<<<     ΛΛΛ     >>>   

в) Если перейти к образам огня и света в ПЕРЕНОСНОМ смысле слова, то прежде всего мы должны вспомнить сказанное выше (с. 76) о Грации, которая была для Кристофа вся пронизана светом солнца, а также и вообще об Италии. Роллан любит употреблять образы огня и света при живописании им ТВОРЧЕСКОГО ПРОЦЕССА у художника. «Внезапно какая-нибудь музыкальная идея завладевала им. Она выливалась иногда в отдельную законченную фразу, но чаще в огромную туманность, скрывавшую целое произведение, — его строй, его общие очертания угадывались сквозь покров, местами разрываемый несколькими ослепительно яркими фразами, которые выделялись в тумане скульптурной четкостью деталей. Всего лишь вспышка молнии, за ней следовали другие, то тут, то там рассеивая мрак. Однако чаще эта своенравная сила, вырвавшись как бы нечаянно наружу, на несколько дней уходила в свои тайники, оставив за собой светлый след» (4, 17—18). О «Песнях» Кристофа сказано: «Кристоф даже не подозревал, что значили для Шульца его Lieder . Он сам, создавший их, не чувствовал того, что порождали они в сердце старого Шульца. Ведь для Кристофа это были всего лишь несколько искорок того огня, которым он горел: немало других еще взовьется из горна его души. А для Шульца это был целый мир, внезапно распахнувшийся перед ним, — мир, на который он мог обратить свою любовь. Мир, осветивший всю его жизнь» (4, 192). «Творческий огонь, которым он горел целыми месяцами, погас. Но в сердце Кристофа сохранялось его благотворное тепло. Он знал, что огонь этот возродится, если не в нем, то в ком-нибудь другом. Где бы он ни вспыхнул, он так же будет любить его, это будет все тот же огонь. На склоне этого сентябрьского дня Кристоф чувствовал его разлитым во всей природе» (6, 189—190).

Уже здесь Роллан заговаривает о таком огне и свете, который распространен по всей природе и является одним и тем же, а именно источником творчества, любви и всей жизни. Об этом же читаем мы и в следующем тексте. «Все радости жизни — радости творческие: любовь, гений, действие — это разряды силы, родившейся в пламени единого костра. Даже и те, кто не находит себе места у великого очага — честолюбцы, эгоисты и бесплодные прожигатели жизни, пытаются согреться хотя бы бледными отсветами его пламени... Горе существу бесплодному, что осталось на земле одиноким и потерянным, что озирает свое увядшее тело и всматривается в обступивший его мрак, где никогда уже не вспыхнет пламя жизни» (4, 16—17). В известном смысле сюда же нужно отнести и такие тексты: «Растения, деревья, насекомые, мириады живых существ были словно сверкающие языки великого огня жизни, который, клубясь, подымается ввысь» (3, 299). «Эти смиренные и незаметные создания тоже стали для него очагами света» (3, 300). Здесь мы имеем весьма характерные выражения: «пламя единого костра», «великий очаг» и «пламя жизни». Поскольку здесь мы встречаемся с космическими категориями — это прямо напоминает античное пифагорейское учение о Гестии, т.е. об огне и очаге в центре вселенной.

Вероятно, именно об этом «свете» идет речь, когда Роллан рисует «свет» и «излучение», присущие Кристофу по причине самого факта существования Кристофа. «Так Кристоф одним своим присутствием, одним фактом своего существования стал для нее источником душевного спокойствия. Повсюду, где он проходил, он оставлял след присущего ему света. Сам он даже не подозревал об этом. Рядом с ним, в одном с ним доме жили люди, которых он никогда не видал и которые, сами того не ведая, попадали в сферу его благодетельного излучения» (4, 443). Чисто импрессионистический пейзаж, о котором речь будет ниже, сравнивается с библейским образом горящего и неугасаемого куста, т.е. с Неопалимой купиной, из чащи которой бог говорил с Моисеем (6, 190). Но едва ли это есть для Роллана и Кристофа последний космический огонь, потому что несколько ниже мы читаем: «Выйдя из зоны сражений, из круга, где царил бог героических схваток, Dominus Deus Sabaoth , он смотрел, как во мраке под его ногами угасает пламя Неопалимой купины. Как она уже далека! Когда она озарила его путь, Кристофу казалось, что он почти достиг вершины. Но какой огромный путь он прошел с той поры! И все-таки до вершины еще далеко. Он никогда не достигнет ее (теперь он это понимал), даже если бы ему пришлось шагать целую вечность» (6, 327). Хотя из этой Неопалимой купины вылетает, как мы знаем (выше, с. 85), «опьяневший от зерна и солнца жаворонок», т.е. все новое и новое творчество, — все-таки не эта купина является у Роллана наивысшим световым и огненным символом. Вероятно, последним и окончательным космическим огнем является для Роллана то солнце, которое представляется умирающему Кристофу: «На краю горизонта стальной светящейся полосой словно устремлялась к ней навстречу гряда серебряных волн, трепещущих под солнцем» (6, 364). Во всяком случае, огонь и молния трактуются в романе, как принцип души и душевной жизни. «Кристоф говорил так, потому что твердо знал: гроза близка. Молния ударяет, когда хочет и где хочет. Но ее с особенной силой притягивают вершины. Есть местности, есть души, где сшибаются грозы: здесь они возникают, сюда их влечет, как магнитом; и, подобно некоторым месяцам в году, есть возрасты, так сильно насыщенные электричеством, что молния непременно ударяет в свой час, хочешь ты этого или не хочешь» (4, 15).

