|
|
<<< ΛΛΛ >>>
121
Эссе об отвращении"49. Ее стержнем
является постмодернистская трактовка
теории катарсиса.
Задача искусства - отвергать
низменное, очищать от скверны,
рассуждает Кристева. В этом смысле
искусство пришло на смену религии.
Однако если физически отвратительное
исторгается посредством рвоты и
других физиологических процессов, то
духовное мерзкое отторгается
искусством - духовным аналогом
физических спазмов. Аристотелевскому
очищению посредством страданий
Кристева дает физиологическое
толкование. В то же время в ее книге
то и дело возникают картинки
"тошноты" в ее сартровском понимании.
"Цель этой книги - выявить
универсальные механизмы
субъективности, на которых зиждется
смысл и власть ужаса"50, пишет
Кристева. Показывая отвратительное,
литература осуществляет рентген
ужаса, служит его означающим, его
кодом. Придя на смену религии,
литература присвоила священное право
ужаса, на котором и основана ее
____________________
49 См.: Kristeva J. Pouvoirs de
l'horreur. Essai sur l'abjection.
P., 1980.
50 Ibid. P. 247.
122
апокалипсическая, "ночная" власть.
Это не сопротивление ужасу, но его
заклинание, извержение
отвратительного: выработка, уяснение
отвратительного и освобождение от
него посредством Глагола.
Кристева выстраивает своего рода
феноменологию отвратительного,
пытается выявить его структуру, ис-
ходя из сентенции "каждому Я - свой
объект, каждому Сверх-Я - своя
мерзость"51. Гнусность противостоит
"Я", но одновременно предохраняет его
посредством конвульсивной разрядки,
крика, тошноты. Мерзкое расположено
на границе небытия и галлюцинации,
той реальности, которая, если ее не
признать, уничтожит личность.
Отвратительное и отвращение -
предохраняющие перила, приманка
культуры. Самая элементарная, арха-
ическая форма гадкого - отвращение к
пище, и одновременно к тем, кто ее
навязывает - родителям; собственное
"Я" рождается из тошноты. Следующая
ступень отвратительного - содрогание
перед трупом - "пределом мерзости",
идентификация с которым ведет к
обмороку. Далее, мерзко все то, что
нарушает идентичность, систему,
____________________
51 См.: Kristeva J. Pouvoirs de
l'horreur. P. 10.
123
порядок, и в этом смысле
отвратительны двусмысленные
имморальные преступления; при этом
аморальность, открыто презирающая
закон посредством бунта, может быть
даже величественна. Особая роль от-
водится Кристевой отвращению к себе
самому, свидетельствующему о кризисе
нарциссизма, фундаментальной
нехватке, предшествующей бытию
объекта и воплощающей его. Нехватка
пробуждает воображение. Отвращение к
себе играет роль означаемого, его
означающим выступает литература. В
литературе ужас сублимируется
посредством эстетического: страх
пропитывает все слова языка небытием,
фантомным, галлюцинаторным светом,
высвечивающим таящуюся на дне памяти
мерзость. В отличие от религии,
литература возвышает, не посвящая,
поэтому ее результат - "падшая
сублимация". Эстетическое расположено
на границе бессознательного и
сознательного, порождаемое им
отвращение - это воскрешение (через
смерть "Я"), алхимия, превращающая
пульсацию смерти в скачок жизни,
новое значение.
Наиболее выразительными примерами
развития эстетического на почве
отвратительного Кристева считает
творчество Ф.М. Достоевского,
124
М. Пруста, Д. Джойса, Ж. Батая,
А. Арто, Ф. Кафки, Л.-Ф. Селина.
Продолжая традиции психокритики, она
усматривает зерно творчества
Достоевского в стремлении к освобо-
ждению от материнской власти. "Бесы",
по ее мнению - это царство матрон,
среди которых мечутся убийцы и
жертвы. Наиболее привлекательным
персонажем оказывается Ставрогин, так
как его иронизм свидетельствует о
художественности натуры. Сатанинский
смех и черная романтическая ярость
исчерпывают, по мнению Кристевой,
творчество Лотреамона. Специфика
письма у Джойса, по ее словам, в том,
что отвратительное у него заключено в
самой речи; Батай - единственный, кто
связал отвратительное со слабостью
социальных запретов, вскрыл субъект-
объектные связи мерзкого. Творчество
Пруста сводится к описанию
гомосексуальной энергии
отвратительного, нарциссического
одомашнивания мерзости. Мерзкое у
Арто - это "Я", одержимое трупом,
пытка воображаемой смертью, которую
можно изжить лишь в творчестве.
Подобный подход приводит автора к
выводу, что художественное творчество
исчерпывается различными типами
формообразующего отвращения,
связанными с различиями в
125
психических, повествовательных,
синтаксических структурах, присущих
тому или иному писателю. Высшим
воплощением писательства ей видится
творчество Л.-Ф. Селина. Именно в его
книгах Кристева усматривает апогей
морального, политического, стили-
стического отвращения, характерного
для современной эпохи, которая
определяется как эра нескончаемых му-
чительных родов. Изображая ужас
бытия, "злобытие", Селин получает
удовольствие от самого стиля
описания, а в этом, по мнению
Кристевой, и заключается суть
творчества. Она восхищается "ночным"
эффектом произведений Селина,
колеблющимся на грани апокалипсиса и
карнавала, ужаса и фарса,
провоцирующим сообщнический
пронзительный смех читателей.
