<<<     ΛΛΛ     >>>   

Если исключить моего земляка Альбрехта Дюрера.., то могу поручиться -
только тебе наш век отводит первое место в живописи...
Из письма профессора
Виттенбергского университета
Кристофа Шойерля
Лукасу Кранаху

Лукас Кранах Старший (1472 - 1553) - живописец и график, внес большой
вклад в становление немецкого Ренессанса. Работал при дворе саксонского
курфюрста в Виттенберге.

Рафаэль был не только величайшим живописцем, он был прекрасен, он был
добр, он был все!.. Рафаэль писал людей добрыми; все его персонажи имеют вид
честных людей.
...Рафаэль был счастлив. Да, но это потому, что он был по природе
божественно неприкосновенен.
Рассматривая гигантские произведения Микеланджело, восхищаясь ими от
всего сердца, тем не менее замечаешь в них симптомы или черты человеческой
усталости. У Рафаэля же наоборот. Его творения все божественны; как и
творения бога, они кажутся созданными единым порывом творческой воли.
Рафаэль и Тициан бесспорно стоят в первом ряду среди живописцев, однако
Рафаэль и Тициан воспринимали природу в очень различных аспектах. Оба они
обладали даром проникать взором во все окружающее: но первый искал
прекрасное там, где оно действительно находится, а именно в формах, а
второй - в колорите...
...Естественность и отсутствие какой-бы то ни было аффектации в
портретах Тициана невольно вызывает в нас уважение. Благородство в них
кажется врожденным и неотъемлемым. Если случайно портрет Тициана окажется
рядом с портретом Ван-Дейка, этот последний становится при сравнении
холодным и серым.
За исключением Пуссена и двух-трех художников, нашей школе живописи в
основном не хватает естественной и здоровой силы. Она скорее нервна, чем
могуча. А ведь только сила создает великих новаторов и великие школы.
Гений Пуссена никогда бы не достиг такой высоты в философии живописи,
если бы он не присоединял к ней усердного изучения древних авторов и бесед с
учеными людьми...
...Искусство должно быть только прекрасным и должно нас учить только
красоте.

...Мы не можем исключить Доменико Греко из числа великих живописцев...
Франсиско Пачек о, учитель Веласкеса

Доменико Теотокопули, прозванный Эль Греко (1541 - 1614), - испанский
живописец, грек по национальности. Жил и работал в Толедо. В Государственном
Эрмитаже хранится его картина "Апостолы. Петр и Павел".

...Микеланджело Караваджо... почувствовав себя новатором в своих
методах, отдал все, что приобрел, художникам, писавшим фрески, а сам,
побуждаемый своим гением, принялся рисовать с природы.
Антонио Паломино

Микеланджело Меризи да Караваджо (1573 - 1610) - итальянский художник.
Родился в ломбардском селении Караваджо. До 1606 года жил в Риме, затем
скитался по Италии.

ФРАНСИСКО ПАЧЕКО о ВЕЛАСКЕСЕ
Из книги "Искусство живописи, его древность и величие"

Неувядаемое имя Рубенса будет вечно зеленеть, и заботливая слава
вострубит хвалу его достоинствам на все четыре конца света.
Зандрарт

Питер Пауль Рубенс (1577 - 1640) жил в Антверпене, во Фландрии. Писал
картины на мифологические, аллегорические, церковные темы. Его кисти
принадлежит около ста портретов. Прекрасная коллекция его работ хранится в
Государственном Эрмитаже и Государственном музее изобразительных искусств
имени А. С. Пушкина.