г) Остальные тексты, в которых фигурирует образ огня и света, уже едва ли обладают онтологическим смыслом, а больше, скорее, похожи на поэтические сравнения. Таковы сравнения бытия и жизни с огнем. «Чудо таится везде, как огонь в кремне: удар — и он вспыхивает» (6, 115). «От дыхания смерти снова вспыхнет огонь моей жизни» (6, 350). Имеется у Роллана и метафорическое понимание специально искусства как стихии огня. Элита — те, «кто несет огонь. И священный их долг — следить, как бы огонь этот не погас» (6, 49). «Неужели во Франции не стало больше солнца? Но ведь задача художника в том и заключается, чтобы создать солнце, когда его нет. Эти композиторы зажигали, правда, свой фонарик, только похож он был на светляка, совсем не грел и еле мерцал» (4, 324—325). С мыслями о Кристофе, как о свете и о Бетховене, как об огне, мы уже встречались выше (с, 79, 115). Метафоры с огнем употребляются у Роллана также и в отношении человечности, жизни и бытия вообще. «В мансарде пятого этажа жил человек, в сердце которого пылал очаг горячей человечности, и лучи его постепенно согревали весь дом» (5, 250). «И вся его любовь устремилась к тем миллионам чистых душ, которые есть в каждом народе и которые безмолвно пылают, как чистые светочи добра, веры, самопожертвования, как «подлинное сердце мира» (5, 275—276). «Нужно все охватить и мужественно, радостно бросить в пылающее горнило своего сердца силы утверждающие и силы отрицающие» (6, 336). «Пожар, назревавший в лесу Европы, начал разгораться. Тщетно пытались его погасить в одном месте — он тотчас вспыхивал в другом» (6,327).

д) Однако не нужно обольщаться чисто литературными, чисто поэтическими сравнениями с огнем людей, искусства и всей жизни у Роллан a . Мы уже приводили выше места из романа, где огонь понимается вполне онтологически и надприродно. Сейчас же мы должны сказать, что и само божество выступает в романе и притом не раз именно в виде огненной стихии. «Ослепительный свет! При блеске молнии в глубине ночи он увидел Бога, он стал Богом. Бог был в нем самом. Он разбил потолок комнатушки, стены дома; подались тесные оковы человеческого существа; он заполонил все «небо, всю вселенную, небытие». «Он с трудом переводил дыхание, он опьянел от этого низвержения в пределы бога... Бог — бездна! Бог — пропасть! Костер бытия! Ураган жизни! Все безумие жизни, без цели, без узды, без смысла, ради исступленного желания — жить!». «В глубине сердца все еще мерцал отблеск мрачного и могучего света, который опалил его вчера» (6, 298). Бог говорит Кристофу: «Я — Огонь, горящий в Ночи!» (6, 182).

е) Таким образом, несмотря на охотное использование Ролланом огня в качестве метафоры, этот огонь, несомненно, является для него некоего рода ОНТОЛОГИЧЕСКОЙ СУЩНОСТЬЮ. Правда, этот онтологический огонь не разработан у Роллана так подробно, как водная стихия, тем не менее вполне отчетливо ощущается в романе постепенная градация от огня в физическом смысле слова, хотя бы в виде грозы, к огню как к сущности жизни и бытия и даже к тому принципу жизни и бытия, который именуется у Роллана «божеством». И это огненное божество в основе своей так же хаотично и анархично, как и водная стихия. Во всяком случае, он вмещает в себя как принцип бытия, так и принцип небытия, как разум, так и безумие и вообще является безумной и неукротимой страстью к жизни, борьбе, творчеству и вообще бытию. В основном та первичная модель, которую мы находим выше у Роллана в стихии воды, остается нетронутой и здесь, хотя разработана она здесь и менее подробно.

4 . Воздух . Здесь широко употребляются такие существительные, как 1' air , souffle , orage , tourbillon , bourrasque . Но самое главное по смыслу и частоте употребления — ключевое слово vent . Безусловно, преобладают переносные значения.

