|
|
<<< ΛΛΛ >>>
Под влиянием пасторального романа "Аркадия" своего современника поэта
Якопо Саннадзаро художник создает "Сельский концерт", где радость свидания с
природой выражена всеми любимыми им символами: музыка, любовь, дружеская
беседа... Картине чуждо резкое несогласное движение. То, что противоречит
счастью жизни, отторгается миром Джорджоне: миром величавой, свободной,
приветливой природы. Дружелюбной, а все ж владычицы: человек обращается к
ней как к Всемогуществу и Великому постоянству.
И "фантастический" город Венеция был частицей природы. Как писали
тогда, он возник благодаря "чародейственной" силе. Гёте называл ее "мечтой,
сотканной из воздуха, воды, земли и неба".
Мечта и чародейственная сила увлекали художника на широкие лестницы,
узкие улочки, на пьяццы (площади) и пьяццетты. Он плыл на гондоле по
Большому каналу, а рядом, раскрашенные, пестро-сверкающие, словно павлины,
скользили другие гондолы. Вода отражала это многоцветье, как и мягкие тона
ажурных, щеголяющих друг перед другом дворцов, соединивших в себе строгость
линий Древнего Рима, разгульную роскошь Византии и колючую угловатость
готики. Переливчатая, непостоянная, ускользающая красота удивительного
города, ныне медленно и трагически утопающего на своих 118 островках.
Город, затканный серебристыми нитями каналов, был подобен музыкальной
шкатулке. "Самодеятельные" концерты возникали повсюду. К сожалению, мы не
можем прикоснуться иглой к матовому диску и услышать известного тогда
музыканта - Большого Джорджо, чье пение и игра на лютне "почитались в те
времена божественными", как писал, вероятно, несколько преувеличивая,
Вазари. Во всяком случае, каждое праздничное собрание жаждет заполучить
именно Джорджоне.
Джорджоне создает полотно "Концерт", а в конце жизни - "Вдохновенного
певца". Поет молодой итальянец, рука на груди словно "регулирует" силу
голоса. Зрелое солнце контрастно лепит фигуру певца, тени глубоки, тона
жарки: оливково-золотистый фон, красновато-смуглый цвет кожи, темно-красная
шляпа. Песня уносит человека в мир мечты и поэзии.
Джорджоне грустит о быстротечности жизни, но жизнь его полна,
чувственна, увлекательна. Он -
Артист, искусство - его стихия, которой он всецело предан. Его картины
звучат словно прекрасные мелодии... Смысл его знаменитой "Грозы" так и не
разгадан. Что зашифровал художник в картине, изображающей яркое небо,
пронизанное молнией, ту особую звенящую предгрозовую тишину, город, античные
руины, молодую женщину с лицом "Спящей Венеры" и юношу пастуха? Не поддается
толкованию и картина "Три философа": юноша в хитоне, средних лет мужчина в
тюрбане и седобородый старец - предположительно средневековая, арабская и
современная художнику философские школы...
Картины-загадки, картины-размышления, картины-мелодии. Сотни лет
исследователи отмечают "дымча-тость" живописи Джорджоне, ее "потрясающую
подвижность". Великий колорист слушал музыку цвета и переносил ее на
полотно. "Грозу" можно "услышать" как мелодию постоянного возрождения и
обновления. Когда художник пишет "Юдифь" - молодую женщину, убившую
захватчика, он забывает о библейском сюжете. Джорджоне передает свое
настроение, свою мелодию. Перед нами не победоносная, торжествующая
мстительница, но Юдифь, словно взлетающая, свершившая задуманное и
уносящаяся ввысь со светоносным мечом-лучом. Милая девушка с темной
звездой - драгоценным камнем - на лбу. Она как сама судьба, как
предопределение. И нежность, и достоинство, и сожаление, и обаяние находим
мы в ее лице, прекрасном по всем канонам красоты XVI века: светлый лоб,
темные шелковистые брови, цвет волос, близкий к каштановому, нога длинная,
рот маленький, эффектный изгиб руки... Полузакрыла глаза и слушает, улыбаясь
уголками губ... Не наслаждается победой и не испытывает отвращения к
отрубленной голове Олоферна. Современники называли ее нежной античной музой.