Жизнь Рембрандта, как и его живопись, полна полутеней и темных углов.
...С внешней стороны этот был хороший человек, любивший свой дом и
домашнюю жизнь... Разумеется, домосед. Это был человек малоэкономный,
никогда не умевший держать свои счета в порядке. Он не был скуп, так как
разорился... Он был неуживчив и, вероятно, мнителен, любил одиночество и был
в своем скромном положении во всем очень странным человеком. Он не окружал
себя роскошью, но обладал как бы скрытым богатством, сокровищами в виде
художественных ценностей, принесших ему много радостей. Он потерял их в
полном крушении своего благосостояния. В поистине зловещий день эти
сокровища были распроданы за бесценок перед порогом корчмы.
Во всем, как видно, он был человеком, непохожим на других, мечтателем,
быть может, очень молчаливым, хотя черты его свидетельствуют о другом.
Возможно, что он обладал характером угловатым, немного грубым, резким,
натянутым. Ему неудобно было противоречить, еще неудобнее было его убеждать.
Внутренне извилистый, внешне неподатливый, он, во всяком случае, был
оригинален. Если сначала он, несмотря на зависть, близорукость, педантизм и
глупость многих, был знаменит, любим и восхваляем, то впоследствии ему за
это жестоко отомстили.
Он писал, рисовал, гравировал иначе, чем все. По техническим приемам
произведения его являлись даже настоящими загадками. Ему удивлялись, но с
некоторым беспокойством, за ним следовали, не вполне его понимая. За
работой, главным образом, у него и был вид алхимика. Когда его видели перед
мольбертом, с его несомненно совсем липкой от красок палитрой, откуда он
брал иногда столько тяжелого, а иногда и столько легчайшего вещества, когда
видели согнувшегося над медной доской, режущего по ней вопреки
установившимся правилам, - все искали у него в самой кисти или резце
секретов, лежавших гораздо глубже. Его манера была столь нова, что она
сбивала с толку умы сильные и увлекала до страсти умы простые. Все, что
только было молодого, предприимчивого, непослушного и легкомысленного среди
учившихся живописи - все бежало к нему...
Действительно, трудно выделить его из умственного и нравственного
движения его страны и его времени. Он дышал в XVII веке в Голландии родным
воздухом, и им он жил, он был бы необъясним, если бы явился раньше.
Рожденный в другой стране, он казался бы еще более странной кометой,
блуждающей вне осей искусства нового времени. Если бы он пришел позднее, он
не имел бы громадной заслуги завершителя прошлого, открывшего одну из
великих дверей будущего. Во всех отношениях в нем многие обманулись. Ему
недоставало внешних условных приличий, и из этого заключили, что он был
груб. В области знания он нарушил много систем, и из этого сделали вывод,
что он ими не обладал. Как человек, обладающий вкусом, он погрешил против
обычных законов, из чего опять-таки заключили, что у Рембрандта его не было.
Как художник, влюбленный в прекрасное, он выразил относительно земных вещей
несколько очень безобразных представлений. При этом не заметили, что он
смотрел в другую сторону. Короче, как бы сильно его ни расхваливали, как бы
зло его ни хулили, как бы несправедливо к нему ни относились в вопросах
добра и зла, не считаясь с его действительным характером, никто не
подозревал вполне точно его истинного величия...

В Дельфте я видел художника Вермеера, который ие имел ни одной своей
работы. Зато одну из них мне показали у местного булочника, заплатившего за
нее 600 ливров...
Бальтазар де Монкони,
французский путешественник

Ян Вермеер Дельфтский (1632 - 1675) - голландский мастер, родился и жил
в Дельфте. Работал в бытовом жанре.

Вермеер радовался открытому окну и отважно отодвигал портьеры.
Настроение солнечной тишины волновало его. Где-то плыли корабли, бушевал
ветер, бранилась торговая площадь... А сердце художника раскрывалось
навстречу невиданной красоте негромкой жизни в обычной комнате, неслыханная
музыка этой красоты вдохновляла его кисть. Музыка, он полагал, - спутник
радости и избавление от страданий.
Но вначале следовало распахнуть окно. Нежная женская рука отворяла
узорчатую раму, и золотой рой очаровывал комнату.
Женщина на его полотнах открывала окно - -это было началом
торжественной прелюдии... Или читала письмо у окна - это было в тот момент
самым важным событием в ее жизни... Или взвешивала жемчуг, будто спокойно
вглядывалась в свои поступки и сокровенные мысли... А если улыбалась, то во
всем мире не находили такой лучезарной улыбки...
Он часто изображал в своих картинах жену, Катерину Больнее - очень
любил ее. Она отвечала ему такой же любовью. Было у них одиннадцать детей.
Художник вглядывается в позу, в движение - и кисть его восхищенна.
Повелевал и одновременно служил в каждой картине солнечный свет.

Но более всего он солнцем был пленен.
Уста молчали - дух кричал от наслажденья.

