайней мере, сделать сознательный и ответственный
выбор относительно того, стоит ли нам возвращаться к
племенному способу существования, который так любезен
Элиаде:
Оценить глубину пропасти, разделяющей два опыта
- священный и мирской, можно, читая работы о
103
священном пространстве и ритуальном устройстве человеческого
жилья, о различных проявлениях религиозного
опыта в отношении Времени, о взаимоотношениях
религиозного человека с Природой и миром инструментов,
об освящении самой жизни человека и о священном
характере основных жизненных функций (питания,
секса, работы и т.д.). Достаточно лишь напомнить,
каким содержанием наполнены понятия «место
жительства» и «жилье», «природа», «инструменты» ИЛИ
«труд» для современного нерелигиозного человека, чтобы
понять, чем отличается он от члена древних обществ
или даже от сельского жителя христианской Европы.
Для современного сознания физиологический акт (питание,
половой акт и т.д.) - ЭТО обычный органический
процесс... Но для «примитивного» человека подобный
опыт никогда не расценивалея как только физиологический.
Он был или мог стать для него неким «таинством»,
приобщением к священному.
Читатель очень скоро поймет, что свяще'Н.'Н.ое и ./И.ирсхое
- это два образа бытия в мире, две ситуации существования,
принимаемые человеком в ходе истории.
Эти способы бытия в Мире представляют интерес не только
для истории И социологии, не только как объект
исторических, социологических и этнографических исследований.
Ведь свяще'Н.'Н.ыЙ и ./И.ирс"КоЙ способы существования
свидетельствуют о различии положения, занимаемого
человеком в Космосе. Поэтому они интересуют
и философов, и тех исследователей, которые стремятся
познать возможные масштабы человеческого существованият".
Элиаде в принципе отдает предпочтение человеку
устной ориентации перед десакрализованным, или письменным,
человеком. Ведь, как утверждали романтики более
двух столетий тому назад, даже «сельский житель
христианской Европы» сохраняет определенную связь с
прежней слуховой организацией опыта и аурой сакрального
человека. Бесписьменная культура для Элиаде обладает
непременными сакральными ингредиентами:
Ведь очевидно, что символика и культы Мате-
47 Элиаде М. Священное и мирское. - М., 1994.- С.19. - Пpu.м..
пер.
104
ри-Земли, плодовитости человека и плодородия в сельском
хозяйстве, священности Женщины и тому подобные
смогли развиться и составить широко разветвленную
религиозную систему лишь благодаря открытию
земледелия. Столь же очевидно, что доаграрное общество,
специализировавшееся на скотоводстве, было неспособно
так же глубоко и с той же силой прочувствовать
священность Матери-Земли. Различие опыта это
результат экономических, социальных и культурных
различий, одним словом - Истории. Вместе с тем у
кочевых охотников и оседлых земледельцев есть одна
общая черта в поведении, которая нам представляется
значительно более важной, чем все различия: и те, и
другие живут в освяще'Н.'Н.о./И. Кос./И.осе, они приобщены к
космической священности, проявляющейся через мир
животных и растений. Достаточно сравнить их бытийные
ситуации с ситуациями современного человека,
живущего в 'Н.еосвяще'Н.'Н.о./И. Кос./И.осе, чтобы отчетливо
понять все, что отличает нашего современника от представителей
других обшествт''.
Мы уже видели, что человек оседлый, или специализировавшийся,
в противоположность кочевнику находится в
преддверии открытия визуального способа организации
человеческого опыта. Но до тех пор пока homo sedens49 не
освоил более явные оптические формы, а именно письмо,
оттенки сакральной жизни между кочевником и оседлым
человеком не внушают Элиаде никакого беспокойства. То,
что Элиаде предпочитает называть человека устной культуры
«религиозным», является по большому счету не менее
произвольным утверждением, чем приписывание всем
блондинкам особой чувственности. Также основанным на
недоразумении нам представляется то, что Элиаде отождествляет
«религиозное» И иррациональное. Он находится
в числе тех жертв письменной культуры, для которых само
собой разумеется, что «рациональность» означает эксплицитную
линейность, последовательность и визуальность.