Музыка картин Джорджоне, трогательно-чувственная и
безмятежно-встревоженная, выдает его состояние постоянной влюбленности. Как
зачарованный своей песнью соловей, художник пел, и пел, и пел... Яркий мир
чувств, душевную искренность, гордую поэзию живописал мастер, понимая их
недолговечную силу. Пройдет время, они исчезнут в потоке новых впечатлений,
многообразия иных дней, в ускоряющемся ритме жизни. Он спешил, этот молодой
человек с серьезным мечтательно-размышляющим лицом. Спешил запечатлеть
мгновенную вспышку радости, счастья, тревоги во "славу себе и своему
отечеству".
Искусство Джорджоне благотворно озарило все последующее развитие
живописи. Современник Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэля, Джорджоне
сумел встать вровень со знаменитыми мастерами, по праву являясь одним из
титанов Возрождения в Венеции.
Якопо Саннадзаро писал:
Таится радость в неизбывном горе:
Он, словно голубь, взмыл за облака
И принял гибель в голубом просторе, -
Но именем его уже века
Необозримое грохочет море.
А чья могила столь же велика? ...Учил нас всегда красотой попирать безобразие.
В а з а р и
Микеланджело Буонарроти (1475 - 1564) - один из величайших мастеров
эпохи Возрождения. Скульптор, живописец, архитектор, поэт. Жил и работал во
Флоренции и Риме.
Микеланджело любил людей, но жил в одиночестве. Даже Рафаэль, парируя
его язвительную насмешку над своей свитой, словно пена прибоя вздымавшейся
вокруг знаменитого художника, бросил как-то: "А ты в одиночестве, как
палач". Он хотел обидеть этим зловещим словом, а по существу, угадал -
Микеланджело всегда хотел стать для пап и тиранов "лезвием суда и гирей
гнева".
Что же касается одиночества, то подумаем о его неисчерпаемом
вдохновенном воображении, которое лишь частично отразилось в статуях,
фресках, зданиях и стихах: "Никогда не был он... менее одинок, чем когда был
один". Так он писал.
Его гнев не громыхал по пустякам. Когда гонфалоньер (глава
Флорентийской республики) Пьетро Содериик, придирчиво бродя вокруг "Давида",
промямлил важно: "Нос у него, кажется мне, великоват", - скульптор не стал
спорить. Незаметно сгреб пригоршню мраморной пыли, помахал у Давидова носа
резцом и ссыпал на Содерини собранную пыль. Тот изрек напыщенно и
удовлетворенно: "Вы придали больше жизни".
Но иногда цепь глупых прихотей тяжело сковывала руки, и тогда
Микеланджело смело восставал, дерзил главному заказчику - папе, и убегал на
родину. Рим ссорился из-за него с Флоренцией. Художник позволял себе
пренебрегать заказами богатых и влиятельных "людей; похожих на нужники".
Высмеивал их, например, папского церемониймейстера Биаджо да Чезену,
завопившего у картины "Страшный суд": "Полное бесстыдство - изображать на
месте столь священном... голых людей, которые... показывают свои срамные
части, такое произведение годится для бань и кабаков". Непросвещенный Чезена
не знал, что именно с кабаком сравнивал тогдашнюю Италию великий Данте...
Микеланджело не отказал себе в удовольствии поместить
высокопоставленного чиновника среди дьяволов, да еще и обвил его змеем. До
сих пор, неумный и злобный, торчит он в нижнем углу фрески.
Да, очевидны победы эпохи Высокого Возрождения, означавшей крушение
средневековых устоев и утверждение раннекапиталистических отношений,
провозглашавшей культ человека... Но властители-то оставались хищниками,
"разумными волками". По велению Лоренцо Великолепного, восклицавшего:
"Счастья хочешь - счастлив будь!" - покрывают позолотой живого мальчишку,
изображавшего в карнавальном шествии "конец железного и воскресение золотого
века". Мальчик умирает. Мельчайшее событие (почти и не событие) на фоне моря
крови, проливавшейся в угоду князьям церкви и прочим государям...
Микеланджело мог бы спокойно существовать, сунув голову под крыло своей
творческой занятости, - он учит родственников: "Будьте первыми в бегстве".
Но как только возникает баррикада, он, несуразнейший человек, взбирается на
баррикаду.
...дивным светом
Мой город блещет.
Иноземные полчища вторгаются в Италию. Флоренция (в который раз!)
изгоняет ненавистных Медичи и провозглашает республику. "Ничтожнейший плут"
папа заключает с захватчиками военный союз, и на Флоренцию идут ландскнехты:
радостно дыбятся Жадность, Предательство, Интриги.