Слова голландского поэта XVII века, современника Вермеера, - почти о
нем.
Писали: "Рембрандт играет с солнцем". Для Вермеера луч солнца
становился лучом счастья. Рождал атмосферу свободы и праздника.
...Сначала приходит ощущение внезапности вторжения. Перед вами
раздвигается, мягко загораясь на солнце, серебристо-стальная, с лимонными
отсветами, штора, и вы проникаете взглядом в мир интимный, видите человека
наедине с собой. Событие заурядное: молодая женщина ведет разговор с письмом
у открытого окна. Но вот вы смотрите и чувствуете, как "раскрывается" тихая
радость. Вы всматриваетесь пристальнее: да, женщина мила, обаятельна,
интерьер уютен, но есть что-то еще, что-то очень важное. Конечно же, это
нетаящийся свет, хлынувший из открытого окна. Он осязаем и ощутим. Мы видим
воздух и свет в картине Яна Вермеера из Дельфта. Мы ощущаем их материальную
красоту. Свет, как человек, раскрывается в отношении с красной занавеской, с
плодами, с одеждой: серо-перламутровый, "жемчужный", отливающий легкой
золотой тенью. Вторгаясь в укромный уголок, свет приносит дыхание природы,
большого мира и словно озаряет полученное письмо. И видишь такую
особенность: смягчая, растворяя тона, свет снова "отдаляет" полотно от нас.
Кажется: приблизишься - и все станет ярче, резче, грубее. Свет "не
подпускает" нас ближе, и сугубо реальная сцена - "изображение
действительного человека в действительной жизни" - предстает перед нами
видением. Навечно запечатленным в памяти мгновением.
Светоносность картины, отдаленность и одновременная близость
происходящего, его постоянство превращают обычную жанровую сцену в
поэтическое произведение, воплощенный идеал художника. И поэтому никогда не
наскучит нам смотреть на эту милую девушку, наклонившую голову к письму.
Посмотрите, как читает она его. Как бережно она его держит. Как ищет
желанное слово, которому готова безропотно повиноваться. Письмо ожиданное -
не с его ли "приходом" связан некоторый "беспорядок" на первом плане:
скомкан цветастый ковер-покрывало, рассыпались из металлического блюда
зеленые и лиловые плоды? Но это не звучит диссонансом в обстановке
уединенного и сосредоточенного внимания.
Ничегошеньки в картинах Вермеера не случается, а вы очарованы. Словно
впервые видите, как женщина наливает молоко ("Служанка с кувшином молока").
С каким ласковым вниманием, достоинством и наслаждением совершает она это
нехитрое обычное дело. Незамысловатый мир кухни сияет вокруг довольством и
уютом. Ноздреватый хлеб в плетеной корзине - дорогой дар. Грубо-величавы
глиняные кувшины... Ощутимо-материальная среда - для Вермеера высокая
материя.
Для него и вовсе не было вокруг ничего неживого. Каждый предмет на
прикосновение отвечал многоголосием. Ни одно событие не оставляло
презрительно-равнодушным: "раз они существуют, то заслуживают интереса". Ван
Гог, сознавая нерасторжимую связь Вермеера с окружающей жизнью, утверждал -
его картинам "место только в старом голландском доме".
Художник постоянно возвращается к одному и тому же мотиву (вычислили:
всего пять комнат варьирует), словно что-то вспоминает или требует от нас,
чтобы вспомнили, поняли и сохранили навсегда. Любовно наблюдает, он глубоко
сосредоточен. Кажется, что картина сначала возникает где-то в самых тайниках
его души. Писал только то, что хотел, что любил. Отвоевывал у неспокойного
моря жизни клочок счастья, спасая его для современников, для вечности и,
может быть, прежде всего - для себя. Мог сказать о своем творчестве словами
нынешнего голландского поэта:

Мы выкроим себе другое царство
Из мягкого картона наших грез.

Другое царство, которое тем не менее всегда было рядом. Каждый день из
своего прекрасного кирпичного дома по прозвищу "Мехелен" Вермеер видел свою
улочку. Однажды взглянул на нее как художник. И стена богадельни для старух
показалась ему поэмой, написанной всеми кирпичными оттенками красного и
бурого. Оказалось: дома не просто рядом стоят, а взялись за руки. Чистая,
красивая улочка скромным ковром стелилась - бежала меж домами...
Он воспел комнату, улицу и, конечно же, город, желанный Дельфт. Дождь
смыл случайное и омолодил старые камни города ремесленников и торговцев
("Вид Дельфта"), который встречает воскресное утро 1661 года. Солнечные лучи
прорвались сквозь влажную еще атмосферу, заиграли в каждой капельке и
придали городу романтический вид. Город живой, "дышит" мягким многоцветьем.
Другие живописцы показали бы его зажиточным, в меру скупым, чистеньким,
живущим для удобства, а больше - напоказ. Город во многом походил бы у них
на ту, самую красивую, самую "уставленную" в бюргерском доме комнату, где
никто не жил, - она была для обозрения, для демонстрации степени
зажиточности. А Вермеер увидел город не самодовольным чистюлей, но созданным
с любовью для жизни и красоты.
За старинными стенами, под черепичными крышами жили люди, делавшие
красивые ковры и знаменитый дельфтский фаянс, любившие выращивать тюльпаны и
слушать певчих птиц. Матросы, ткачи, плотники, кузнецы, зеркальщики...
Давно уже не гремела по Голландии песня:

На битву, гёзы! Счастья вам!
Позор и смерть тиранам!

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Липатов В. Краски времени 3 картине
Художника тропинин портрет
О художниках россии