48 Элиаде М. Священное и мирское. - М., 1994. - С.20, 21. Прu.
м.. пер.
49 Человек оседлый (л.ат.). - Прu.м.. пер.
105
Таким образом, его бунт - это бунт человека восемнадцатого
века против доминирующей визуальности, которая в
ту эпоху была новой. В этом он присоединяется к Блейку и
множеству других. Но в сегодняшней ситуации Блейк превратился
бы в неистового анти-Блейка, ибо неприятие
Блейком абстрактной визуальности теперь стало распространенным
клише, которое на все лады склоняют целые
толпы клакеров, предпочитающих оставаться в пределах
привычного способа чувствования.
«Для религиозного человека пространство неоднородно:
в нем много разрывов и разломов; одни части пространства
качественно отличаются от других»50. Подобным же образом
обстоит дело и со временем. Но для современного физика,
как и для бесписьменного человека, ни пространство,
ни время не являются однородными. В противоположность
этому геометрическое пространство, открытое античностью,
совершенно лишено таких черт, как неоднородность,
уникальность, плюралистичность, сакральностъ: «Геометрическое
пространство разрывается и разграничивается в
тех или иных направлениях, но никакое качественное различие,
никакая ориентация не происходит от его собственной
структуры-Ч; Следующее утверждение связано именно
с относительным взаимодействием оптического и слухового
способов чувствования:
Нужно сразу добавить, что подобное мирское существование
никогда не встречается в чистом виде. Какой
бы ни была степень десакрализации Мира, человек, избравший
мирской образ жизни, не способен полностью
отделаться от религиозного поведения. Мы увидим, что
даже самое что ни на есть мирское существование сохраняет
в себе следы религиозных оценок Мира52.
50 Элиаде М. Священное и мирское. - М., 1994. - С.22. - Прu.м..
пер.
51 Там же. - С.23. - Прu.м.. пер.
52 Там же. - Прим. пер.
106
Метод двадцатого века заключается
в использовании не одной, а множества
моделей экспериментального исследования,
т.е, техники -подвешенного- суждения
Уильям Айвинз младший в книге «Эстампы И визуальная
коммуникация» подчеркивает (р.63), что в мире письменного
слова человек естественным образом становится
номиналистом, тогда как в случае с бесписьменным человеком
об этом не может быть и речи:
...Платоновекие идеи и аристотелевские формы, сущности
и дефиниции суть образцы такого перехода реальности
из формы вещи в форму поддающейся точному
воспроизведению и потому якобы неизменной словесной
формулы. Сущность в действительности является не
частью вещи, а частью дефиниции. Я полагаю, что пресловутые
понятия субстанции и атрибутивных качеств
также суть производные этой операциональной зависимости
от точно воспроизводимых словесных описаний и
дефиниций. Ибо именно линейный синтаксический порядок
расположения слов обусловливает временной порядок
анализа качеств, которые в действительности одновременны
и так тесно переплетены между собой, что
ни одно из них нельзя отделить от совокупности других,
которые мы называем вещами, не изменив при этом его
самого и все остальные. В конечном счете качество является
таковым только в группе других качеств, и если
мы изменяем какое-либо одно, то необходимо меняются
и все остальные. Какой бы ни представлялась ситуация
с точки зрения вербально ориентированного анализа, с
позиции визуального восприятия (скажем, восприятия
экспонатов в музее) вещь представляет собой единство,
которое нельзя разложить на отдельные качества, не
превратив ее в пучок абстракций, не существующих в
действительности. Забавным образом слова и синтаксический
порядок их связи становятся помехой для описания
вещей, оставляя нам возможность пользоваться
бедными инеудовлетворительными перечиями теоретических
ингредиентов, подобными рецептам из поваренной
книги.
107
Любая культура, связанная с фонетическим алфавитом,
может легко стимулировать привычку располагать одно
под другим или одно в другом, так как у человека под постоянным
давлением письменного кода бессознательно
формируется переживание речи как «содержания». Напротив,
в бесписьменных культурах нет ничего неосознаваемого.