Штурм! Штурм города, где Микеланджело постигал цену мастерства и
свободы.
Угроза свободной Флоренции - угроза его чести, которую он всегда нес
как знамя. Стендаль назвал это ощущение римской гордостью. Современник
Микеланд-жело историк Гвиччардини писал: "Кто высоко ставит чувство чести...
такой человек не боится ни труда, ни опасности, ни расходов".
Микеланджело спешит во Флоренцию. Он, наверно, вспоминает, как
когда-то, в дни его юности, горели там костры Савонаролы и бегал меж огней
купец, - сгорало все, что можно было купить и продать. А щупленький
человечек в рясе, простирая руки, швырял раскаленные угли слов: "Ваша
жизнь - жизнь свиней..." Люди хватали эти слова, обжигались, но пытались все
же осветить дорогу к чему-то небывалому и достойному. Савонарола дороги не
знал, а все же именно в кострах и проповедях его взял Микеланджело частицу
"устрашающей силы", которую замечали в его скульптурах.
Потом папа сжег самого Савонаролу.
Именно после этих событий Микеланджело уехал в Рим и создал "Пьету" -
"Оплакивание", о которой поэт сказал: "Достоинство, и красота, и скорбь..."
И вот он возвращается во Флоренцию. Флоренция ликует. Яростный воздух
свободы создавал иллюзию полного раскрепощения и равенства. "Будь каждый
каждому всегда опорой", как писал один из современников.
Все излишки - республике. Микеланджело одолжил тысячу скудо.
"Одолжил" - в условиях осады понятие условное. Впрочем, он никогда не
скупердяйничал, давал приданое бесприданницам, бесплатно учил учеников,
дарил свои картины и скульптуры. Об одном художнике, набивавшем мошну,
сожалел: "Чем больше он будет стараться разбогатеть, тем беднее будет".
Свидетельство очевидца тогдашних событий: "Царит единение и
удивительный пыл, пламенный порыв спасти свободу". На улицах пьют и пляшут,
шутят известные всей Италии флорентийские остряки, жители работают и
торгуют, не выпуская оружия из рук.
Когда-то здесь, на площади Синьории, празднично устанавливали его
"Давида", прозванного "гигантом" "в знак того, - писал Вазари, - что он
защитил свой народ и справедливо им правил". Юноша-гигант "излучал" на врага
мысль-молнию, могучие руки готовились к схватке, проиграть которую он не
мог. Скульптор уже тогда становился "грозным Микеланджело". Теперь
"Давид" и его создатель стали рядом, защищая город. Микеланджело
отвечает за укрепления, он надевает панцирь, возводит "много построек",
устанавливает на господствующей высоте - горе Сан-Миньято - пушки и
устрашает ядрами папу...
Но истощаются припасы, горожане сидят на хлебе и воде. По городу
крадутся тени предательства. Микеланджело замечает их одним из первых. Его
высмеивают. Но вскоре оставшиеся в городе богачи распахивают ворота папской
солдатне. И начинается резня.
Микеланджело прячется - то у друзей, то на колокольне.
Папа вспоминает о нем и ставит условием прощения быстрейшее окончание
капеллы Медичи.
Работая над капеллой, тощий, измотанный, "с душою под ударом",
скульптор оплакивает погибающую свободу, родной город, истерзанную Италию.
Посещавшие капеллу неизменно уходили с впечатлением гнетущей
неустойчивости, печали и тревоги. До сих пор словно стенает там затравленная
вольность и слышно, как звучит "великое, охваченное отчаянием сердце".
Не сразу поняли современники смысл философской саги Микеланджело,
прежде всего их восхищало высочайшее мастерство: "со всех сторон сбегались
люди... остолбеневшие и онемевшие... толпились" в капелле. И все же какое-то
смутное ощущение терзало, очевидно, и вчерашних республиканцев, и папских
кондотьеров. Последним, впрочем, придраться как будто было не к чему - оба
Медичи восседали в полководческих доспехах, окруженные аллегорическими
фигурами: разочарованно-грустящее Утро, могучий неспокойный День,
отдаляющийся Вечер, опустошенная Ночь...