а) О воздухе у Роллана довольно часто говорится в связи с картиной ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА. «Кристоф проносился среди этих нерешительных людей, как ветер, сотрясающий спящие деревья» (5, 238). «Кристоф излучал жизнь. Она проникала в других тихо-тихо, как теплое дуновение весны проникает сквозь древние стены и закрытые окна застывшего за зиму дома» (5, 244). «Сердце утихло. Примолкли ветры. Недвижим воздух. Кристоф успокоился» (6, 9). «Мощным порывом свежего воздуха, суровой чистотой, леденящим дуновением смело все миазмы» (3, 402).

б) Воздух нужен Роллану также и при живописании ХУДОЖЕСТВЕННЫХ СТИХИЙ. «Музыка — воздух, которым он дышит, небо над его головой» (4, 338). «Музыка Кристофа приобрела более спокойные формы. То были уже не весенние грозы, которые еще так недавно налетали, разражались и внезапно утихали. То были белые летние облака, снежные и золотые горы, огромные лучезарные птицы, медленно парящие в вышине и застилающие небо...» (6, 336). «Буря собирается уже много дней. Воздух недвижим, но в нем что-то накипает, бродит. Скользят длинные тени, мрачные, горячие, подул огненный ветер» (4, 15).

У Роллана имеется один роскошный пейзаж природной жизни, в котором главную роль играет именно воздух. Мы читаем: «Или, закинув руки за голову, прикрыв глаза, он прислушивался к невидимому оркестру, к пению хоровода насекомых, с ожесточением кружившихся в солнечном луче возле смолистых сосен, различал фанфары мошкары, органное жужжание шмелей, колокольное гудение диких пчел, вьющихся вокруг верхушки дерева, божественный шепот леса, слабые переборы ветерка в листве, ласковый шелест и колыхание трав, будто дуновение, от которого идут складки по лучезарному челу озера, будто слышится шорох легкого платья и милых ножек, — вот он приближается, проходит мимо и тает в воздухе» (3, 300). А вот и другой подобного же рода и весьма сложный пейзаж: «Он пошел домой. Слежавшийся снег громко хрустел под ногами. Пронзительный зимний ветер трепал обнаженные ветви корявых дубков, покрывавших вершину холма. От этого ветра разгорались щеки, он жег кожу, взбадривал кровь. Там, внизу, под ногами Кристофа, красные черепичные крыши весело блестели в ярком холодном солнце. Воздух был свежий и крепкий. Скованная морозом земля, казалось, ликовала суровым ликованием. Сердце Кристофа вторило ей. Он думал: «Я тоже проснусь». На глазах его еще стояли слезы. Он вытер их обшлагом рукава и, смеясь, посмотрел на солнце, которое пряталось в завесу тумана. Тяжелые тучи, набухшие снегом, шли над городом, подгоняемые порывами бури. Кристоф показал им нос. Ледяной ветер свистел в ушах... — Дуй, дуй!.. Делай со мной все, что хочешь! Уноси меня!.. Я знаю куда идти» (3, 413). «Затхлый воздух» французского искусства (4, 332). Во Франции «над искусством то и дело проносились мощные ветры коллективных страстей и бурь» (6, 333). Воздушная стихия фигурирует у Роллана также и в изображениях ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО и даже РЕВОЛЮЦИОННОГО характера. «Нужно прежде всего впустить в дом свежий воздух. Если не желаете выходить из дому, то пусть хоть в доме воздух будет чист. А он у вас заражен миазмами Ярмарки» (5, 238). «Все, сами того не зная, были подхвачены ветром. Это были те клубящиеся столбы пыли, которые видны издалека на больших белых дорогах и которые возвещают приближение бури» (6, 27).

в) Мы уже говорили выше (с. 107), что свой роман Роллан построил в ПОЛИФОНИЧЕСКОМ стиле, где, по крайней мере, материальные стихии, насыщенные огромной символической силой, фигурируют с начала до конца. Упоминание о воздухе поэтому не отсутствует и при живописании подытоживающего разговора Кристофа с Богом. «В окна ран моих хлынул воздух, я дышу, я снова нашел тебя, о жизнь!» (6,183).

В заключение необходимо сказать по поводу текстов о воздухе у Роллана, — и это относится у него вообще ко всем стихиям, — что часто бывает очень трудно отличить стихию в теоретико-литературном смысле слова, т.е. как метафору или сравнение, от стихии в онтологическом смысле слова, почему и проводимая у нас классификация отдельных типов значения стихии может пониматься только в весьма условном смысле слова.