Адекватные индикаторы того
апокалипсического видения, которым
является письмо Селина - боль, ужас и
их слияние с отвращением.
Кристева связывает постмодернизм с
возникновением нового литературного
стиля, чей отличительный признак -
метаповествование: "Это кипение
страсти и языка, в нем тонут любые
идеологии, тезисы, интерпретации,
мании, коллективность, угрозы или
надежды... Сверкающая и опасная
126
красота, хрупкая изнанка радикального
нигилизма... Музыка, ритм, танец без
конца, без цели"52. Новый стиль
переплавит отвращение в "радость
текста", дарующего эстетическое
наслаждение.
Кристева пытается исследовать
механизм становления эстетического.
По ее мнению, для индивида, забро-
шенного в катастрофическое
пространство существования и
заблудившегося в нем, литература
является единственным средством
самосохранения. Строя свой язык,
произведения искусства, человек -
"путешественник в бесконечной ночи" -
припоминает пережитый ужас и начинает
испытывать от него удовольствие,
догадывается, что гадкое - не
объективно, это лишь граница
двусмысленности, смесь суждения и
аффекта, знака и пульсации. Тогда
границы означаемого - ужаса - начи-
нают таять, художник спасается путем
своего рода эстетической терапии.
Творческое "Я" кристаллизуется в
эстетическом бунте против ужаса.
Отвращение - катарсис - творческий
экстаз - такова структура творческого
процесса. Литература - высшая точка,
____________________
52 См.: Kristeva J. Pouvoirs de
l'horreur. P. 241.
127
где отвратительное рушится в сиянии
красоты.
Каким же образом ужасное
превращается в возвышенное? Кристева
считает страх первичным аффектом.
Многочисленные фобии, страхи (смерти,
кастрации и т.д.) - метафоры
нехватки, замещение которых осущес-
твляется посредством фетишей. Высший
фетиш - язык: письмо, искусство
вообще - единственный способ если не
лечить фобии, то по крайней мере,
справляться с ними; писатель - жертва
фобий, прибегающая к метафорам, чтобы
не умереть от страха, но воскреснуть
в знаках. В литературе фобии не
исчезают, но ускользают под язык.
Таким образом, согласно Кристевой,
культура продуцируется субъектом
отвращения, говорящим и пишущим со
страху, отвлекающимся от ужаса
посредством механизма языковой
символизации. Наиболее сильная форма
подобного отвлечения - языковой бунт,
ломка, переделка языка в
постмодернистском духе53. У его
истоков - ужас перед означаемым,
спасаясь от которого означающее не
щадит своего панциря - он
____________________
53 См.: Kristeva J.
Postmodernism? // Bucknell Review.
1980. Vol. 25. № 2. P. 136-141.
128
рассыпается, "десемантизируется",
превращаясь в ноты, музыку, "чистое
означающее". Ориентиры этого "нового
означающего" - "новая жизнь"
(кровосмешение, автоэротизм,
скотоложество) и другая речь -
"идиолект". Подобная "новая
литература" может восприниматься как
извращение и вызывать отвращение,
замечает Кристева. Однако такая
реакция квалифицируется ею как
вульгарная. Незаменимая функция
литературы постмодернизма, с ее точки
зрения - смягчать "Сверх-Я" путем
воображения отвратительного и его
отстранения посредством языковой
игры, сплавляющей воедино вербальные
знаки, сек-суальные и агрессивные
пульсации, галлюцинаторные видения.
Осмеянный ужас порождает комическое -
важ-нейший признак "новой речи".
Именно благодаря смеху ужасное
сублимируется и обволакивается
возвышенным - сугубо субъективным
образованием, лишенным объ-екта. "У
возвышенного нет объекта. Когда
звездное небо, или морская даль, или
лучи, пробивающиеся сквозь витраж,
завораживают меня, это пучок смыслов,
цветов, звуков, ласк, касаний,
запахов, вздохов, ритмов. Возни-кая,
они обволакивают меня, выталкивают по
ту сторону видимых, слышимых,
129
мыслимых вещей"54. Благодаря
возвышенному, вызывающему каскад
ощущений, тво-рец переносится в иной,
неземной мир - царство на-слаждения и
гибели. Возвышенное - это дополнение,
пе-реполняющее художника и
выплескивающееся из него, позволяющее
быть одновременно "здесь"
(заброшенным) и "там" - иным,
сверкающим, радост-ным, завороженным.
Приобщение писателя к высшему
эстетическому идеалу закрепляется его
смертью - глав-ной хранительницей
нашего воображаемого музея.
Подобная трактовка прекрасного,
возвышенного, несомненно, имеет
религиозную окраску. Кристева и сама
подчеркивает, что художественный опыт
- основная составляющая
религиозности, пережившая крушение
исторических форм религии. В этой
связи она подробно рассматривает
символику грязи, греха, табу и других
форм отвратительного в язычестве,
иудаизме, христиан-стве и других
религиях, приходя к выводу, что
гадкое, запретное, греховное способны
продуцировать удоволь-ствие и
красоту. Именно красота, по ее
мнению, явля-ется религиозным
____________________
54 Kristeva J. Pouvoirs de
l'horreur. P. 19.
<<< ΛΛΛ >>>
Ориентированные на массовую культуру
Алгоритм критики сопряжен с описанием объекта
Одновременно предохраняет его посредством конвульсивной разрядки
Оригинал макет подготовлен к печати в институте философии ран оператор т эстетики постмодернизма
Типичным признаком постмодернизма является глобальное утверждение изначальных
|
|