Создай Микеланджело карикатуру на Медичи - ничто не стало бы ему
броней. Он поставил им памятники с идеально красивыми лицами (Медичи не
отличались правильными чертами). Правда, фигуру Лоренцо называли
"Мыслителем" и "Задумчивым", но нет в этой задумчивой мысли ни тревоги, ни
заботы. Идеализированное лицо и у "Победителя", пригибающего долу пленника,
похожего на самого скульптора... Уж не строка ли его автобиографии перед
нами?!
Так он создает капеллу, свою многофигурную "Пьету", плач о Флоренции.
А чтобы мы не сомневались в истинности его намерений, подтверждает их
строкой сонета. Один поэт восторгался фигурой, изображающей "Ночь": "Она из
камня, но в ней есть дыхание..." Микеланджело:
Мне сладко спать, а пуще камнем быть,
Когда кругом позор и преступленье...
Капелла Медичи - его реквием свободе.
...да вспряну против зла,
Преодолев сомнения и боли.
Новый флорентийский тиран, герцог Алессандро, настойчиво зовет
скульптора строить крепость. Микеланджело отказывается, отпихивается от
этого предложения из своего римского домика под черепицей. Когда же
Алессандро убивают, с радостью ваяет Брута: "...Кто убивает тирана,
убивает... зверя". Брут у Микеланджело радостно-сосредоточен накануне
отчаянного и необходимого действия.
Микеланджело еще на что-то надеется, пробует сторговаться с королем
Франции: он "готов сделать его бронзовую конную статую на свой счет", если
король вернет Флоренции свободу.
Герои Микеланджело никогда не отступают и не сдаются. Таковы и его
"Рабы" (или "Пленники").
Они восстают, почти разрывая путы, изнемогают в борьбе: ей - все их
силы до капли. Мгновения этой борьбы удивительно переданы "мастером живого
камня": обходишь фигуру вокруг, и на твоих глазах она поднимается,
напрягается, сражается... Множественность точек зрения - характерная
особенность творчества мастера.
Спорят о незавершенности, "импрессионистичности" скульптур. Почему-то
она усиливает трагическое звучание образа. Соблазнительно предположить, что
сделано это умышленно, что мастер не сомневался - законченная форма ничего
нового не скажет, а эффект борьбы вдруг потускнеет...
Многие не любили Микеланджело, даже ненавидели, считая опасным чудаком,
сумасбродом и гордецом. Он был ведь и "бунтовщиком", и человеком твердых
принципов... Что стоило подослать к нему наемных убийц? Вопрос не праздный,
ибо в тогдашнем Риме - "Вавилоне всех прегрешений" - по вечерам и в глухую
полночь то и дело раздавались полувскрики-полухрипы да тяжело ударялось о
воду брошенное тело. "В моде" были яд, удар ножом из-за угла... А
впоследствии, когда по Италии сужающимся кольцом заплясали костры
инквизиции, скульптора могли и сжечь. Доносил же о "Страшном суде"
памфлетист Пьетро Аретино, "злоре-чивейший писатель": мол, Микеланджело -
еретик, а то и похуже: "Меньшее преступление самому не верить, нежели столь
дерзко посягать на веру других". В сонме своих небиблейских могучих тел
Микеланджело нашел место и для Аретино, изобразив его в виде святого и дав
ему в руки содранную кожу с лицом... Микеланджело.
От ножа, яда и костра его спасает то, чего нет у сильных мира сего, -
сверхталант. Папам нужны были роскошные гробницы.
Кто жить страшится смертью и неволей, -
Войди в огонь, в котором я горю.
Своими маленькими коричневатыми, "цвета рога", глазами невысокий,
плотный человек пронизывал взором камень, отыскивал в нем пленника, которого
необходимо освободить. Скульптор исходил из того, что в куске мрамора
заключена одна-единственная неповторимая фигура.
Какова же была сила торжественного ликования после того, как фигура
"переступала" порог темницы! Но и какова мука, если он ошибался и, не имея
права выпустить на белый свет калеку, "судил о себе... строго", бросал
камень или даже в сердцах разбивал его.
И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке. В колорите он не имеет себе равных... Среди современных ему такого
нельзя найти. Потому что... он идет в ногу с самой природой.
Лодовико Дольчи
Тициан Вечеллио (1477 - 1576) - итальянский живописец, мастер
мифологических, аллегорических, религиозных картин, пейзажа и портрета. Жил
и работал в Венеции.
* * * Чего только не изображает он, даже то, что невозможно изобразить, -
огонь, лучи, гром, зарницы, молнии, пелену тумана, все ощущения, чувства,
наконец, всю душу человека, проявляющуюся в телодвижениях: едва ли не самый
голос.