5 . Земля . Земля и ее поверхность ( sol , terre , sables , desert , plateau , sommet , cime , route , crevasse , souterraines , mines и т.д.) кроме ПРЯМОГО имеют в основном ПЕРЕНОСНОЕ значение. Как и всегда у Роллана, очень трудно бывает отделить здесь переносное значение от прямого, а в области переносных значений очень трудно бывает отделить литературную метафору и онтологическую концепцию. Мы здесь и не будем этого делать, а только расположим тексты о земле в порядке нарастания онтологизма и символической мифологии.

Перед грозой : «Оцепеневшая земля безмолвствует» (4, 15). «Вольный воздух омывал его грудь, нога чувствовала упругость земли» (3, 299). «Сухая и твердая земля зазвенела, как колокол» (3, 298). Когда Шульц слушал песни Кристофа, «всем сердцем он впитывал их, как земля впитывает влагу» (4, 191).

О духовном кризисе Кристофа пишется: «То он весь целиком проваливался в подземные трещины, то яростными скачками подымался на поверхность» (3, 295). «Глаза утратили воспоминание о благодатном солнечном свете. Чтобы снова обрести в себе всю силу энергии, нужно было сначала создать абсолютный мрак, а потом, сомкнув веки, опуститься в глубину шахты, в подземные галереи мечты. Там среди пластов угля спало солнце мертвых дней. Но тот, кто проводит жизнь под землей и, согнувшись, вырубает уголь, выходит наверх обожженный, с онемевшим позвоночником и коленями, с изуродованными руками и ногами, полуоцепеневший, с тусклым, как у ночной птицы, взглядом. Сколько раз приносил Кристоф со дна шахты с трудом добытый огонь, который согревал похолодевшие сердца!» (6, 207). Вся эта картина свидетельствует о том, что подлинное солнце для Роллана закрыто тьмой, что нужно пробиться через эту тьму или, как он говорит, через эту область мечтаний, и только в глубине этих мечтаний, сравниваемых с угольной шахтой, можно найти настоящее солнце. Следовательно, здесь едва ли можно иметь в виду наше обыкновенное солнце, которое можно видеть нашими обыкновенными глазами.

Земля, наконец, является для Роллана как ПУТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Мы уже видели выше (с. 118—119) в суждении о Неопалимой купине, что человек шагает по земле для достижения идеала и будет шагать вечно. К этому прибавим еще следующее. Критикуя плохих художников, оторванных от земли и от народной жизни, Роллан пишет: «Велика заслуга — выключить себя из жизни, лишь бы не походить на других! Такие пусть и умирают! А мы, мы идем в ногу с живыми, мы пьем от сосцов земли, мы вскормлены самым заветным, самым священным для рода человеческого — любовью к семье и к родной почве» (5, 329). Рисуя превратности человеческой жизни и необходимость ограничиваться ближайшими возможностями, Готфрид рассуждает так: «Сейчас зима. Все спит. Но щедрая земля проснется. Будь таким же, как эта земля, щедрым и терпеливым» (3, 412). Но через землю лежит путь к самому солнцу. «В его душе обитают две души. Одна — высокое плоскогорье, исхлестанное ветрами и дождями. Другая — господствующая над ней, — покрытая снегами вершина, залитая лучами солнца. Жить там нельзя, но если продрогнешь от ползущих снизу туманов, то находишь путь к солнцу» (6, 197). О земле мы ждали бы от Роллана гораздо больше, чем это содержится в его романе. Но все-таки и она расценивается здесь как питающая лоно для духа и тела и как путь к последнему, солнечному идеалу.

6. Космос . Теперь обратим внимание на образы КОСМОСА у Роллана в целом. Здесь имеется у Роллана и соответствующая терминология ( l ' espace infini , l 'e ternit e, modes errants , millions d 'e toiles , ciel , l ' ombre , nuit , chaos , l ' univers , plan e ts , l ' harmonie des sp e res , rythme universel , espaces , systeme solaire , soleil , jour , l ' aurore , l ' aube ).

а) Космос, который представляется Роллану, является в следующих трех планах: 1) хаос, ночь, мрак как стихийная сила природы и даже как нечто надприродное, как взрыв инстинктов, не скованных разумом, небытие, смерть, 2) солнце, заря, утро, дневной свет как воплощение жизни, разумного творческого начала, искусства, музыки, подчиняющей стихийные силы природы всеобщему ритму гармонии вселенной; 3) каждый человек как особый мир ( mondes errants , petits mondes planetaires ) и Кристоф, в частности, как центр этой духовной вселенной ( une plan e te moral , «центр солнечной системы», «небо его мыслей» и т.д.).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Лосев А., ТахоГоди М. Эстетика природы культуры 2 изображение
Изображения природы у роллана весьма глубоки
Нервозно хаотического отношения к природе
Баратынский в зрительном восприятьи природы поэзия слова
Лосев А., ТахоГоди М. Эстетика природы культуры 12 произведения