Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Даже воздух и ветер или скала, вода, ручей для Новалиса и мифологичны, и магичны: «Ветер — это движение воздуха, и оно имеет свои причины, но разве для одинокой, тоскующей души он не значит большего, когда проносится мимо и веет из любимой страны и таинственными, печальными звуками превращает тихую боль в мелодический вздох всей природы». «Разве скала не становится особенным ТЫ, когда я обращаюсь к ней? И что же я, как не ручей, когда с тоской гляжу в его волны и теряю мысли в его течении?» . Итак, романтическая модель природы сводится к изображению и ее самой и входящих в нее существ, и вещей, не только ко всеобщему одушевлению, но к последнему и органическому слиянию телесного и духовного начала, когда перед нами появляются уже не просто вещи или существа, но их мифологическое изображение, отождествляющее их со всем миром, т.е. понимание уже чисто мифологическое с главнейшим атрибутом всякой мифологии, именно с магией. Романтическая модель в действительности есть не что иное, как магическая мифология, если договаривать романтическую концепцию до ее логического конца. 4. Роллан и романтизм в изображении природы. Здесь, как и выше, в главе о Руссо, мы, кажется, тоже можем сразу же отделить в Роллане то, что является в нем неромантическим, а все остальное приписать влиянию романтиков. Подобно тому, как Роллан является учеником Руссо решительно во всем, кроме неуравновешенного и нервозно-хаотического отношения к природе, точно так же сейчас можно сказать, что у Роллана в его отношении к природе решительно все романтично, кроме магически-идеалистической мифологии. Все это припадание к стопам матери-природы, все это задушевное, сердечное и безоговорочное прославление ее красот, вся ее идейно-художественная насыщенность и вся эта исключительная восторженность при использовании явлений природы для изображения человеческих дел, — все это совершенно одинаково и у Роллана, и у романтиков. У Роллана нет только одного, а именно, нет такого бесконечного обожествления человеческой личности, которое бы делало ее каким-то фактическим творцом природы и каким-то магическим ее управителем. Здесь тоже сказался здравый смысл у Роллана, которому хотя романтические изображения природы и импонировали настолько, что часто даже нельзя отличить приемы изображения природы у Роллана и романтиков, тем не менее дойти до романтического натурализма, до романтической иронии и в бытии, и в отдельном человеке Роллан никак не мог. Роллан, повторяем, не только весьма здоровая, но также и весьма здравая натура. Человека он ставит очень высоко, однако не настолько, чтобы считать его идентичным всему мирозданию вообще. Роллан буквально влюблен в искусство и особенно в музыку; он поклонник, сторонник и даже энтузиаст человеческого творчества, и художественного и общественно-политического. Но он никогда не скажет, что его передовые и далеко идущие преобразовательные идеи являются идеями магическими, как это во всеуслышание объявлял Новалис. Поэтому и природа у Роллана, как и у романтиков, полна тайн, полна бесконечной внутренней жизни, полна божественных эманаций и является вожделенным предметом для всех человеческих стремлений и человеческого творчества. Однако все же природа для него вовсе не является каким-то божественным телом, в буквальном смысле слова, а человек — только органом этого тела, несущим в себе все телесное да и духовное совершенство божества. Тут и не пахнет натурфилософией Шеллинга или магическим идеализмом Новалиса. Природа является для него только максимальным обобщением символико-реалистической мифологии, а не мифологии в буквальном смысле слова. При этом, повторяем еще раз, это вовсе также и не область только одних беспредметных поэтических метафор, которые имели бы значение сами по себе и не были огромным обобщением реальной действительности. Природа вовсе не есть для Роллана мифология, и отдельные вещи и существа природы новее не есть для него только мифы. Правда, все это также не является для Роллана и областью или предметом только одних самодовлеющих созерцаний. Природа у него вечно бурлит, так же как и отношение к ней человека. Но до буквальной мифологии здесь весьма далеко. Мифология здесь, как это мы говорили раньше в отношении других моделей у Роллана, является, собственно говоря, только символико-реалистической. Итак, Роллан настолько вдохновлен природой, что его роман даже не является романом, а скорее даже какой-то лирической поэмой (Л.Г. Андреев). Однако эта лирическая поэма не занимается мифологией в узком и буквальном смысле слова, но изображаемая ею природа, во-первых, символична, а во-вторых, также и реалистична. И только в этом смысле слова здесь можно было бы говорить о мифологии. Мифология природы здесь не романтическая, но символико-реалистическая в условиях полного сохранения как романтических красочных приемов, так и романтического проникновения в тайные глубины природы, для человека родные, интимные и творчески им разрабатываемые.Поскольку в настоящей работе мы не занимаемся специально философским анализом романтизма, мы воспользуемся теми цитатами из книги В.М. Жирмунского. Немецкий романтизм и современная мистика (СПб, 1914), тем более, что цитаты, приводимые В.М. Жирмунским, отличаются большими художественными качествами. Цит. по: Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1914. С. 39. Там же. С. 39—40. Цит. по: Жирмунский В.М. Указ. изд. С. 40. Там же. С. 41—42. Там же. С. 42—43. Там же. С. 43. Цит. по: Жирмунский В.М. Указ. изд. С. 44. Там же. С. 45. Там же. Там же. С. 52—53. Там же. С. 54. Весь роман тоже кончается упоминанием о водной стихии кристоф |
|
|
|
|