Эразм Роттердамский
Альбрехт Дюрер (1471 - 1528) - немецкий график и живописец. Жил и
работал в городе Нюрнберге. Создал десятки картин, около 360 гравюр и сотни
рисунков.
Дюрер - странник. На своем гербе он распахнул дверь и не закрыл ее,
словно нетерпеливо зашагал навстречу великолепию и загадочности окружающего
мира. Дюрер жаден до впечатлений. При всей его внешней неторопливой ясности
и безмятежности, домашней уютности и обаятельности живет в вечной погоне.
Стремится запихнуть в свою заплечную котомку впечатления от увиденного. А
увидеть он хочет все. Равно привлекают, его метеорит, длиннохвостая
обезьяна, сросшиеся близнецы, туша кита...
Дюрер счастлив, он находит то, что утешает его сердце. Бродит на
выставке диковин из далекой заморской Мексики, разглядывает и записывает:
"...не видел ничего, что бы так радовало мое сердце, как эти вещи".
Дюрер счастлив, когда первооткрывателем ступает на неведомую землю. Он
не любит тайн: ищущему должно быть открыто все. Устремляется к художнику
Якопо де Барбари, узнав, что последний будто бы изобрел новый метод в
живописи и графике. Но встреча приносит разочарование, Барбари уклоняется от
ясных ответов. Дюрер огорчен: "Я в то время более желал узнать, в чем
состоит его способ, нежели приобрести королевство..."
Забыв о техштюберах и пфеннигах, расходу которых ведет в своих записных
книжках поистине бухгалтерский учет, художник меняет королевство на коня,
уносящего его к заветной цели.
Узнать!
Дюрер пил из источника, не утоляя жажды. В восхищающих его снах он
видит работы грядущих мастеров. Проникнуть бы в будущее наяву! "Я думаю, что
я мог бы тогда исправить свои недостатки", - признается художник.
Узнать!
Знаменитый Андреа Мантенья, художник, зовет его к себе в Италию. Дюрер
торопится и не успевает - жизнь Андреа обрывается. Несостоявшееся свидание
немецкий художник считал печальнейшим событием в своей жизни. Работы Дюрера
хвалит старик Беллини, учитель Джорджоне и Тициана.
Узнать!
Дюрер словно странствовал в необъятном космосе, стремительно перелетая
от звезды к звезде. Его уносило упоение отчаяния: вокруг расстилалось
Множество других созвездий. Может быть, это черта гения - обладать
космическим пространством внутри себя?
"Намерен я весь век учиться", - напишет он позже в своем стихотворении
и выполнит эту программу.
На рубеже XV - XVI веков по мощным стенам феодальной системы зазмеилась
сеть трещин. Развиваются наука и торговля, промышленность и просвещение,
начал "проклевываться" капитализм. В Нюрнберге, где Дюрер прожил всю жизнь,
рождаются первые карманные часы, глобус, астрономические приборы, здесь
развито книгопечатное дело. По артериям торговых путей вместе с товарами
сюда прибывают беспокоящие мысли и редкие книги.
Дюрер читает Платона, Витрувия, Плиния Старшего, своих земляков -
"Корабль дураков" Себастиана Бран-та, "Похвалу глупости" Эразма
Роттердамского, диалоги Ульриха фон Гуттена... Составляет астрономические
карты, увлекается геометрией, оптикой, архитектурой, почти в совершенстве
постигает естественные и математические науки.
Эпоха Возрождения посылала миру человеколюбцев-гуманистов. Ее небосвод
вышит прекрасной и яростной вязью их удивительных слов. Эти люди среди
друзей художника. Иоганн Черте, инженер и архитектор, возвращаясь от Дюрера,
решает теорему и тут же отсылает художнику - как продолжение разговора.
Никлас Крат-цер, астроном и математик, просит нарисовать инструменты "для
измерения расстояний в длину и ширину"... Иоаким Камерарий, филолог,
руководитель высшего учебного заведения, впоследствии переведет трактаты
художника на латинский язык и напишет к ним предисловие. Эразм
Роттердамский, философ и писатель, просит выгравировать его портрет.
Виллибальд Пиркгеймер,, писатель и политический деятель, - друг детства...
Наука, считает Дюрер, поможет обнаружить искусство в природе.
Он уверяется в свое правоте и... жестоко ошибается.