Причина, по которой мифы так сложны для понимания,
заключается в том, что они могут включать в себя любой
аспект опыта, в отличие от письменных культур. Все
уровни значения здесь одновременны. Поэтому туземцы,
когда им задают фрейдовский вопрос о символике их мыслей
или сновидений, утверждают, что все смыслы входят в
словесное выражение. Исследования Юнга и Фрейда суть
не что иное, как изощренный перевод бесписьменного сознания
в термины письменного, но, как и в любом переводе,
в нем немало искажений и упущений. Главная ценность
перевода состоит в творческом усилии, которое он пробуждает,
как показал своей жизнью Эзра Паунд. И культура,
которая переживает переход от одного способа организации
к другому - например, от слухового к визуальному, необходимо
переживает процесс творческого брожения,
как то было в эпоху классической древности или Возрождения.
Однако наша эпоха представляет собой, пожалуй,
даже более внушительный пример такого брожения именно
в силу ее «переходности».
Коль скоро В наш век совершается возврат к устной
форме под давлением симультанной организации опыта,
обусловленной электронной технологией, все более очевидным
для нас становится некритическое принятие визуальных
метафор и моделей, порожденных прошлыми веками.
Суровую критику визуальных моделей в философии мы
находим в лингвистическом анализе оксфордского философа
Гилберта Райла:
Мы должны начать с отказа от модели, которая в
той или иной форме доминирует во многих спекуляциях
по поводу восприятия. Излюбленный, но неправомерный
вопрос: «Каким образом человек постигает внешнюю
реальность по ту сторону своих ощущений?» - часто
задается так, как если бы предполагалась следующая
ситуация. В камере без окон заключен пленник,
живущий в одиночном заточении с самого рождения.
108
Все, что доходит до него из внешнего мира, сводится к
бликам света на стенах его темницы и едва слышному
сквозь камни постукиванию. Тем не менее благодаря
этим бликам и стукам ему, вероятно, становится известно
о невидимых для него футбольных матчах, цветниках
и затмениях солнца. Но как же он овладел шифрами,
которым подчиняются доходящие до него сигналы,
или даже просто выяснил, что существуют такие внешние
вещи, как шифры? Каким образом он смог интерпретировать
расшифрованные им сообщения, если язык
этих сообщений относится к футболу и астрономии, а не
к языку проблесков и постукиваний?
В этой модели, конечно, легко узнается изображающая
сознание в виде духа в машине картина, об общих
недостатках которой больше нет нужды говорить. Однако
некоторые частные недостатки все-таки следует отметить.
Использование подобной модели эксплицитно
или имплицитно подразумевает, что подобно пленнику,
который может видеть блики света и слышать постукивания,
но, к сожалению, не может видеть или слышать
футбольные матчи, мы тоже можем наблюдать собственные
визуальные и прочие ощущения, но, к сожалению,
не можем наблюдать за малиновками'Р,
Культурные модели и предрасположения становятся
особенно ощутимыми тогда, когда мы окаэываемся в переходном
пространстве между одной доминирующей формой
сознания и другой, например, между греческой и латинской
или английской и французской. Поэтому нас больше
не удивляет то, что восточный мир не знает таких понятий,
как «субстанция» или «субстанциальная форма», поскольку
они не испытывают давления визуальности, раскалывающей
опыт. Мы видели, что компетенция в области печатания
позволила Уильяму Айвинзу интерпретировать
смысл типографского дела так, как это не удалось никому
другому. В «Эстампах И визуальной коммуникации» (р.54)
он формулирует общий принцип:
Таким образом, от того, насколько точно мы можем
свести данные, на которых строим наши рассуждения, к
кругу данных, получаемых нами через один и тот же
53 Райл Г. Понятие сознания. - М., 2000.- С.219, 220. - Прим.
пер.
109
<<< ΛΛΛ >>>
Таким образом
Маклюэн М. Галактика Гутенберга Сотворение человека печатной культуры истории культуры 7 образом
Морали как утверждает тейяр де шарден в книге феномен человека
Маклюэн М. Галактика Гутенберга Сотворение человека печатной культуры истории культуры 9 культуры
|
|