Живопись Дюрера празднична, гармонична, краски ярки и в то же время
нежны, градации их бесчисленны. Художник владеет светотенью, умело передает
воздушную среду. Человеческие фигуры объемны, приобретают индивидуальное
выражение, активно "сотрудничают" с природой.
Пейзажи сочетают поэтику и точность. Рисунки и акварели доносят до нас
волшебную прозрачность природы и благородную чистоту силуэтов. Рука Дюрера -
рука властелина линии. Вычерченное им полагали сотворенным при помощи
циркуля и линейки.
Но в узде постулатов и теорем начинает задыхаться бунтующая фантазия
творчества. Правильные фигуры иногда кажутся роботами. Мраморность
математики не греет. Художник постепенно приходит к мысли, что наука - не
самоцель, но основа нравственности, она "учит отличать добро от зла".
А Дюрер - человек добра.
Он казался большим ребенком: если верил - то чистосердечно, если
огорчался - впадал в меланхолию, если веселился, вокруг радовались все.
Людей жалел, старался никого не обижать, плохую работу собрата оценивал так:
он сделал все, что мог. Но из мягкого человека Дюрера ничего нельзя было
слепить. Он не подличал, не лицемерил, был в высшей степени справедлив.
Другим готов был услужить (не угодить!) и щедро раздаривал свое обаяние,
речь его почитали "сладостной и остроумной". Ко всему - скромен. Даже когда
пришла слава и стала столь велика, что сам Рафаэль прислал ему свой рисунок,
а лучшие живописцы Антверпена вставали, приветствуя его словно цезаря, - в
Дюрере нельзя было заметить и тени спеси. Замечали достоинство мастера.
Тот, кого толстосумы, богачи города, называли "дармоедом", стал
мыслителем, ученым, гуманистом.
"Искусство божественно и истинно". На автопортрете 1500 года
"сверкающие глаза" проповедующего художника горят вдохновением, фанатичным,
очищающим огнем.
"Это я, Дюрер, мастер и человек, кому столько дано и который жаждет еще
больше отдать".
"Это я, Дюрер, пришел сказать вам слово истины и повести за собой".
Человек с высоким лбом мыслителя "всегда полон образов" и ощущает
материальную силу времени, понимая свое творчество как ее неотъемлемую
часть.
Шел XVI век и гремела Реформация.
Ученый монах Лютер метнул молнию (по образному выражению Фридриха
Энгельса) в католическую церковь - молния угодила в пороховой погреб. Лютер
выступил против поборов, беззакония, бесстыдной лжи церковных властей. Дюрер
поверил Лютеру как богу. Лютер "обличал нехристей пап, что у нас грабят
плоды нашей крови и нашего пота".
Но Дюрер ведь - "Вашей мудрости покорный гражданин" (как писал он
бургомистру и совету города Нюрнберга). Дюрер осторожен, но отважен ли
Дюрер? Однажды корабль, на котором находился художник, уносило в открытое
море. Началась паника. Дюрер единственный воодушевил вопящего корабельщика.
Они подняли "малый парус" и стали приближаться к берегу.
Реформация требует "больших парусов". И просыпается у Дюрера дерзость,
ибо "одна лишь истина остается вечно". В гравюрах-иллюстрациях к
"Апокалипсису" Дюрер швыряет папу, епископов, императора, придворных вельмож
под копыта лошадей апокалипсических всадников - Мора, Голода, Войны, Смерти.
Земля очищается от нечисти... Художник уже давно говорит с народом языком
гравюры - самого массового и популярного вида искусства в те времена.
Гравюры расхватывались на ярмарках и праздниках, проходивших в Нюрнберге и
других городах.
Гравюры понятны и впечатляющи. Серии "страстей", больших и малых, - по
существу, рассказ не о библейских событиях, а о жизни народа.
Дюрер примыкает к сторонникам Реформации и шлет Лютеру в подарок свои
гравюры...
В своей знаменитой гравюре "Иероним в келье" он воспевает мудрый покой
уединения. Уютная комната напоена светом, а нимб вокруг головы старого
Иеронима - мягкое зарево неустанно трудящейся мысли... "Меланхолию", другую
"мастерскую" гравюру, называли духовным портретом художника. Крылатая
женщина, уже пытавшаяся настигнуть ускользающую истину, задумчиво
всматривается в даль, которую предстоит разведать. Все приобретенное
бессильно рассыпалось вокруг богини: наука, знания, опыт, но опущенные
крылья все-таки сохраняют упругую силу.
Таков этот противоречивый Дюрер - желающий и остерегающийся, мечтающий
о покое и сомневающийся...
Тщательно скрываемое в самом себе явно проскальзывает в портретах. Еще
в конце XV века в портрете купца Освальда Крелля отражено душевное горение
человека, живо откликающегося на события. Ему вторит дрезденский "Портрет
молодого человека": получено желанное известие, рождается энергия, способная
противостоять препонам и созидать.
Люди на качелях колеблющегося равновесия бытия. Они пытаются осмыслить
хаос бытия и провидеть будущее: неукротимый Виллибальд Гиркгеймер,
восторженный Филипп Меланхтон.
Любопытна история двух портретов Эразма Роттердамского. Как на всякую
праведную душу, мир обрушивался на Эразма Роттердамского, писателя и
философа XVI века, всей своей жестокостью, невежеством, подлостью.
Дюрер видел в Эразме воина Справедливости. Этот бастард,
незаконнорожденный, гонимый многими сильными мира сего, писал о папах и
королях: "...обезьяны, рядящиеся в пурпур, и ослы, щеголяющие в львиной
шкуре..."
Брезгливо обличал придворных вельмож: "Нет, пожалуй, ничего раболепнее,
низкопоклоннее, пошлее и гнуснее их..."
Открывал людям глаза: "...ненавистна истина царям".
Сорбонна наложила вето на его "Жалобу мира" - книгу, протестующую
против войны...
По мотивам "Книжечки воина Христова", написанной этим отважным
проницательным человеком, Дюрер создал свою гравюру "Рыцарь, смерть и
дьявол". Рыцарь - каленое железо. Долг и Верность ведут его сквозь тернии
трудностей, угроз, искушений. Он бесстрашно ищет Правду, но Правда и в нем
самом.
Наверное, таким Дюрер видел Эразма. Но последний был не только таким -
и это блестяще отразил художник в первом портрете.
На портрете вы не замечаете душевной боли, приводящей на баррикады.
Живое, живущее, сотканное из постоянного движения лицо, по которому, как по
без-брежнему морю, плывет, исчезая и возникая, вечный кораблик ироничной
усмешки: "вся жизнь человеческая... некая Комедия".
Портрет не вздымающего знамя, а всезнающего философа. Портрет
неосознанного противоречия и безоговорочного восхищения человеком, в чьих
устах каждое слово тогда загоралось маленьким солнцем. Портрет рисован в
Брюсселе, а еще раньше философ и художник встречаются в антверпенском кружке
гуманистов. Они понравились друг другу, сблизились, но сближение стало и
началом отчуждения... Их объединила и разобщила Реформация.
В Нидерландах, где странствует Дюрер, настигает его ложная весть об
аресте Лютера. Тогда и появляется в записной книжке страстный призыв-вопль:
"О, Эразм Роттердамский, где ты?., защити правду, заслужи мученический
венец... Ты можешь повергнуть Голиафа".
Но Эразм, как, впрочем, и с ам Дюрер, не хочет мученического венца и,
пожалуй, не верит в то, что справится с Голиафом. Он предпочитает лз
относительно спокойного далека жалить своей улыбкой дураков, которые "держат
в своих руках кормило государственного правления и вообще всячески
процветают". В отличие от слепо восхищающегося художника Эразм не видит в
Реформации избавления от всех бед. И не очень верит Лютеру. Почувствовав
это, Дюрер охладевает к столь похожему на него самого Эразму. И хотя
последний прямо или косвенно настойчиво напоминает о своем желании иметь
гравированный портрет: "кто не мечтает о портрете работы столь великого
художника", - великий художник тянет, отмалчивается. И лишь через пять лет
создает гравюру на меди Эразм на ней постаревший. Ушло молодое, задорное
ощущение жизни, резко углубились морщины, лицо увяло и поскучнело. Не
всесильный, не всезнающий, не играющий с жизнью - Эразм похож на человека,
пришедшего написать несколько грустных прощальных слов в толстом фолианте.
Конечно, не было перед художником живого Эразма, портрет рисован с медали.
Но не было прежнего молодого задора и у самого художника.
<<< ΛΛΛ >>>
Словно пена прибоя вздымавшейся вокруг знаменитого художника
Сам художник в
Липатов В. Краски времени
|
|
